День, когда цвел делоникс

День, когда цвел делоникс
Ирина Анатольевна Кошман

Ной и Ло родились в обеспеченной семье и с детства стали лучшими друзьями. Но однажды страсть Ноя разрушает крепкую связь, и теперь брат и сестра вынуждены идти разными путями. Ной мечтает рисовать. А Ло хочет лишь одного – иметь в будущем Дубликат, который покорит весь мир. Желание Ноя постыдно, стремление Ло похвально. Теперь главный герой должен решить, что для него важнее: крепкие семейные ценности и идеалы или собственное счастье. Он отправляется в частную школу, где ему предстоит узнать, что привычный мир – не то, чем кажется…

Ирина Кошман

ДЕНЬ, КОГДА ЦВЕЛ ДЕЛОНИКС

Часть первая

Пусть висит у меня над кроватью

1

Ребенок плакал в бэби-боксе. Это было сорок три года назад. Синие губы и сбившееся дыхание. Едва отрезанная пуповина. Холодно. Как холодно!

Ее назвали Марией. Таких детей всегда называли просто. В детских домах не было моды на имена. Не было модных игрушек. Не было модной одежды. Не было модных праздников. У Марии, как и у других детей, не спрашивали: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»

Они знали, что Мария станет хорошим сержантом Отряда зачистки. У таких детей нет привязанностей. Нет любви. Нет иного бога, кроме долга. Как раз тогда возникло это новое подразделение. Особый отряда, который будет следить за чистотой соблюдения свободы человека. Свободы быть тем, кем ему даровали быть. И Мария приняла эту роль. Она никогда не знала ничего иного. Всё, чего она хотела, хорошо исполнять свои обязанности. Быть солдатом. В пять лет она научилась читать и считать. В семь лет научилась писать, в восемь – бегло печатать. В десять лет она попадала в «яблочко» с расстояния ста метров. Затем двухсот. В пятнадцать научилась стрелять из снайперской винтовки с расстояния четырехсот метров.

И всё это время она непрерывно изучала психологию влияния, методы контроля и подчинения. Она была верна принципам учения, словно самый преданных монах в культе «Нового Солнца». Она верила, что призвана сделать этот мир лучше и чище.

Каждому человеку дарована работа, как имя при рождении. Все потаенные желания он может реализовать с помощью своего двойника. Была лишь одна проблема: некоторые люди не могли справиться со своими потаенными желаниями…

Когда Марии исполнилось двадцать пять лет, просидев семь лет над бумагами в тесной коморке, она получила первое настоящее задание по зачистке. Нужно было совершить арест женщины, которая (по слухам) незаконно танцевала, тогда как работала штукатуром.

Мария приготовилась сделать это с достоинством, но без шума. Ей не нравилось унижать людей. Она сама прошла слишком долгий путь унижений. Надев свою самую чистую форму и водрузив на голову фуражку, она и еще четверо сержантов отправились на задержание. Вот только всё пошло не по плану. Не по ее плану.

Стоял темный промозглый ноябрьский вечер. Влага проникала в дымоходы и сквозь одежду, скользила по тротуарной плитке и стонала в ветках деревьев. Сержанты дождались окончания рабочего дня рыжеволосой девушки. Маша сделала шаг, но ее остановили.

– Не рыпайся! Это наша работа.

И Мария умолкла, не привыкнув перечить старшим по службе.

Они перехватили девушку в темном переулке. Они должны были задержать ее. Просто задержать и привести на допрос. Наверняка, всё оказалось бы просто недоразумением. Ей сделали бы предупреждение и отпустили. Флора, так ее звали. Красивое имя. Точно не из приюта. Такие имена умеют давать только настоящие состоятельные родители. Флора. Держишь эти звуки на кончике языка, сосешь их, как леденец, и представляешь себе маленький дом, окруженный яблонями. Перекатываешь его во рту – и видишь розовые кусты, двух щенков на лужайке. Флора…

Один напал на нее сзади, стукнув по затылку резиновой тонфой, другой повалил на землю, срывая одежду. Она была красивая. Но она не кричала, только слабо пыталась высвободиться из сковавших ее «объятий» мучителей. А Мария просто стояла, оцепенев от ужаса. Желудок наполнился тяжестью, а сердце покрылось коркой льда. Пока они терзали ее плоть раз за разом, снова и снова, она просто стояла там…

В это самое мгновение мир перестал существовать в трех измерениях и словно бы распался на множество пикселей, разлетелся, как осенние листья, в разные стороны. Мир был разорван на множество кусочков.

Они бросили девушку в темном переулке с разбитой головой и искалеченной добродетелью. Никто не говорил об этом, все хранили жуткое молчание, и это было страшнее всего.

Мария сняла выглаженную форму и фуражку. И больше никогда не надела. Она ушла, сбежала, поджав хвост, зализывать раны, сменила имя. Не хотела больше этого размалеванного – «Мария». Ее имя представлялось ей теперь испачканной салфеткой, грязной. Она взяла теперь имя почище и разорвала веру в свои идеалы, как художник рвет неудачные наброски. Разорвала на мелкие кусочки. Но не забыла. Заставляла себя помнить об этом. Снова и снова резала свое сердце.

2

Перейдем сразу к делу. Я движим целью узнать, куда исчезают люди. Они пропадают бесследно, их портреты в немом вопросе глядят на меня со столбов. Они никогда не вернутся домой. И моё жаждущее узнать правду сознание рисует картины жутких преступлений, или, может быть, невиданной никем смерти, и даже потусторонних миров, колодцев, скрытых от взоров, дверей, открывающих вход, но не выход.

Вы когда-нибудь были свидетелем собственной смерти? Нет? Я был. Я и сейчас наблюдаю это. Я вижу, как мое тело опускают в безымянную могилу. Мне всё простили, ведь я создал мечту. А потом уничтожил ее. Говорят, самое благородное, что можно совершить для своих любимых, – это убить их. Тогда мы живем в самом милосердном из миров.

Я вижу, как моя сестра оплакивает меня и собирает вещи. Но я же здесь. Я рядом. И всё-таки мы далеки друг от друга.

Хочу прояснить кое-что: меня никогда и не было. Я умер в тот самый день и час, когда появился на свет. Звучит, наверное, невероятно. Хотя я не знаю, что у вас, у потомков, будет считаться вероятным. Возможно, война, которую мы ведем сейчас за собственные души, никогда и не будет выиграна. Об этом мне снились кошмары. Просыпался в холодном поту и захлебывался собственным ужасом. Какое, должно быть, печальное зрелище. Я омерзителен, потому что осознаю, что ничего не могу сделать в одиночку. Но это мой шанс. Точнее, шанс для тех, кто будет просыпаться завтра. И не от кошмаров. А от солнечного света, бьющего в окно, продирающегося сквозь плотные завесы невежества, страха и одиночества.

Хочу, чтоб вы знали: я здесь. Я, значит, я. И никакого другого не существует. И никогда не существовало. И я живой. То, что они похоронили, называется Дубликат. Вот еще, что я вам скажу: они больше не понимают, где настоящие люди, а где всего лишь копии. Так мы и живем. Но я хочу быть тем, что отнял у меня мой Дубликат. Я хочу быть настоящим. Пусть катится ко всем чертям! Не хочу быть невидимкой. Хочу чувствовать боль и отчаяние. Хочу любить и плакать. Хочу значить что-то. Я хочу кричать так, чтобы звук моего голоса прошибал до дрожи, чтобы он разбивал стекла, чтобы звенел металл.

Но иногда я сомневаюсь в том, правильный ли путь я выбрал. Возможно, все они правы, и я просто ненормальный. Может быть, я страдаю нездоровым эгоцентризмом (такой диагноз существует?). Я, быть может, просто придумал себе все свои желания? Может, я вообще сейчас сижу в соседней палате с каким-нибудь Наполеоном или Сталиным? Хотелось бы верить, что это не так. Почему? Ведь быть сумасшедшим не так уж и плохо. Он, по крайней мере, живет в своем мире. Венец творения. Но я не хочу оказаться им, потому что искренне верю, что уничтожил свой Дубликат. Его больше нет. Нет того, чем я никогда и не был. Моя жизнь, конечно же, никоим образом не изменилась. Да и какая жизнь? Говорю же вам, я умер для этого мира. Ткни в меня иглу – и пойдет кровь. Ткни иглу в Дубликат – и не произойдет ничего. Ведь это я из плоти и крови, а он – всего лишь программа. Моя точная копия внешне. Но не внутренне.

Я бы точно мог вам сказать, что именно делает меня человеком. Плоть и кости, а еще самосознание. В психологии я не силен. Но мне кажется, конечно, чушь всё это про душу. Я имею в виду то, что раньше считалось, будто у человека есть душа. У него одного. Нет. Думаю, человек и есть душа. И у нее есть оболочка. Поэтому, сдается мне, у души есть человек. Но все это лирика, которая не стоит и выеденного яйца. По крайней мере, сегодня. В настоящий момент. Потому что у человека есть Дубликат. Ему не нужно больше стараться быть честным, справедливым и искренним. Не нужно теперь, выходя из дома, натягивать на себя маску прекрасного. Теперь человек может быть самим собой. За спиной своего двойника. Ему теперь вообще говорить не обязательно. Можно даже не здороваться.

Они думают, что подлинный я умер. Вот вам история моей подлинной жизни.

3

Я помню свою сестренку. Светловолосую и кудрявую. Она была младше меня на два года. И она была едва ли ни единственным моим другом. Видите ли, дети в этом мире не слишком тесно контактируют. Отсутствие близких отношений помогает им не иметь лишних желаний. Но у меня был друг. И разделить нас не могли. Хоть на наших родителей смотрели искоса: иметь два ребенка с такой маленькой разницей в возрасте не в почете. Такие дети слишком сильно привыкают друг к другу, начинают осознавать себя как личности, перестают скрывать свою индивидуальность.

Ло стремительно вырвалась из утробы матери, словно бы говоря: «Эй! Хватит меня здесь держать! Я хочу на свет!» И хоть это доставило маме много неприятных ощущений, момент был торжественным и долгожданным. Она была чистенькая и белая, словно фарфоровая кукла. Так рассказывала мать. И почти никогда не кричала. Взгляд ее был наполнен какой-то необъяснимой мудростью. Обо мне так не говорили.

И всё же мне повезло: у меня была сестра. Ее звали Лариса, но я просто сокращал ее имя до Ло. Она была моей Ло. Я защищал ее, охранял. Она была моим маленьким ангелом.

Помню, как стремительно наступал июнь. Мы просыпались очень рано и, пробираясь тихонько мимо родительской спальни, открывали дверь навстречу новому солнцу. Настоящему солнцу. Бывало, на рассвете вдалеке за дорогой можно было увидеть растворявшуюся в свете нового дня дымку. Мы, оглянувшись по сторонам, перебегали через дорогу и пробирались сквозь заросли росшего здесь же небольшого подлеска. А за ним был крохотный луг. Родители запрещали нам бродить здесь в одиночестве, но пока что все страхи ожидали нас еще в будущем. Здесь, в маленьком детском мирке, мы чувствовали себя в безопасности.

Нам нравилось наблюдать, как мир меняется день за днем, как движутся тени, как изменяются насекомые и растения. Обычно я был очень аккуратен, следил за собой и своими вещами. А вот Ло была маленьким сорванцом. Она могла шмякнуться в грязь и не ощущать никаких угрызений совести. Просто она не видела ничего плохого. Не видела зла. Она могла до крови разодрать коленки, но никогда не плакала, будто понимала, что никто не виноват в этом. А потом, конечно же, если мы не успевали вовремя вернуться, нам здорово влетало. Мы тогда еще не понимали истинного устройства человеческой жизни. Наверное, я его так и не постиг до сих пор. В отличие, причем, от Ло. Она всегда впитывала этот мир, как губка.

Мы не ходили в школу. Школа приходила к нам. Этот мир устроен справедливо для всех. Никто не обделен вниманием. Когда мне было три года к нам в дом пришел человек в очах с толстыми стеклами. Это всё, что я о нем помню. Я спрятался за шкафом в гостиной, когда мама неловко рассмеялась. Она стыдилась меня. Всегда стыдилась. И человек в очках с толстыми стеклами сказал, что я буду врачом. Человек работал в Комитете распределения должностей. Он записал что-то в своей блокноте и откланялся. С этого момента школа приходила ко мне. Учителя сменялись, мелькали, только и успевай запоминать их имена. Хорошо, что мне не досталась профессия учителя. Но профессия не так уж и важна в моем мире, не так ли?

Мне кажется, впервые по-настоящему я осознал разницу между Дубликатом и живым человеческим существом, когда понял, что действительно мне нравилось делать. Наверное, именно в такой момент каждый человек осознает свое «я».

Помню мы с Ло отправились в очередное наше «путешествие». Мы стали свидетелями того, как всего за несколько дней наше поле преобразилось: оно утопало в маленьких синих цветах. Таким же был цвет глаз у Ло и нашей мамы. Сестра тут же принялась срывать цветы, составляя из них неумелый, но от этого не менее красивый букет.

– Осторожно, Ло! Не поранься! – забеспокоился я и начал ходить за сестрой по пятам, не позволяя ей быть излишне самостоятельной.

– Отстань! – отрезала она игриво.

Я наклонился над цветком и стал рассматривать его со всех сторон. Я вдруг ощутил, что испытываю жажду. Но не физическую. Скорее, эмоциональную. И чем больше я смотрел на растение, тем больше заглушал это чувство. Я и раньше видел цветы на картинках, но в жизни они были совсем другими. В отличие от Ло, мне было страшно касаться цветов: казалось, я могу нарушить какой-то баланс мироустройства. Впрочем, это сейчас я так размышляю. Не думаю, что в тот момент я действительно думал о чем-то подобном.

Когда Ло принесла букет домой и с довольной улыбкой протянула его маме, та недовольно покосилась, но ничего не сказала и взяла букет. Ло захихикала и убежала. Кажется, она забыла о цветах в ту же секунду. Но не я. В тот же вечер я обнаружил их в мусорном ящике. Еще не подозревая ничего плохого, я осторожно вытянул один цветок и мигом спрятался в своей комнате. Мое сердце бешено колотилось, как будто я совершил что-то недостойное, посягнул на что-то святое. Теперь я понимаю, что в тот момент ощутил, что предаю кого-то: чувство такое же фальшивое, как и любая подделка.

Цветок увядал, а я не мог не упиваться его красотой. И тогда я впервые нарисовал. Это запрещалось. Всё, что не было связано с творчеством и наложенной на тебя должностью, было под запретом. Если бы я распотрошил лягушку, это было неплохо для меня. Совсем не плохо. Но всё остальное оставалось для Дубликата. Ты будешь дворником, а твой Дубликат будет всемирно известным художником. А ты всего лишь тень. Мир обернулся чудесным местом, где людям больше не нужно было бороться за место под солнцем. Это место занимает твоя копия. Тот, кем бы ты мог быть. Но никогда не будешь.

Но так ли чудесно я чувствовал себя в тот момент, когда впервые осознал, что сделал что-то ужасное? Мама шила одежду. Она была швеей на дому, шила обычную одежду для людей. Ее Дубликат был популярным тренером для семей с проблемами. Рассказывал, как правильно жить. Знаю, все это сложно понять, если вы не живете в таком мире. Но люди-то всегда одинаковые: им нужно что-то одевать и есть. Мир меняется не за одну секунду, знаете ли. Все это происходит медленно, и ты не успеваешь это уловить. Примерно, как и момент, когда цветок распускается. Когда смотришь на это непрерывно, то ничего не замечаешь. Никаких изменений. Когда же закрываешь глаза на миг… Бац! Он уже открылся. Почти магия. Невероятно. И если бы вот так в жизни можно было бы закрыть глаза примерно на лет двести, а затем открыть их, произошло бы то же самое. Но это невозможно. Приходится следить, но ничего не замечать.

И я подошел к маме.

– Я работаю, Ной, – произнесла она тихо и вкрадчиво, не желая выказывать недовольства. Но я не ушел. И даже не тронулся с места. Не знаю, что мною овладело. Это было похоже на одержимость. Как одержимость матери своим новорожденным ребенком.

Мама поняла, что я все еще стоял за ее спиной. Она прекратила шить. Аппарат перестал издавать ритмичный шум, похожий на звук взлетающего самолета. Она вздохнула и спросила:

– Что ты хочешь?