Solo Piano Терезии Пасюк

Пётр Алексеевич был владельцем одного из крупнейших чугунолитейных заводов в стране. А Евдокия Герасимовна унаследовала от отца суконную фабрику. Марфуша вдобавок к богатому наследству получила хорошее образование. По рекомендации купца немецкого происхождения Ульмана, который открыл в Катинске первую библиотеку и книжный магазин с маленьким читальным залом, Пётр Алексеевич выписал для дочери гувернёра и учителя из самой Германии. А позже отправил её туда же на учёбу. Марфа с успехом окончила самый престижный Гейдельбергский университет имени Рупрехта и Карла, который к тому времени отметил пятисотлетний юбилей.

Университет, расположенный на севере города Гейдельберг, недалеко от Люксембурга и границы с Францией являлся самым древним университетом на территории Германии. Он был основан в конце тринадцатого века выходцами из Сорбонны, что делало его четвертым по возрасту университетом Европы.

Лицом университета того периода были юридический и философский факультеты. Но вместе с гуманитарными науками развивались и науки естественные, что очень понравилось русским студентам. Университет стал поистине интернациональным. Русские в Гейдельберге – это отдельная история. В конце девятнадцатого века этот город стал русской научной меккой того времени. Для этого были все предпосылки. Недалеко находился Баден-Баден, рукой подать было до Италии и, конечно, соседство со столицей мира – Парижем сыграло первостепенную роль. Здесь можно было посетить крупнейшие научные лаборатории и послушать лекции светил мировой науки. Или просто надышаться атмосферой театров, салонов, кафе, бульваров.

Медицинская школа существовала в университете ещё со средних веков и имела высокую репутацию как в образовании, так и в исследованиях, проводимых на базе крупного госпиталя при университете.

Новые пути в науке пролагались, что в прочем никого не удивляло, именно преподавателями медицинского факультета, от которых Марфуша и заразилась идеей продления молодости. Продление молодости, а в конечном итоге всей жизни человека, и стало смыслом её существования…

Марфуша без труда поступила в университет – она в совершенстве знала и владела немецким и французским языками, которым обучил её гувернёр. Евдокия Герасимовна рано научила дочь читать и привила ей почти болезненную привязанность к чтению, которой страдала сама. Не было дня, чтобы Марфа так же, как и мать, не прочитали хотя бы одну страницу новой книги. Марфуша, будучи ещё ребёнком, перечитала все книги из родительской библиотеки. Новинки литературы, каталоги, модные заграничные журналы доставлялись к ним в дом рассыльными прямо с железнодорожного вокзала. Семья Пасюков слыла в Катинске известными книголюбами. Пётр Алексеевич имел связи с известными европейскими издательствами.

Речь Марфы была красивой, изобиловала научными понятиями, которыми она с лёгкостью оперировала. Среди однокурсников она выделялась ясным умом, способностью чётко формулировать мысли и рассуждать, приводить доказательства, доводить дискуссию, возникшую в ходе обсуждения, до логического завершения. Она была прекрасным оратором и, распаляясь, сама получала истинное удовольствие от риторики. При этом некрасивое лицо её становилось прекрасным. Глаза горели неистово, щёки пылали, густые волосы, растрепавшись, создавали некий ореол, привлекающий внимание всех без исключения.

Марфуша полюбила университетский городок, расположенный на северо-западе федеральной земли Баден-Вюртенбург на берегу реки Неккар, с первого дня пребывания в нём. Это было одно из самых романтичных и живописных мест Германии. Старинные замки, красивые сады, средневековые улочки и церкви – всё это и многое другое придавало городу очаровательный и неповторимый вид. Здесь всегда царила оживлённая атмосфера, которая создавалась благодаря студенчеству, составляющему пятую часть его населения.

Часовые перерывы между лекциями, семинарами и занятиями в лабораториях при госпитале давали возможность студентам хотя бы немного передохнуть и пообщаться. Расписание лекционных и практических занятий было настолько насыщенным, что они едва успевали перейти из одной аудиторию в другую. Послеобеденное время студенты проводили в университетском парке. Расположившись на шелковистых газонах, они тихо разговаривали, повторяли учебный материал, некоторые успевали задремать в тени развесистых каштанов и кряжистых дубов. На скамейках удобно располагались влюблённые парочки, которых среди студентов можно было с лёгкостью насчитать не один десяток.

Марфа обычно уединялась в дальнем углу парка. Сокурсники стали ей неинтересны уже после первых семинарских занятий, на которых многие старались оставаться незамеченными и от этого молчали, принимая задумчивый вид. Сами, однако, ждали только одного – когда же закончатся занятия. В первую неделю учёбы Марфуша обследовала университетский парк, занимающий огромную площадь, и обнаружила в нём удобное для отдыха местечко. Кто-то, очевидно давно, поставил две скамейки так, что они находились на расстоянии вытянутой руки напротив друг друга. Судя по всему, этот кто-то устроил себе удобное место для свиданий. И Марфа, не найдя в течение нескольких дней хозяина этого тайного места, захватила его в своё пользование. Сидя на одной скамейке, она снимала туфли и вытягивала длинные, некрасивые, как она сама считала, ноги на противоположное сиденье, шевеля уставшими пальцами. Так она полусидела или полулежала, закрыв глаза, в раздумьях. Иногда шептала что-то, чаще бубнила, повторяя вслух формулы и определения терминов. Ей очень полюбилась латынь, и она развлекалась, повторяя вслух известные афоризмы «Dum spiro spero», «Ignoramus et ignoramibus», «Ex ungue leonem», «Fiat Roma, et ubi illa nunc est?»

Здесь Марфа впервые увидела Томаса.

Он сидел на скамейке, которая к этому времени стала для Марфы любимой, закинув ногу на ногу. Во рту его нервно блуждал кончик маленького затупившегося карандаша. Взгляд застыл на увесистом фолианте, старинном, по-видимому. На соседней скамейке лежала кипа каких-то бумаг, готовых в любую минуту разлететься от порыва сухого осеннего ветра, способного проникнуть даже в это защищенное от постороннего глаза густой порослью сирени и миндаля место. Страницы книги были придавлены камешками, а пачку исписанных листов бумаги придерживал кожаный ботинок. Второй ботинок был на своём законном месте и украшал ногу хозяина.

– Добрый день! – Марфа опешила вначале, не ожидая увидеть кого-либо. Она подумала, что это один из студентов, без смущения уселась рядом и по обыкновению, задрав чёрную шерстяную юбку до колен, вытянула ноги на соседнюю скамейку. Её чёрные лаковые туфли, похожие на мужские не только размером, но и внешним видом, покоились рядом.

– Томас! – представился хозяин ботинка и попытался встать на одну ногу, но не удержался, потерял равновесие и плюхнулся обратно, неловко протягивая Марфе руку.

Марфа звонко захохотала: она и сама часто бывала столь же неуклюжей.

– Я – Марфа Пасюк, учусь на медицинском факультете. Это место моё! – утвердительно сказала она.

– Да, нет же! Оно моё! Я часто здесь занимаюсь, – Томас внимательно рассматривал девушку, слегка прищурившись.

Марфа тоже без капли стеснения смотрела на нового знакомого. Он был невысок, о чём говорил небольшой размер его ботинка, в меру упитан. Строгий костюм придавал ему возраста, но лучистые карие глаза выдавали юношеский азарт. Кудрявые тёмные волосы были аккуратно уложены: на них без труда можно было увидеть следы глицерина. Так обычно поступали с непослушными вихрами, разлетающимися в разные стороны от малейшего движения головой. Редкая седина скорее говорила не о его возрасте, а о многочисленных переживаниях. На лице не было и малейшего намёка на щетину. Или растительность была редкой, чего нельзя было предположить, глядя на шевелюру, или щёки подвергались тщательному уходу. Марфа решила, что второе ближе к истине, и отметила про себя исключительно аккуратный вид студента.

– Я тебя не видела здесь раньше! Ты на каком факультете учишься?

Томас замешкался на минуту, не нашёлся, что ответить, но тут же, решив не говорить правды, пробурчал:

– Я недавно приступил к учебе… Был болен…

Томас и Марфа встречались ежедневно во время обеденного перерыва. Их короткие свидания продлились до следующего семестра. Достаточно было и получаса, чтобы они могли наговориться от души. Наступившая зима, дождливая и серая, с запахом сырости и прелых листьев не была им помехой. Молодые люди, казалось, отогревались около друг друга. Они почувствовали то, что называют единением душ, в тот момент, когда в первый раз заговорили. Теперь они сидели на скамейке, тесно прижавшись, укрытые зонтом от порывов промозглого северного ветра, и делились друг с другом новостями студенческой жизни. Томас часто рассказывал об истории Гейдельберга, о великих учёных, музыкантах и писателях, проживающих в разное время в этом красивейшем городе Германии. Об истории университета и студенческой тюрьме, где отбывали наказание провинившиеся студенты, и даже побывал Марк Твен для получения необходимых ему впечатлений. Об останках первого человека в Европе, обнаруженного здесь совсем недавно в результате археологических раскопок, признанного предшественником неандертальцев и получившего название Гейдельбергский человек. Всё, что Марфа слышала от Томаса, заставляло её ещё больше полюбить этот город.

Она не сразу заметила, что вместе с её любовью к Гейдельбергу, зародилось и начало расти большое чувство к Томасу Нойману.

По выходным дням они совершали небольшие экскурсии. Томас, рождённый и выросший в Гейдельберге, показал Марфе все его достопримечательности. Старый замок на склоне горы Кенигштуль – основную резиденцию правителей курфюстов Пфальца вплоть до конца семнадцатого века, разрушенный войсками Людовика Четырнадцатого в ходе войны за пфальцское наследство. Старый мост Карла Теодора, который украшала скульптура богини мудрости Минервы, являющаяся покровительницей Гейдельбергского университета, с четырьмя аллегорическими изваяниями, персонифицирующими первые его факультеты. Любимым местом Марфы стала университетская библиотека. Это архитектурное сооружение покорило Марфу не только изысканностью внешнего вида, но и тишиной читальных залов, которые магически притягивали её возможностью получить неограниченное количество знаний. Здесь, обложившись учебниками, они с Томасом засиживались далеко за полночь. Иногда Марфа засыпала, положив голову на скрещенные на столе руки, и тогда Томас терпеливо оберегал её сон.

На прогулках Марфа преображалась. С Томасом она чувствовала себя нежным цветком, находящимся под защитой внимательного садовника, несмотря на то, что была на полголовы выше его и крупнее. Они дурачились, догоняя друг друга, собирали осенние букеты из резных кленовых листьев, подолгу сидели на открытых террасках уличных кафе и ресторанчиков, пили горячий кофе со сливками и большими кусками рассыпчатого кухена, ели сочные свиные колбаски с квашеной капустой, кормили бродячих собак остатками обеда.

Первый семестр пролетел как одно мгновение.

Каково же было удивление Марфы, когда в начале второго семестра в аудиторию вошёл её друг Томас и представился преподавателем новой дисциплины профессором Томасом Нойманом. Она не знала, что делать в этот момент и как себя вести потом – краснела, бледнела, потела на протяжении всего занятия. Он напротив, как казалось, был невозмутим.

Томас Нойман объявил тему лекции и читал её воодушевленно, увлекая студентов интересными примерами из собственной практики. Те слушали его, не отрываясь, и даже задавали вопросы. Лишь Марфа не услышала ни слова – ей как будто набили уши ватой, настолько она была ошарашена появлением Томаса и неловкостью ситуации. Она даже не поняла, о чём будет лекция. Уставившись в одну точку письменного стола, она так и просидела до конца занятия будто каменное изваяние.

Томас задержался, нарочно неторопливо складывая учебники и лекционные записи в огромный кожаный портфель с позолоченными замками. А когда все студенты покинули аудиторию, Марфа на трясущихся от волнения ногах подошла к нему.

– Марфа, поговорим обо всём вечером после занятий, – сказал он коротко, глядя ей прямо в глаза. – Приходи в кафе «У Клауса» на Гауптштрассе, я буду ждать тебя в десять.

Марфа знала это место. Кафе располагалось в Старом городе на самой длинной пешеходной улице протяженностью более полутора километров. В выходные дни она иногда позволяла себе прогуляться по ней, чтобы насладиться гармонией архитектурного ансамбля с преобладающими красными крышами невысоких домиков, который не одно столетие восхищал умы художников и поэтов. Старый город в стиле борокко был главным достоянием Гейдельберга.

Томас ждал Марфу недолго. В кафе было тихо и уютно, почти по-домашнему. Посетителей было мало – старичок в мятом драповом пальто, сидевший у окна, отогревался горячим супом с фрикадельками, и две женщины средних лет, по-видимому подруги, тихонько болтали, встретившись после продолжительной разлуки. Красное французское вино в фужерах оттеняло и без того их раскрасневшиеся от смеха лица. Тёплый мерцающий свет придавал помещению дополнительный уют. Он разливался по стенам светлого терракотового цвета, блуждал по картинам с изображением видов старого Гейдельберга и наполнял кафе комфортом и спокойствием. Пахло сдобой, ванилью и корицей. Томас занял столик в глубине кафе и заказал простой, но сытный ужин для них двоих – гигантские пельмени маульташен, напоминающие Марфе пельмешки ее матери, которые та специально лепила для своей малышки. Согласно немецкой легенде это кулинарное изобретение принадлежало обитателям монастыря Маульбонн. В Страстную пятницу, когда употребление мяса было запрещено, хитрые послушники тайком наполняли нашпигованные зеленью постные пельмени фаршем.

Яблочный штрудель и крепкий чай, который Марфа не хотела менять ни на какие другие традиционные напитки, завершал ужин вечно голодных студентки и преподавателя. Томас любил кофе и не отказался от него и в этот раз. Марфа, вероятно от большого волнения, проглотила горячие маульташен, не замечая их вкуса. И только глотнув чаю, начала понемногу успокаиваться. Томас ждал. Он готов был объясниться, но не был уверен, что Марфа готова его слушать и слышать.

Когда её чайная чашка опустела, она, наконец, подняла на Томаса глаза. В них было непонимание и немой вопрос.

– Я не хотел тебя пугать, Марфа, – произнёс он, на минуту задумавшись, – поэтому обманул тебя. Скажи, если бы ты сразу узнала о том, что я преподаватель, то согласилась встречаться со мной? Мне кажется, что нет. Мой обман позволил нам лучше узнать и полюбить друг друга. Ведь это так, скажи! – и он накрыл горячей ладонью её руку, всё ещё нервно дрожащую.

– Да, так! – Марфа кивнула, не задумываясь, и всё в её душе и теле успокоилось. Её выдох был еле слышен.

Она давно доверяла Томасу и знала, что он говорит правду. Они любят друг друга, и ничто не может помешать их любви. Всё будет по-прежнему. Она приняла очевидное без лишних слов.

– Мы должны быть вместе, Марфа. Это понятно нам обоим, и поэтому я прошу твоей руки. Принять мое предложение ты можешь в любое время – я буду ждать тебя столько, сколько потребуется.

В этот вечер Томас рассказал Марфе, которая по-прежнему оставалась немногословной из-за пережитого в последние часы, историю своего отца Иосифа Ноймана…

Иосиф Нойман был в Гейдельберге известным доктором. После окончания университета он остался работать в университетском госпитале и преподавал на кафедре биологии и медицины. Будучи совсем молодым, он защитил докторскую диссертацию по проблемам лечения онкологических заболеваний и получил научную степень и звание профессора. Попасть к нему на приём стремились многие несчастные, которые потеряли всякую надежду ни излечение. Часто к нему привозили тяжёлых больных, которым был подписан смертный приговор. Больные и их родственники считали за удачу, если выпадала возможность попасть в руки доктора Ноймана, ведь многие приговорённые получали шанс на продолжение жизни. Он брал на себя только самые тяжёлые или интересные с точки зрения науки случаи. В остальном лечение и ведение больных Нойман доверял своим ученикам – последователям нетрадиционных, часто ещё экспериментальных, методов лечения.

– Так, так! Посмотрим, что у нас здесь… Что, мой дорогой, приуныли? Не нужно думать о плохом. Давайте вместе подумаем, что можно сделать, – так обычно говорил доктор Нойман, осматривая больного.

Он заговаривал его – заставлял рассказывать о своей жизни, семье, детях и внуках. И на удивление консультантов, вызванных на врачебную комиссию, больной, забывая о болезни, вспоминал смешные случаи из детства, рассказывал о родителях, о первой любви, о домашних животных и своих увлечениях. Уже через несколько минут общения с больным доктор отчётливо представлял схему будущего лечения и точно знал, что или кто будет являться мотивирующим фактором и залогом успешного лечения.

Однажды на приём к Иосифу Нойману пришла молодая девушка, почти девочка. На вид ей было не более двадцати лет.

– Что вас привело ко мне, моя милая? – Нойман как всегда нацепил на нос пенсне и взял в руки стетоскоп орехового дерева, подаренный ему на выпускном вечере любимым преподавателем Мартином Гердтом.

– Доктор, я старею, – едва слышно проговорила она, и слёзы побежали по её бледным щекам.

Иосиф с удивлением поднял глаза и внимательно рассмотрел юное создание, по непонятным причинам говорившее ему о старости. Она была хороша – белокурые волосы аккуратно уложены вокруг головы косами, яркие голубые глаза, такие невинные, что, глядя в них, можно было подумать об ангеле, спустившимся с небес на землю. «Кожа бледновата не по возрасту», – отметил про себя Нойман и продолжил рассматривать девушку, – «небольшая синюшность над верхней губой – вероятно признак сердечной недостаточности».

– Осмелюсь спросить, что заставило вас так думать?

Он жестом велел ей расстегнуть пуговицы платья и приложил видавшую виды старинную трубку к груди. «Худовата, даже слишком, но в остальном никаких видимых отклонений как будто нет», – рассуждал он про себя. – «Фигура при всей худобе идеальна – длинная шея, высокая посадка головы, небольшие плечики и изящные руки. Статуэтка, по-другому и не скажешь».

– Доктор, у меня начали обвисать мочки ушей, – и девушка дотронулась тонкими пальчиками до поблёскивающей серьги, украшавшей ухо. Голос её дрожал.

У Ноймана от услышанного подпрыгнули вверх брови, и он не смог скрыть удивления. Он редко чему удивлялся в последнее время, но вынужден был признать, что девушка вызывает в нём неподдельный интерес.