Родина чувств

Он посмотрел на меня внимательно и попросил:

– Пойдём– ка вниз.

– Пойдём, – согласилась я. С сожалением оглядела такелаж, оснастку. Это был ещё один из тех моментов, которые «раз и навсегда». Такие мгновения нет нужды повторять. Они уже случились. Их не выправить, не пережить заново. Ибо невозможно повторить то, чему суждено случиться однажды.

Когда спустились, он предложил:

– Давай провожу. – и уже у двери, у служебного входа сказал, – Не приходи больше, пожалуйста. Ты … Таких не бывает. Не приходи. Я влюблюсь. Уже влюбился. Но ты не сможешь стать цирковой, а я не смогу перестать быть им.

– Вот ещё! – нарочито весело ответила я.– Не приходить. К тебе?! И не собиралась. Я буду приходить в цирк. Мне сказали, что это заразно. Так и оказалось.

Дорога жизни

Время… Идёт! Куда?! Что является целью этого продвижения? Время всегда что-то несёт. Кому видимы его просторные руки? Какие звуки рождает вздох между «до» и «после»?

Любое соперничество «на время» превращается в идолопоклонничество мгновению. Кому, как не мне знать об этом. Четверть века в погоне за сотыми долями секунды. И что в итоге?! Ноль. Пустота. Миражи не оставляют следов на песке. Только в сердце. Тот, кто пытается остановить время, уже безнадёжно отстал. Немного выиграет, пускающийся вслед. И лишь тому, кто осмелится сойти с проторенного чужими пути, начать отсчёт с нуля, и будет позволено ощутить плавное течение явления, обозначенного мелодией слова «время».

Дорога… Мы ждём от неё перемен, но не находим, ибо как отыскать то, чего нет в нас самих. Новое место и обстоятельства одаривают откровениями покинутой скуки. Шлейф прошлого волочится за тобой, как заношенное платье невесты.

Выхода нет, но он может быть найден. В способности сомневаться. В ребячливой непокорности и отвоёванным у банальности восторгам. И только тогда – в путь! С его особыми беспорядочными манерами, нежданными событиями, неудобствами, что побуждают случайности, которые сопутствуют нашему бытию, мудро предусмотренные свыше. Они проявляются, как символы на холодном стекле. Стоит лишь вдохнуть в них жизнь…

Мы все – в пути. Явном или воображаемом. Но о буквально о жизни в дроге можно говорить лишь применительно к цирковым артистам. К их маленькой, яркой, суматошной и специфической модели мира. Цирк, утрируя хорошее и плохое, помогает оценить мир, из партера которого мы наблюдаем за тем, что происходит под покровом шатра шапито. Каким бы слоем стекла и бетона не было покрыто здание современного цирка, для истинных любителей, сквозь протертый в переездах навес, всегда видно звёздное небо.

«От любви до ненависти – один шаг». Известная фраза, как высокая гора. Всем видна лишь её вершина, и ничего из того, что готовит её к участи быть собой. Гора, как младенец, пускает пузыри облаков и те разлетаются по свету. И никто ж не растолкует сему младенцу, что ненависть в любви – от страха потери, и не от чего иного кроме проистекать не в состоянии. Любовь эфемерна и эта, существующая в ней ненависть, отягощает, приземляет её. Некогда, один мудрый ребёнок сказал о том, что «взрослые играют в жизнь». Нелегко обозначить границу между игрой и жизнью, да и так ли уж необходима эта грань.

А за порогом цирка – сыроватый аромат конюшни и волосатые от шерсти тигров капли засохшего пломбира на мраморном полу. Вот он, мир без границ, страна беспредельного труда и непрекращающейся радости. Мир в мире. Обособленный. Связанный с ним пуповиной одних лишь вечерних представлений и сезонной вереницы «ёлок».

Колючая минута судьбы

Уезжать приходилось на две недели раньше. В дирекции просчитались и в одну программу запустили двух ковёрных одновременно. Попробовали работать вместе, потом по очереди. Не вышло. Слишком разными были они.

Омывая шероховатость частого дыхания финала цирковых номеров, репризы ковёрных делают представление событием. Заставляют сиять. Солнечная энергия «Рыжего» способна подстегнуть зал, словно хлыст, взвизгнувший рядом с холёным бархатных крупом лошади во время джигитовки. Но это, если всё идёт так, как надо. «А вот ежели всё, как всегда или даже немного хуже, тут уж – куда деваться», – столь неопределённой фразой Николай, «лишний» клоун программы, резюмировал своё неопределённое положение в программе и, созвонившись с Главком, получил назначение в другой город.

А теперь, собирая нехитрый, но многочисленный скарб, нервничал в ожидании машины. Перебирая в уме наспех упакованные вещи, вздыхал, прикидывая, что очередной переезд наверняка обеспечит его перспективой необходимости приобретения новой посуды, которая, несмотря на все меры предосторожности, регулярно бьётся. «Впрочем,» – Николай размазал сигарету по гостиничной пепельнице, – посуду даже намеренно разбивают «на счастье». А у меня всё – по воле Провидения… Философия неустроенности успокаивала тем, что счастье не в силах мчаться на каждый звон. «Посуды у людей много, а счастье – одно на всех, да ещё и неизвестно, какое оно!»– Рассуждая подобным манером, Николай зевнул. Сладко и крепко. Струя тёплого воздуха побледнела и обиженно растаяла. В номере было неуютно, зябко и одиноко. Захотелось чаю с рафинадом, а после – закутаться в одеяло с головой и крепко заснуть. Но на сон времени уже не было. А одеяло и чайник горничная унесла к себе сразу же, как узнала о скором отъезде артиста.

– Клоуны, циркачи эти. Знаю я их. Прихватят одеяло, а мне потом плати, – бормотала женщина, прижимая к себе покрывало «грубого помола», как шутили постояльцы цирковой гостиницы, с лиловой печатью «на самом интересном месте».

Вопреки обыкновению, Коля любил, когда его называли не артистом, не ковёрным и не цирковым, а именно так – «клоун». В этом слове была некая определённость, которая ограничивала окружающих в отношении к нему и его профессии. Как не странно, Николай отгораживал себя в цирке от цирка в себе столь явно, что казался немного чужим. Смотрел на окружающих если не свысока, то со стороны. Со своей, отличной от других. Он был намного большим ребёнком, чем та детвора, что приходила потешиться над его проделками в цирке. Потому-то и оказался более зависим от циркового бытия, чем те, которые, плыли по его нервному течению, стараясь удержаться на плаву. стараясь удержаться на плаву. До пенсии? До ассистента, до билетёра, да хоть до ночного сторожа! Лишь бы в цирке.

А Николай? Он был на берегу этой жизни. Временами пробовал её сухими широкими ладонями, иногда входил, но довольно скоро, взмахнув досадливо химическими кудрями, возвращался на привычный, мнимый в своей надёжности, берег…

В расчёте на неизбежную суматоху грядущего дня, Николай решил-таки расслабиться по всем правилам. Лёг на спину, закрыл глаза и с усиленным вниманием к себе принялся бормотать: «Левая рука…правая ру…» Не прошло и пяти минут, как он храпел, некрасиво запрокинув голову.

Ему приснился вокзал. Вещи уже занесены в купе. Он вышел на перрон за последним кофром и никак не может отыскать его. Размытое облако провожающих застилает пространство. Бледный проводник в красной униформе заполняет собой тамбур и, мешая Николаю войти спрашивает: «Так вы едете или нет?» Его собственный голос: «Успею». Грохот вагонов, толкающих друг друга плечами и незримый вначале, крадущийся коварный разбег состава. Поезд набирает скорость, лишая шанса ухватиться за поручни последнего вагона. А тот повизгивает от напряжённой удали, игриво помахивает гроздью облепивших его человечков, которые чудесным манером из обычных граждан превращаются в маленьких людей восхитительного цирка лилипутов. После малыши скатываются в услужливо привидевшуюся арену, а затем и вовсе – просачиваются дурашливым смерчем через воронку, образовавшуюся в самом её центре. Опилки, скатанный униформистами зелёный ковёр, нарочито взрослые рожицы, – всё сливается туда, откуда нет возврата.

Цирковой люд не то, чтобы очень суеверный, но изжёванная банальностями железнодорожная расторопность принудила сдать билет на поезд и отправляться в аэропорт. Ассистент Николая, привычный к переменам жизни и настроения руководителя, беззаботно трепал свой язык на сквозняке бестолкового, ни о чём, монолога. А сам Николай, день за днём перебирая в памяти недолгие гастроли в этом городе, пытался отыскать причину нелепого сна.

Первая неделя прошла, как обычно. Устройство на новом месте, знакомство с программой, репетиции, премьера и бездарно проведённый выходной.

После долгих лет работы в паре, работать одному было трудно и непривычно. Одиноко. Всего год назад, каждый выход ковёрных сопровождался водопадом хохота. Смеялись все: зрители, труппа, шпрехшталмейстер и билетёрши, с программками, перекинутыми через руку, словно полотенце. Причём, если зрителей ещё можно было понять, они менялись ежедневно, то соседи по манежу знали все репризы наизусть, но хохотали до колик и не упускали возможности понаблюдать за проделками ковёрных даже на репетициях.

– Расходитесь, ребята! Ну, неинтересно же будет! – просили те.

– Не! Будет! – хором отзывались товарищи и, укутывая в бинты голени и колени, прислушивались к репликам.

Но дуэт распался. Партнёр Николая был брошен на амбразуру отдельной цирковой единицы, возрождать руины захолустного цирка. И наш герой оказался у разбитого корыта распутья. Его, как ребёнка, оставили одного у проезжей части, через которую он привык переходить за ручку, разглядывая красивые машинки. Смотреть под ноги не было его сильным качеством. Но признаться в этом оказалось сложно. Особенно самому себе.

Внутреннее беспокойство и растерянность, пустые хлопоты в поисках нового партнёра, раздумия о перемене амплуа. Или… Может, есть смысл уйти из системы вовсе? Но куда?! Последнее оказалось бы последним делом. Ибо, как не крути, Николай был, пусть странной, но всё же неотъемлемой частью этого пёстрого серпентария.

Однако требовалось признать тот факт, что напарника ему не найти, а в одиночку не справиться. И придётся использовать в качестве партнёра реквизит или… Животных! Вот! Коля подумал, что животинка в таком качестве для него – самое то. Оставалось лишь сообразить, кто подойдёт для этой роли лучше всего и дело в шляпе.

Собака? Енот? Попугай?! Нет. Всё это было «не то». И Коля взял в работу обычных, банальных, всем знакомых ежей со Средней Волги. Предпочёл, так сказать, колдобинам заезженной дороги распутицу новой.

Кто-то сказал, что новая идея выходит в свет с гибелью её последнего противника. У ёжиков их оказалось больше, чем собственных колючек. Несмотря на это, Коля взялся за дело. По ночам сочинял репризы, наговаривая их на магнитофон. Днём без устали репетировал, перекраивая скрытный образ жизни ежей для существования на виду у публики. Но чиновники Главка были не менее упорны и советовали бросить сию неперспективную затею. После очередной встречи с ними, Николай был особенно расстроен. «И ведь почти все они были цирковыми кода-то!»– недоумевал Николай. -«Каждый знает вкус крови прокушенных губ и сладкую боль крепатуры наутро после тяжёлой репетиции. Как скоро они забыли о том… Я не могу просто так взять и уйти. Отчего они столь бессердечны?..» Ступив с крыльца здания Главка, как в воду, вместе с порывом внезапной московской грозы, на Николая обрушился град желудей. Он едва успел зажмуриться, чтобы уберечь глаза. «Желудёвый кофе с небес». – усмехнулся сам себе Коля и, высвобождая из химических кудрей плоды «идола живорастущего», направился к метро. Он спешил. Одного меткого попадания дуба оказалось достаточно, чтобы голову посетила неплохая идея. Даже две: ёж, на воздушном шаре, как на облаке и кратковременная балансировка на перше, с последующим падением его …за пазуху!

– Во как! – мордовская хитрая ухмылка заползла, наконец, на прежнее место. Он почесал грудь, так как прокатав уже оформившуюся в сознании репризу, понял, что ёж расцарапает ему декольте.– «… и посему, придётся соорудить брезентовый фартук на голое тело, под рубаху!» – произнёс он вслух, оглядывая унылых соседей по вагону. Но тем не было дела до чужих озарений. Пока это не касалось лично их. Впрочем, как и всегда.

Когда члены комиссии поставили свои подписи под актом приёмки номера «Ковёрный с ежами», то сделано это было большей частью авансом, за усердие и рвение. Как «трояк» закоренелому двоечнику. Ибо было совершено непонятно – как зрители примут ежа, едва видимого на блюде арены.

Спустя неделю стало ясно, что клоуна в сопровождении ежей воспринимают как явление, выходящее за привычные рамки циркового представления. Человек и ёж, каждый жил своей жизнью. Первый пытался оправдать присутствие ежа, второй старался не замечать соседства людей. В особенности того, с покусанными им пальцами, расцарапанной им же грудью и поролоновой лепёшкой спелого цвета, закреплённой на кончике носа.

С куражём или без, дело не шло и это было заметно всем. Заплутать в дебрях своего упрямства довольно просто. Прижатый к креслу на взлёте, Николай чётко понимал, что отступать поздно.

Ему неоткуда было взять сил, чтобы уйти из цирка. Оставаясь, он обрекал себя на насмешки и снисходительность. Но… у каждого – свой путь к пониманию места на арене жизни. В манеже, где ты загоняешь зайца, живущего в сердце, на тумбу, и хлещешь подле хлыстом, не подпуская никого.

Шепот шапито

Цирковая гостиница в Туле. Мы просыпались под звуки саванны. То слон трубил зарю восходу. А после шёл первый трамвай. Нежный колокольчик его трели оповещал о начале нового урока в очередном классе следующей жизни. И утро, разлинованное проводами, было ясно и чисто. Готовое к тому, чтобы быть наполненным строками, решительное в намерении не замечать помарок и исправлений. Ибо не ошибается лишь тот, кто считает себя правым во всём. А бездельник? Пусть его! Не повредил бы себе…

Я – человек недалёкий. От цирка! Конечно, если можно так называть того, который, раскрыв сердце, а, заодно и рот, смотрит, переживает… живёт цирковыми представлениями с трёхлетнего возраста. Помню волшебный свет, что рвался наружу из прорех шатра шапито и по сию пору ощущаю его головокружительный запах. Запомнились аквамариновые потоки ненастоящих слёз простуженного ковёрного. Его было жаль. Было немного прохладно и казалось, что он мёрзнет. Хотелось выбежать к нему в манеж, остановить рыдания и согреть. Долговязого, неловкого, желающего понравиться, во что бы то ни стало.

В силу ли особенностей характера, или следствие обострённого чувства сострадания, мимо взора не ускользали ни эластичные бинты на растянутых мышцах под расшитыми блёстками трико, ни синяки, растушёванные толстым слоем грима . А прикрытая нарядной улыбкой боль, вызывала ответную, в сердце… Пока иные глазели на арену, слизывая подтаявшие полюса разноцветных шариков мороженого, я была едва жива. А по щекам катились огромные, детские, ужасно солёные слёзы…

Каюсь. Я люблю Цирк. И всё, что так или иначе связано с ним.

Как водится, история любой страсти испытывает взлёты и падения. В силу жизненных обстоятельств, я несколько лет не была в цирке. Щемящее чувство недосказанности постепенно уступило место равнодушию, и при виде полупрозрачного колодца здания, принадлежащего Союзгосцирку, внутри ничего не ёкало.

И вот, наступил 1987 год. В наш город приехал на гастроли коллектив Виктора Радохова, с его подкидными досками. И.… пропала я, пропала! Ребята работали азартно, увлекали метелью своего неподражаемого артистизма так, что на слёзы просто не осталось эмоций!

Совершенно не кривя душой, можно было согласиться с тем, что Виктор Радохов с его подкидными досками и батудом, – классика, эталон акробатики и энциклопедия трюка.

Между вдохами, промеж улыбок и озорных взглядов…ап! До чего же здорово оно всё было. И как это было давно…

И кто теперь помнит о самом Викторе Радохове, о том, что номера, созданные под его руководством, не что иное, как гордость Советского и Российского цирка. Кто вздыхает о ребятах, которые работали с ним?! Азема, Жадяев,Фонарюк, Афонин… Ничего, что пофамильно?! Зато не фамильярно! И для многих это всё уже немного поздно. И надо ли говорить – отчего?..

Специфика служения цирковому искусству такова, что люди, связавшие с Цирком свою судьбу, отдают ему себя без остатка. Труд, здоровье, жизнь…все радости и печали… Союз с Цирком, скреплённый притворно-мягким кольцом арены, незыблем и нерушим. И кажется, ценить по заслугам, отдавать должное, уметь отделять зёрна от плевел, – обязанность зрителей и тех, кто призван свысока, но не высокомерно(!) оглядывать немногочисленные армии неподвластных, но подведомственных им.

Трюки, которые ежевечерне исполнялись Виктором и его ребятами, остались только в Энциклопедии Цирка. Нынешним это не по плечу.