Solo Piano Терезии Пасюк

В городе были больницы, скорая помощь для людей и животных, аптеки, классические гимназии, женские и мужские коммерческие училища, музыкальные, торговые и железнодорожные школы, духовная семинария, библиотека, культурные и игорные заведения. Многочисленные сады и скверики, приспособленные для гуляния, казалось, собирали по вечерам всё население города.

Несмотря на быстрое своё развитие, он продолжал оставаться для жителей уютным и тёплым. Утопая в зелени, он давал каждому защиту и какое-то чувство особенного покоя. Маленькие, вымощенные булыжником, улочки увлекали прохожих в тенистую прохладу, аккуратные дворики с цветочными клумбами и разноцветные палисадники являлись примером исключительного ландшафтного дизайна. Да и сами здания представляли настоящие произведения искусства. Строители особняков соревновались между собой в украшении фасадов скульптурными элементами. Излюбленные мотивы были нехитрыми – хорошенькие упитанные амуры или их головы, изображения зверей, чаще всего львов. Они так же, как и многое другое, являли собой пример подражания европейской культуре.

Улицы города освещали фонари, и казалось, что ни в одном городе не было так светло и безопасно в ночное время, как в нём. Под покровом ночи покой горожан охранял известный полицмейстер Иван Ивкин сорока пяти лет, любивший работать в ночную смену. Он выходил на улицы в штатской одежде, скрытой длинным серым плащом, чтобы без предупреждения проверить работу постовых и застать их врасплох. Сам же, удовлетворяя своё патологическое любопытство, заглядывал в окна нижних этажей, в рестораны и игорные заведения.

Его длинное и худое, как палка, тело металось, словно тень, в потёмках от одного дома к другому, временами сливаясь с чёрными стволами деревьев. Было удивительным при его большой любви к жирной пище иметь такой желчный истощённый вид. Если учесть, что он всегда помногу ел, то было непонятно, в каком отделе его тела помещается поглощённая пища. Глядя на его постоянно жующий рот и втянутые при этом щёки и живот, создавалось впечатление, что он с детства не доедал или болел кишечным глистом.

Ивкину не представляло никакого труда держать под контролем все одноэтажные домики, коих в городе оставалось ещё огромное количество, заглядывая в глазницы их окон. А вот маленькие, врытые наполовину в землю подвальные оконца давались ему непросто. Приходилось каждый раз наклоняться к самой земле, чтобы заглянуть в них. При этом он быстро складывался пополам и всем своим видом напоминал деревянный циркуль. Со стороны казалось, будто опытный чертёжник ловким движением руки превращал в прямой угол открытый на сто восемьдесят градусов инструмент. Обычно это продолжалось почти до самого утра – он то вытягивался во всю длину, то, переместившись на несколько шагов, тут же складывался снова.

Ивкин научился подсматривать в дверные глазки ещё в детстве, когда жил вместе с матерью в коммунальном бараке. И эта привычка, оставшись с ним на всю жизнь, оттачивалась и была доведена за годы службы до совершенства. Теперь же привычка была оправдана его заботой о порядке в городе и покое горожан, поэтому никого не смущала и воспринималась как должное. И сам он тоже поверил, что это – неотъемлемая часть его профессии, обязанность, если хотите.

Варвара Михайловна – жена Ивана Ивкина, которой на вид можно было дать не больше тридцати лет, была полной его противоположностью. Гладкая, не имевшая морщин кожа Варвары была белой и сохранила лёгкую розоватость на пухлых щёчках, и от этого возраст её хозяйки трудно было определить. Флегматичная, неэмоциональная и малоразговорчивая Варвара отличалась удивительной нерасторопностью. Она была такой маленькой, что едва доставала до подмышки своего супруга. Не было смехотворнее зрелища, когда они прогуливались по вечернему городу. Длинный сухой Ивкин мерил мостовую огромными шагами в вычищенных до блеска сапогах, а рядом семенила, почти бежала, чтобы успеть за ним, кругленькая, как пончик, Варвара, крепко ухватив супруга под руку. И это был, пожалуй, единственный пример, когда она куда-то спешила. Ивкина очень гордилась своим мужем и не переставала любоваться его тёмно-синей формой с позолоченными пуговицами, придавая ей исключительное значение в своей женской судьбе. Она была домовита и обеспечивала Ивану спокойную сытую жизнь. Дома ходила, распустив длинные светлые волосы, прикрывающие почти всю её спину, объясняя это частыми мигренями. Платья носила свободные и мягкие, дабы не затруднять движения располневшего за последние годы тела. Сидя в кресле, слушала утренние рассказы мужа. Всё, что тому удалось подслушать и подсмотреть за время ночного дежурства, воспринимала с большим интересом и серьёзным видом. При этом всегда мило улыбалась мужу, неторопливо сматывая маленькими пальчиками овечью и козью пряжу в аккуратные моточки. Кивала в знак согласия, иногда вздыхала, охала и незаметно следила за тем, чтобы прожорливому полицмейстеру хватило еды, и чай в стакане с серебряным витым подстаканником был горячим. Чай Ивкин очень любил, особенно со сливовым вареньем, и казалось, пил его безостановочно. По крайней мере, стакан его всегда был полным и дома, и в кабинете полицейского участка. Детьми Ивкины не обзавелись по неизвестной для жителей города причине и поэтому всецело принадлежали друг другу. Пылкой страсти меж ними давно не было, зато в каждом их взгляде и слове угадывалось глубокое уважение и благодарность друг другу.

Как только Ивкины утратили всякую надежду на появление в их семье наследника, они решили взять на воспитание собачку. Вскоре приобрели щенка какой-то неизвестной редкой породы с отличной родословной за довольно солидную сумму у местного заводчика собак. Фани, а это кличка значилась в собачьей родословной, должна была заменить им ребёнка. К великому удивлению Ивкиных собачонка оказалась обычной гладкошёрстной дворняжкой, небольшого роста, белого окраса с рыжими подпалинами на боках и длинных ушах. Но выросла она на удивление всем умной и, кажется, понимала не только каждое слово хозяев, но и взгляд, и настроение, и даже читала мысли. Её глаза янтарного цвета с вкраплениями тёмной охры выражали все свойственные человеку эмоции – она могла улыбаться, хмуриться, грустить, не имея при этом мимических мышц. В доме она вела себя, как подобает воспитанной собаке. Но на прогулке неуёмная энергия её вырывалась наружу – Фани не переставая бегала, запрыгивала на стволы деревьев, гонялась за голубями и воробьями. Варвара в силу своей медлительности вскоре перестала с ней справляться и переложила эту обязанность на старшую сестру Ивкина – Глашу, которая после прогулок долго не могла отдышаться и, сидя на маленьком стульчике, жаловалась Варваре на то, как Фани её утомляет.

Глафира, такая же тощая и некрасивая, как и брат, уже несколько лет жила с Ивкиными. Младший брат Иван приютил её из жалости. Оставшись старой девой, она долго мыкалась, пока не вымолила у брата угол. Казённая квартира полицмейстера была небольшой, но комнатку для сестрицы Иван выделил. Так незаметно она прижилась, став для родственников кухаркой и домработницей. Много времени проводила на кухне, выполняя поручения Варвары, прислуживала брату за завтраком и обедом. И только вечером, когда полицмейстер удалялся на ночной обход, могла поговорить с Варварой о хозяйственных делах и услышать от той последние городские новости.

Гордостью Катинска в это время стали трамваи, которые перемещали горожан по длинным улицам. Трамвайные звонки будили жителей и сопровождали весь день. Их весёлый перезвон был слышен до глубокой ночи. Как только последний трамвай уходил в депо, город затихал и погружался в сон.

Тогда автомобили ещё не успели превратиться из роскоши в средство передвижения, и настоящий электрический трамвай стал основным видом транспорта, сменив «ванек», «голубчиков» и «лихачей». Пароконные трамваи ходили только в центре города и просуществовали совсем недолго. Они не прижились из-за неудобного для лошадей рельефа так же, как и бензомоторные трамваи.

На открытие первой трамвайной линии съехалась вся городская элита. В день её запуска на протяжении шести километров трамвайного пути толпился народ. В два часа дня к трамвайному парку на площадь приехал губернатор Катинска Иванов с супругой, а также городские чиновники и богачи. Гости расположились в шести зелёных вагончиках, украшенных флажками, шарами и лентами. Губернаторша Аполлинария Иванова принарядилась по случаю праздника в дорогое платье и шляпку цвета насыщенной пудры, выписанные ею по каталогу из Англии. Такой цвет совершенно не соответствовал весёлому жизнерадостному характеру хохотушки Полечки, как называли её родные, и она с большим удовольствием надела бы лиловое или изумрудное платье из тафты, привезённые ей супругом-губернатором из последней поездки во Францию. Но как истинной даме ей тоже приходилось придерживаться в одежде английских канонов. Она перерезала красную ленточку на воротах станции, и первый трамвай вышел на маршрут. Вся городская знать вместе с губернаторской четой и их дочерями-двойняшками взошла на ступеньки первого вагончика и, разместившись на новеньких сиденьях, отправилась в поездку. Оркестр, занявший место в центральной части вокзальной площади, маршем возвестил о начале нового этапа в развитии общественного транспорта в Катинске. На первом трамвае была размещена реклама швейцарских часов «Омега».

Купцы и торговцы проживали в самом центре Катинска, в основном на Екатерининском проспекте. Излюбленным местом купечества и дворянства был Английский клуб, который считали главным заведением, предназначенным для времяпровождения высшего городского общества. Авторитет клуба был очень высок, и гости города считали своим долгом нанести первый визит именно туда.

Сказалась мода на всё «английское» в дворянской культуре. Название клуба лишний раз давало повод подчеркнуть, что «и мы не хуже». Правда, ничего сугубо английского в нём не было.

Однако с самого начала существования у клуба появилась особенность, которая отличала его от других заведений такого типа – он был внесословным. Его членами были и дворяне, и купцы, и чиновники. Это было связано с ограниченностью круга городской элиты. Ведь в целом население города было ещё сравнительно небольшим.

По меркам того времени Английский клуб был «гигантом» в два этажа, с трёхэтажной центральной частью. Фонтан, ставший украшением небольшого парка, в котором и размещался клуб, представлял традиционную каменную вазу с обвитыми вокруг неё виноградными стеблями с листьями и гроздьями. Очищенная вода подавалась в фонтан редко в связи с её дефицитом, поэтому на вырывающиеся из вазона поблескивающие на свету струи собирались поглазеть все присутствующие. Неоготическая архитектура клуба с вычурными колонками, фризами и фонтаном смотрелась совершенно экзотично среди большого числа остающихся наряду с современными постройками деревянных домиков и лабазов.

В дневное и вечернее время здесь собирались мужские компании. Время проводили за беседами по различным вопросам – деловым, политическим и даже культурным. Играли в карты, курили, обедали и ужинали. Там же членов клуба угощали самыми изысканными напитками. Шампанское гостям приносили непременно в серебряном ведёрке со льдом.

Отец Марфуши, Пётр Алексеевич, любил холодное шампанское так же, как и карточные игры. Он был азартен и редко проигрывал. Однажды он выиграл дом, который в прошлом принадлежал протоиерею Григорию Градницыну. Семья протоиерея была большой, и поэтому на участке земли, перешедшем ему от коллежского асессора Павла Абрамовича, был выстроен большой деревянный дом на десять комнат с окнами на четыре стороны и огромным садом. Когда Градницын решил продать участок с домом, покупателем выступил купец Саморуков, у которого Пётр Алексеевич его и выиграл в карты. В этот дом он привёл молодую жену. Здесь родилась и Марфуша.

На тихих улицах, прилегающих к городскому центру, размещались дворянские усадьбы и особняки. Магазинов и лавок здесь не было. Купцы жили в торговой части города, занимая верхние этажи своих магазинов. Владельцы же предприятий жили на городских окраинах, в особняках, построенных при своих заводах и фабриках. Пётр Алексеевич, будучи по сути своей предпринимателем, стал сдавать двухэтажный дом при своём заводе инженерам, приезжающим в город на работу, внаём, а сам переехал в особняк протоиерея.

После надлежащего ремонта и внешней отделки особняк приобрел необычайно привлекательный вид. Он выглядел немного таинственным в густой зелени тенистого сада. Среди старых яблонь и черешен пряталась маленькая деревянная беседка, которая во вьющихся стеблях дикого хмеля, закрывающих её со всех сторон, была совершенно незаметна постороннему глазу. По всему было понятно, что это место предназначено для тайных свиданий и душевных разговоров. Дорожки, ведущие к главному входу усадьбы, выложенные речной галькой, с обеих сторон украшали кустики сирени, боярышника и белой акации. Террасу с трёх сторон оплетали устремившиеся к небу толстые змеевидные лианы виноградника. В хороший год урожай винограда был настолько большим, что погреб не вмещал всех винных фляг, и часть их зарывали в земляном погребе прямо в саду. Окна дома выходили на четыре стороны, и под каждым из них была разбита округлая клумба с ограждением из белого мрамора. Клумбы были густо засажены цветущими растениями многочисленных сортов, и от этого создавалось впечатление, что неопытный художник смешал все имеющиеся краски на палитре, но, нанося на холст небрежные мазки, сам того не предполагая, получил безукоризненную по сюжету картину. Сладкие запахи врывались в окна и, смешиваясь друг с другом, наполняли комнаты ароматом бесконечной радости. Казалось, счастье поселилось в этом доме надолго. Монотонное жужжание пчёл подчёркивало состояние покоя и умиротворения.

Некогда деревянные стены дома получили каменную облицовку с гипсовыми барельефами по цоколю. На перилах маленького балкончика, козырьком выступающего над террасой, сидели два маленьких мраморных амурчика, держащие в руках изогнутые луки и, казалось, были готовы в любую минуту выпустить любовные стрелы в каждого, кто входил в дом.

Стены всех комнат велено было оклеить модными шёлковыми обоями с цветочным принтом, и лишь кабинет Петра Алексеевича оставался обшитым деревом светло-янтарного цвета. Вся старая мебель была распродана и раздарена родственникам за исключением видавшего виды фортепиано, не захотевшего менять местожительства и вписавшегося в новый стиль дома как нельзя лучше. Кроме старого, но добротного по звучанию немецкого фортепиано в огромной гостиной разместились несколько диванов и кресел, а также большой дубовый обеденный стол со стульями, обитыми тканью в тон обоям. Мебель была заказана в лучших европейских магазинах, но это не мешало ей соседствовать с исконно-русскими предметами быта – сундучками, самоварами, которые Пётр Алексеевич обожал и не мог устоять перед тем, чтобы не прикупить несколько у местных торговцев. Стены украшали пейзажи известных художников, а картины в кабинете Петра Алексеевича изображали сцены охоты. Сам Пётр Алексеевич на охоте ни разу в жизни не был, но рассматривать картины любил и никогда не упускал возможности приобрести новые. В библиотеке кроме массивных книжных шкафов было два диванчика разной величины с резными ручками и небольшой придиванный столик с гнутыми ножками для удобного чтения. Шёлковые ковры светлых оттенков в центре гостиной и библиотеки красовались замысловатыми восточными орнаментами. Окна занавешивали кружевные тюли, к тому времени уже вошедшие в моду, и благодаря им в доме всегда было солнечно и радостно.

С появлением Евдокии Герасимовны дом Пасюка стал ещё уютнее и теплее. На столах появились кружевные скатерти, вазы и вазочки с цветами, на диванах и кушетках удобно разлеглись подушечки и мягкие валики, на столике всегда лежала раскрытая книга, а на бюро недописанное письмо. Спальня с довольно громоздкой кроватью и комодом заполнилась всевозможными дамскими штучками – пуфами, трюмо, стоящими на нём шкатулками, подсвечниками и статуэтками, отчего приобрела поистине манящий вид и стала любимым местом и Петра Алексеевича. Он обожал жену, благоволил всем её прихотям, и ни для кого не было тайной, что выбрал он её не столько по расчёту, сколько по большой любви. Евдокия Герасимовна не слыла красавицей, но стоило ей начать незамысловатый разговор, как собеседник был очарован ею навсегда. Так произошло и с Петром Алексеевичем. Он познакомился с Дуняшей Михайловой, когда той едва исполнилось семнадцать…

В один из субботних летних вечеров, по обыкновению проводимых в Английском клубе за игрой в карты, Герасим Фёдорович Михайлов – владелец суконной фабрики – познакомился с Петром Алексеевичем Пасюком. Пасюк имел не большой, но уже и не маленький по городским меркам, чугунолитейный завод, который сам построил и наладил производство. Завод развивался и разрастался небывалыми темпами, и вскоре Пётр Алексеевич, довольно молодой для заводовладельца, стал одним из самых богатых жителей Катинска. Герасим Фёдорович с первых минут знакомства углядел в Пасюке хваткого предпринимателя, не лишённого при этом скромности и обаяния.

Пётр Алексеевич тридцати семи лет отроду был высокого роста и крепкого телосложения, которые выдавали в нём человека неизбалованного и привыкшего к физическому труду. Он был немногословен, и посещение им Английского клуба, вероятно, было связано с деловой встречей. Герасим Фёдорович до этого никогда его не встречал, хотя был наслышан о развивающемся чугунолитейном производстве.

Пасюк долгое время молча стоял за спинами игроков и, казалось, неотрывно наблюдал за интересным ходом партии, но сам в этот вечер за стол так и не сел. Со стороны Пётр Алексеевич выглядел задумчивым – по всему было видно, что он погружён в свои мысли и решает какую-то трудную задачу. Лоб его периодически покрывался выраженными горизонтальными морщинками, взгляд хмурился. Он был азартен в игре, и такой же живой азарт испытывал только в работе.

В перерыве между партиями хозяин клуба представил его всем присутствующим. Завязалась непринуждённая беседа, и Пасюк был приглашён Герасимом Фёдоровичем вместе с ещё несколькими участниками разговора на званый обед следующего воскресенья в загородную усадьбу.

Когда Пётр Алексеевич вошёл в гостиную, все были в сборе. С тремя приглашёнными он был знаком по Английскому клубу, двоих знал по городским собраниям промышленников. Трое гостей явились с жёнами, двое были неженаты. В гостиной был накрыт закусочный стол, уставленный графинчиками с холодной водкой, шампанским в ведёрках со льдом, ветчиной, икрой, горчицей, хреном, сыром, тарталетками с говяжьими мозгами и маринованными сельдями. Мужчины, стоя у стола, вели оживлённую беседу и закусывали водку и настойку, приготовленную по особому рецепту, маленькими кусочками ветчины и бутербродами с икрой. Женщины расположились на роскошном диване и перешёптывались друг с другом, искоса поглядывая на мужчин. Пётр Алексеевич поздоровался, чем привлёк всеобщее внимание, и теперь все взгляды были прикованы только к молодому человеку. На нём был светло-бежевый костюм-тройка с цветным шёлковым жилетом, который тут же оценили все дамы без исключения. Фасон костюма удовлетворял европейским модным тенденциям. И белая рубашка с округлым воротником, и позолоченные запонки тоже были из последней коллекции, что отметили про себя особо разбирающиеся в моде. Галстук был просто шикарен и, скорее всего, стоил немалых денег.

Герасим Фёдорович представил присутствующих друг другу и минут через пятнадцать, когда гости нагуляли аппетит, пригласил всех в столовую. Обеденный стол украшали высокие вазы с белыми гладиолусами и лилиями разных оттенков, начиная с бледно-жёлтых и заканчивая ярко-оранжевыми. Сервировке стола мог позавидовать любой. Столовый сервиз тонкого белого фарфора с изящной золотистой каймой, венецианский хрусталь, белая шёлковая скатерть – всё это, как и обстановка в доме, говорило об изысканном вкусе и положении его хозяев.

Вслед за гостями и хозяином в столовую вошли жена Герасима Фёдоровича Мария Степановна и их единственная дочь Евдокия – девица семнадцати лет.

На первое подали стерляжью уху. По глубоким тарелкам её разливала сама хозяйка, черпая маленьким половником из массивной супницы. Рыбий бульон, посыпанный свежей зеленью укропа и лука, золотился капельками янтарного жира и источал такой насыщенный аромат благодаря добавлению в уху мелких ёршиков и окуньков, что присутствующие захлебнулись слюной. Вслед за ухой на столе появились румяные пироги и кулебяки, а также сухарики, которые можно было размачивать прямо в бульоне. Мужчинам предложили водку, а женщинам белое вино. За ухой следовала буженина под луком и осётр, фаршированный овощами и грибами, под сметанным соусом. За время обеда блюда поменялись четырежды. На четвёртую перемену подали утку под рыжиками с гречневой кашей. Отказать хозяйке, которая подкладывала на тарелку ещё кусочек, ещё один и ещё… было невозможно.

За продолжающимся не час и не два обедом, неспешными разговорами и обсуждениями городских новостей Петру Алексеевичу удалось рассмотреть хозяйскую дочку во всех подробностях.

Дуняша, так называли родители дочь, красотой не отличалась, но фигурка её, затянутая в корсет атласного платья цвета бирюзы, которое украшало кружево более светлого тона, была безупречной. Небольшие, но живые серые глаза меняли оттенок так же быстро, как менялось настроение их обладательницы, и выдавали в ней острый подвижный ум. Белёсые брови, тонкие губы и рябоватая кожа на открытых плечах и руках совершенно не портили её юного очарования. Лёгкие рыжеватые кудряшки придавали ей миловидности и непосредственности. Завитки волос подпрыгивали, словно пружинки, стоило девушке повернуть голову в сторону гостя.

– Пётр Алексеевич, расскажите о себе, – голос её был звонким и нежным одновременно. – Отец рассказывал, что вы родом не из этих мест.

Дуняша села на краешек маленького диванчика, удачно спрятанного от посторонних глаз в алькове столовой, а Пасюк устроился рядом на небольшом кресле. Выдалось удобное для разговора время, когда остальные мужчины удалились на перекур, а женщины поспешили в сад прогуляться и подышать свежим воздухом. Молодые люди, которые явно были интересны друг другу, не упустили эту возможность. Пётр Алексеевич, начав рассказ, засмотрелся на руки собеседницы – длинные тонкие пальчики выдавали в ней истинную аристократку. Тонкое золотое колечко с миниатюрным васильковым шпинелем – подарок отца ко дню рождения – отбрасывало тонкие голубоватые лучики на нежную полупрозрачную кожу.

– Мой отец из потомственных мастеровых, работал, как и все его предки, на золотых промыслах. Будучи подростком, он наравне со взрослыми занимался промывкой руды. Позже его назначили руководителем бригады, затем смотрителем по всему золотому производству на Берёзовском заводе, стали привлекать для работы по обнаружению и добыче золота в разные места Урала и Сибири.

Позднее он был назначен горным техником Берёзовских золотых промыслов и руководителем завода. Кроме этого он был изобретателем. Придумал и усовершенствовал промывальную машину, благодаря которой добыча увеличилась в несколько раз.

Умер он в Екатеринбурге, откуда я родом. Отец оставил мне приличное состояние, на которое я и открыл свой завод, заложив его первый кирпич в Катинске.

– Это очень интересно, Пётр Алексеевич, – Дуняша слушала его, затаив дыхание. Ей было очень интересно узнать и о первых золотоискателях, и о золотых жилах, и о найденных самородках-гигантах весом до двадцати килограммов. Да и сам Пасюк был интересным собеседником.

– Дуняша, у меня, по сути, рабочие руки, я участвую в создании и расширении своего производства самолично. Многим это может показаться странным, но я так живу.

На этом их беседа прервалась, так как всех вновь пригласили к столу.

Обед в усадьбе Михайловых плавно перетёк в ужин, который продолжался до позднего вечера. Теперь вся компания переместилась на веранду.

К столу подали ягодное суфле, бисквит, миндальное печенье и мороженое. Чай наливали из пузатого тульского самовара; топили берёзовой щепой и еловыми шишками, от которых дым был запашистым и не разъедал глаз. К чаю выставили варенья сортов двадцати, не меньше. У Марии Степановны всегда было много припасов на зиму – она славилась гостеприимством и любила потчевать гостей кулинарными изысками. Чаепитие сопровождалось всеобщим весельем – Герасим Фёдорович был большим мастером анекдотов, и гости всегда просили его рассказать какую-нибудь увлекательную историю из тех, которые он крепко держал в памяти и припасал именно для таких случаев. Дуняша тоже была прекрасной рассказчицей, и если говорила, то завоёвывала внимание окружающих незамедлительно.

После этого званого обеда Пётр Алексеевич зачастил в дом Михайловых, где его каждый раз принимали с особой радостью. Дуняша тоже с нетерпением ждала этих воскресных встреч.

– Почему Пётр Алексеевич приехал в наш город, маменька? Ведь он мог остаться в Сибири или на Урале и продолжить дело отца, – как-то перед тем, как удалиться в свою спальню, спросила Дуняша у матери.

– Это судьба, не иначе! Он приехал в Катинск, чтобы повстречаться с тобой. Я вижу, что он тебе понравился?

Дуняша молча кивнула, и красноватые пятна расползлись по её щекам…

Не прошло и месяца, как Пётр Алексеевич сделал Дуняше предложение. Они тут же обручились, а вскоре и обвенчались.

После свадьбы Дуняша, а теперь она стала Евдокией Герасимовной Пасюк, переехала в новый дом Петра Алексеевича. И дом сразу ожил – в нём запахло сдобой и чесночными пампушками, которые очень любил Пётр Алексеевич, цветами, мёдом, вареньем и чем-то необыкновенно тёплым. В доме тут же поселились две кошки и попугай в клетке. Кошки всё время пытались ухватить попугая сквозь металлические прутья, и когда им это не удавалось, сидели в сторонке и наблюдали, как крючконосая птица с весёлым хохолком на голове гордо вышагивала взад-вперед и произносила непонятные кошкам слова: «Дурррак! Сам дуррррак!» При этом косила на кошек жёлтым глазом, держа их в поле зрения.

Первые роды Евдокии Герасимовны прошли тяжело, и мальчик вскоре умер, так как родился недоношенным, слабеньким и до конца несформировавшимся. А через год в семье Пасюков родилась Марфуша, в которой родители души не чаяли и поэтому баловали, как могли, но в то же время воспитывали по всем надлежащим тогдашним правилам.