Жизнь как на ладони. Книга 1

– Я прощаю тебя, дядя Максимыч, – неожиданно для себя сказал Тимошка. – Это меня ты столкнул под паровоз в Гатчине, и я прощаю тебя от всей души. Ну а за другие грехи тебе не передо мной ответ держать.

Мужчина напрягся, впился в Тимошкино лицо враз расширившимися зрачками и вдруг нечеловечески закричал, разрывая цепкими руками полотно тонкого покрывала:

– Господи! Господи, сила Твоя!!!

На его крик в палату вбежали фельдшер Яков Силыч и сёстры. Они оттеснили Тимошку в тёмный коридор и принялись хлопотать около кровати умирающего. Постепенно крики смолкли, из палаты показался бледный Яков Силыч и с сожалением посмотрел на мальчика:

– Скончался твой больной.

23

– Тимка, не плачь, – уговаривал Кирьян, чуть касаясь своей головой Тимошкиного лба, – ну, помер твой больной, жалко, конечно, но все говорили, что он скоро Богу душу отдаст.

Тимошка обнял братца и прижался к его тёплому боку:

– Эх, Кирька, знал бы ты…

Он не договорил и снова заплакал. Горько и безутешно. Разве расскажешь Кирюхе, что несчастный безногий, которого он с такой любовью выхаживал, оказался форменным разбойником? Они сидели на самой дальней скамейке больничного парка, закрытой густыми кустами только что отцветшей сирени, куда Тимошка забился, чтобы пережить тяжёлый разговор с умирающим.

– Оставь его, Кирьян, – сказал подошедший Яков Силыч. – У каждого лекаря, даже будущего, есть своё кладбище, где покоятся все, кому он закрыл глаза. А ты поплачь, поплачь, сынок, а то и свечечку в церкви поставь за упокой души новопреставленного. Легче будет.

Он взял Кирьку за руку и повёл в больничный корпус, ободряюще потрепав Тимку по плечу на прощание. Добрый фельдшер! Он даже не догадывался, какую ношу своих грехов перевалил на Тимошку только что умерший вор и поджигатель Максимыч.

«Что мне делать, кому рассказать? – думал Тимка, сглатывая солёные капли, разъедавшие глаза и потоком скатывающиеся со щёк. – Здешних батюшек в церкви я не знаю, дяди Пети нет, Нине Павловне и Юрию Львовичу этакое не расскажешь, Танечка меня не услышит, а как повидать Севу, князя Езерского, я и представить не могу».

Он лёг спиной на влажную от моросящего дождя скамью и подставил пылающее лицо под свежий ветер с Финского залива. Над головой в неведомые страны плыли серые облака, похожие на рваные застиранные тряпки, и весь мир вокруг Тимошки казался ему серым и измятым. Вдруг он почувствовал, что рядом кто-то есть. Мальчик выпрямился, встретившись взглядом с небольшими остренькими глазками, поглядывающими из-под затейливой шляпки с чучелом птицы. Бабка!

«Только её мне нынче и не хватает, – с раздражением подумал Тимка и отодвинулся на самый край скамейки, – скорее бы она убралась восвояси».

Но старуха не собиралась никуда уходить. Она по-хозяйски расположилась на лавке, порылась в старой, но изящной меховой сумке, висящей у неё на шее, и выудила оттуда носовой платок. На удивление чистый.

– На, утри слёзы, – сунула она платок Тимофею, – да не лей их зря. Побереги слезу-то. Она тебе ещё пригодится.

Тимошка насторожился. Интересно, что обозначают эти последние слова старухи? Он послушно взял носовой платок и вытер щёки.

– Так-то лучше, – удовлетворённо промурлыкала старуха. – А слёзы разливать – самое распоследнее дело. Помяни моё слово, не пройдёт и полвека, как вся наша Русь-матушка так слезами умоется, что никаких платков не хватит.

Она наклонила голову набок и оглядела Тимошку с головы до ног.

– Который день к тебе присматриваюсь и в толк взять не могу, из каких краёв ты такой объявился? Вроде бы самый обычный паренёк, собой не красавчик, а видно, что доброта в тебе есть особенная. Она-то и спасёт тебя в лихие годы. Ни одна змея не сможет в твою душу яда напустить…

– Что ты говоришь такое, бабушка, – запротестовал Тимошка, – о каких таких змеях ты рассуждаешь? Объясни! Мне про змей уже один старичок говаривал.

В ответ старуха лукаво хихикнула и, как маленькая, захлопала в ладоши:

– Угадай, угадай!

Тимошка в сердцах махнул рукой:

– Плохой я отгадчик. Ты вот, бабушка, наверно, со всеми в городе знакома?

– А то… – горделиво приосанилась собеседница. – Я в Петербурге всех знаю от последнего нищенца до великих князей.

– Вот-вот, – уцепился за словечко Тимошка, – князей мне и надобно. Точнее, одного князя, – он нахмурил лоб, припоминая, как старший лакей приказал ему величать друга Севу, и старательно выговорил: – Его сиятельство князя Всеволода Андреевича Езерского.

– Севу? – живо отреагировала бабка. – Хороший мальчишка, душевный. Под стать тебе. Всегда странников привечает. Один раз даже своё бланманже мне передал. Я с детства бланманже уважаю.

Она мечтательно улыбнулась, вспоминая лакомое блюдо, и спросила:

– А тебе князюшка на что?

– Друг это мой. Хочу ему письмо написать.

– Дру-у-уг, – протянула старуха и решительно пристукнула каблучками стоптанных сапожков. – Друг – это святое. Коли так, то помогу тебе. Пиши послание. Так и быть, отнесу его к Езерским и в самые княжичевы ручки передам.

Тимошка с уважением посмотрел на вездесущую бабулю и расстроенно подумал, что у него здесь нет ни бумаги, ни пера с чернилами. Старушка поняла его мысли:

– Ты вот что, касатик, отписывай весточку и приходи сюда, на лавочку. Я частенько здесь обретаюсь.

– Спасибо тебе, бабушка, – поклонился Тимошка и хотел поинтересоваться, как скоро она передаст Всеволоду его письмо, но старуха его уже не слушала. Она деловито отобрала у него платок, громко высморкалась в него и затолкала в сумочку.

– Запомни: меня зовут Досифея Никандровна.

Бабуля на прощанье кивнула так, что птица на её шляпке, как живая, затрепыхала крыльями, потом спрыгнула со скамейки и живо юркнула в мокрые от мороси кусты.

– Досифея Никандровна! Не перепутай! – донесся да Тимошки её задорный тоненький голосок.

Мальчик вышел вслед за новой знакомой на больничную дорожку, но она была уже пуста. На душе у него стало спокойно и ясно, словно Досифея Никандровна вытерла все его мятежные мысли своим большим носовым платком. Особенно радовало то, что можно передать поклон князю Езерскому.

«Хорошо, что всё устроилось таким образом, – успокоенно думал Тимошка об исповеди своего больного по пути домой. – Главное, что Максимыч успел повиниться перед смертью.

А ведь не приведи меня судьба в эту больницу, так и помер бы человек без прощения».

Мальчик тихонько перекрестился, поминая новопреставленного, засмотрелся на разносчика газет и чуть не столкнулся с дворником Иваном Лукиным.

– Тю, никак Тимка собственной персоной, – поприветствовал его односельчанин. – А вам почтальон письмо принёс. Видать, от твоего папашеньки с холерной эпидемии, потому как от конверта карболкой разит так, что дух перехватывает.

Письмо от дяди Пети! Тимошка прямо подпрыгнул от радости. Зря Досифея Никандров-на слёзы напророчила. Какая тут печаль, если долгожданная весточка голубем прилетела. Он припустил домой во все лопатки, не замечая, как из-под его башмаков фонтаном разлетаются грязноватые брызги петербургских луж, до колен обляпывая свежепостиранные брюки.

– Нина Павловна! Нина Павловна! Правда, что нам от дяди Пети письмо пришло? – выкрикнул он, с лёта перемахнув порог квартиры.

– Правда, Тима, – тускло отозвался непривычно тихий голос хозяйки, и он услышал, что Нина Павловна плачет.

24

Тимошка почувствовал, как у него пересохло во рту и ноги стали ватными.

– Письмо про дядю Петю? – ожидая ответа, он смятенно посмотрел на Нину Павловну.