Не романъ

Тётя Паша часто стыдилась собственной необразованности, говорила, что учения её «всего-то два класса и один коридор», но газету «Правда» прочитывала с первой страницы до скорбных объявлений, а не наоборот, как делало это большинство наших учителей.

Я очень хорошо помню, с какими глазами выслушал тёть Пашины наставления, и буквально ощутил это самое пятнышко, прямо в центре моей совести. Оно и вправду не желало исчезать, сколь бы я не приводил доводов, в своё оправдание как не усердствовал бы в этом.

Когда тётя Паша прижала рычажок звонка, чтобы выпустить на свободу неказистую, весёлую его трель, и спросила, лукаво глянув на меня через плечо:

– Ну, завтра-то как, ждать тебя али нет?

Я ответил, не запнувшись:

– Не, тётя Паша, я на урок завтра пойду.

– Ну и молодец. – Обрадовалась она, и добавила, – Только… знаешь, ты того, ты не винись перед учителкой. Она тоже должна в ум войти.

Я рассмеялся, и, обняв с размаху тётю Пашу, чмокнул её в мягкую щёку:

– Спасибо, тётечка!

– Та, нема за що… – Растроганно и смущённо усмехнулась она.

Много лет спустя, я ехал в трамвае, и золотая оправа, подёрнутая солнечным лучом, вновь опалила мой взгляд. Софья Яковлевна вошла в вагон, а, заметив меня, тут же подошла. Я, конечно, уступил ей место, и был принужден всю дорогу слушать о том, что «если бы не она» … Спасибо тёте Паше, теперь-то я знал, как мне себя вести.

Приблизив лицо к учителю, я насмешливо посмотрел прямо ей в глаза и сказал:

– Да вы-то здесь причём? Это всё тётя Паша. – Развернулся и вышел из трамвая, словно из класса.

Наоборот

Смалец тумана, тонко намазанный на ломтик ночного пейзажа с прожилками веток и сочным колечком лука луны, навевал дремоту, и, лишь только я подступил к самому краю её обрыва, она подхватила меня на руки и стала баюкать, – неудержимо, томно, так, как это умеет лишь она одна.

К несчастью, на пути погружения в сон, иногда встречаются препоны, которые мешают дрёме подчинить нас себе вполне. Голоса, громко прозвучавшие издали, из кухни, словно над ухом, привели меня в чувство некоего неприятного отрезвления, когда ты жалеешь о не случившемся сне, и сердце, сырое от недосыпа, скребётся под ребром, как мышь, потревоженная стуком из-за стены.

– Не смешите меня, сударыня! Это у вас пятый муж, а у меня – один единственный!

– Ну и что? Тоже мне, достижение! Вы взяли первое, что попалось под руку, не разобравшись, а теперь расхлёбываете.

– Что-о?!

– Что слышали!

– Да вы гулящая, в таком случае!

– Ну и что? Зато я разборчивая, и на первый же кусок, как с голодухи, не кидаюсь!

– Ага, на один и тот же кусок – дважды, это вы промахнулись, выходит, коли за моего брата второй раз выходите?!

– А вам-то какое дело, разлюбезная?..

У меня не хватило сил дольше выслушивать этот бред, и, заглянув на кухню, миролюбиво попросил:

– Дамы, потише! Вы меня разбудили. – Отвернувшись друг от друга, каждая к своему столу, женщины продолжили свою непрестанную возню по хозяйству, а я вернулся в кровать. Но заснуть, понятное дело, мне уже не удалось. Я лежал и думал о том, что это никогда не кончится, и когда-нибудь мы перегрызём друг друга, как пауки в стеклянной банке, и, когда последний, самый сильный и глупый паук останется единственным полноправным её хозяином, то он сдохнет от тоски и одиночества.

В нашей, некогда изолированной трёхкомнатной квартире, проживало три семьи: сестра с мужем, я с бывшей будущей женой и родители. Конечно, мы были родственниками, но вынужденная близость накладывала свой отпечаток на наши взаимоотношения. Со дня на день мы ожидали случая разъехаться, чтобы видеться лишь по праздникам, да именинам, но случай всё никак не представлялся, и мы медленно, но верно начинали ненавидеть друг друга. Совместному проживанию радовались только дети, – Сашка и Мишка, ровесники и двоюродные браться. Они ходили чуть ли не в обнимку, и из чувства протеста против нашего желания расплеваться в один момент, ночевали в комнате бабушки с дедом. Изо всех своих юных сил они пытались показать нам пример мирного житья, но взрослым было недосуг обращать внимание на это. Каждый из нас боролся за свои права, за место под солнцем, которое выражалось в банальных глупых вещах вроде того, кто первый займёт ванную, духовку или полку в холодильнике. Пока однажды…

Я сидел в углу кабинета заштатного НИИ одного весомого учреждения и паял очередное, невероятно полезное и никому не нужное устройство, как меня позвали к телефону. Звонила бывшая будущая жена и требовала, чтобы я срочно шёл в школу к сыну, так как его собираются отчислить. Обрадованной возможностью уйти с работы пораньше, я отпросился у начальника и поехал.

Директор школы, невзрачный и представительный, при моём появлении из-за стола не вышел, руки не подал, но только лишь хмуро кивнул в сторону неудобного даже на вид стула в дальнем углу его кабинета.

– Ну-с… Будем вашего мальчика увольнять, – Весомо, с расстановкой проговорил он и поправился, – отчислять.

Не зная за сыном особо циничных проделок, я с улыбкой поинтересовался:

– Что же он такого натворил? Окно разбил или прогулял урок?

– Да нет, – Многозначительно вздохнул директор, – всё гораздо, гораздо серьёзнее. Заведующая учебной частью, Лариса Викторовна, написала докладную на вашего сына, и я не могу игнорировать полученный сигнал.

– Так в чём Лариса Викторовна обвиняет Мишу?

Директор насупился:

– Ваш сын Михаил обвиняется в преступлении.

Решив, что ослышался, я переспросил:

– В каком?

Изобразив крайнюю степень ужаса, директор выдохнул:

– Антигосударственная деятельность!!!

Я нервно хихикнул:

– Кто?! Мишка?!

– Подойдите сюда. – Директор жестом подозвал меня к столу, на котором был разложены листы из альбома для рисования с наклеенными на них буквами. – Видите, он вырезал их из газеты!

– Та-ак… – Пытаясь понять ход рассуждений педагога, я не торопился соглашаться.

– Вижу, что вы меня не понимаете! Ваш сын вырезал буквы из газеты «Правда»!

– И вы назвали сей поступок антигосударственной деятельностью, на основании чего намерены отчислить моего сына из школы?

– Да! Всё верно! – С облегчением отозвался директор.

– Ясно. – Покладисто согласился я. – А теперь слушайте меня сюда. Мы живём, как вам, вероятно, известно, три семьи в одной трёхкомнатной квартире. Тесновато, но мы, в общем, справляемся. Так вот, вы хотите сказать, что наша большая семья дурно влияет на Михаила? Дедушка Миши прошёл всю войну и был правой рукой маршала Чуйкова, папа… тётя, бабушка, другой дед… я сам… Собрав регалии всех родственников, я закончил вопросом:

– Так вы, действительно, считаете, что под нашим влиянием Михаил совершил то, в чём вы его обвиняете?! А не считаете ли вы, что именно школа несёт ответственность за это творчество? Не по вашему ли указанию учащиеся собирают макулатуру, среди которой, кстати говоря, основная масса – газеты? К тому же, я неоднократно имел удовольствие наблюдать, как дети ходят… попирают ногами и газеты, и книги в пионерской комнате!

Гордый собой, я возвращался домой. Зайдя в квартиру, застал своих дорогих родственниц, по-обыкновению, в кухне, за скандалом. Подхватив их обеих под руки так крепко, как сумел, встряхнул и, лишив возможности излиться возмущению на себя, приказал: