Жизнь как на ладони. Книга 1

25

– Правду старики говорят, что утро вечера мудренее, – сказала Нина Павловна, накладывая Тимошке полную тарелку гречневой каши с жареным луком. – Я подумала на ясную голову и поняла, что, если письмо о болезни Петра Сергеевича шло к нам пять дней, а ещё вчера, когда Юрий Львович телефонировал в министерство здравоохранения, доктор был жив – значит, он уже не умрет. Если бы болезнь развивалась по наихудшему пути, то пяти дней он бы не прожил.

А ведь верно! Тимошка так и застыл с поднятой ложкой. Соседи рассказывали, что Тимкины родители за два дня умерли. Самого его тогда не было – бабка Дарья, материна крёстная, брала его с собой на богомолье в дальний монастырь. Тем и спасся. Тимка повеселел и отхлебнул большой глоток какао.

– Как это невоспитанно, – не преминула заметить ему Зиночка, – пить надо деликатно и маленькими глотками. В нашей гимназии девочкам с грубыми манерами прикалывают на фартук записку с надписью «невежа».

– Ещё чего не хватало, – с полным ртом каши пробурчал Тимошка, – я тогда в гимназию не пойду, лучше при больнице на лекаря учиться буду, как фельдшер Яков Силыч.

– Дети, не пикируйтесь, – остановила их Нина Павловна. – Зина, смотри в свою тарелку, а Тимофей не набивай полный рот.

Зиночка тайком скорчила Тимке рожицу, но он уже привык к её ужимкам и не обратил на это ровно никакого внимания. Все его мысли были заняты болезнью дяди Пети и предстоящим походом в больницу. Тимошка вспомнил ужасную смерть своего больного. И почему люди умирают? Непонятно. Жили бы себе и жили… Хотя нет. Если бы никто не умирал, то земля бы развалилась напополам от тяжести. Интересно, удастся ли сегодня передать письмо Всеволоду?

Тимка закончил завтрак и подбежал к окошку, чтобы не пропустить прихода почтальона. Выглянул на улицу и оторопел: на скамеечке около дворницкой Ивана Лукина, чинно сложив руки на коленях, сидела тётка Маня в праздничной кофте с красными бусами и не сводила взгляда с двери их парадной.

«Зачем тётка сюда припожаловала? – испугался Тимошка. – Она ведь разрешила дяде Пете забрать меня к себе!»

Но тут же опомнился:

– Как же я про Кирьку забыл? Наверняка тётка Маня его проведать наладилась.

Тимошка торопливо сунул в карман письмо для Всеволода, отпросился у Нины Павловны и быстро спустился во двор.

– Тимка, ты? – всколыхнулась тётка при виде Тимошки. – А я тут тебя поджидаю. Меня Ванюша на лавочку пустил и окошечки ваши показал, – заискивающе проговорила она, и Тимка увидел, что её руки задрожали. – Мне от доктора записочка пришла с разъяснением, куда Кирьяшу определили, вот я и решилась в город податься к Ванюше Лукину. Всё же не чужой. Мне и адресок его мамашенька дала. А здеся такая радость, такая радость – оказывается, что и ты рядышком проживаешь. Ты уж уважь меня, Тимошенька, проводи до сыночка. Как он там, моя кровиночка?

Тётка Маня приподнялась со скамейки и попыталась бухнуться Тимошке в ноги.

– Что ты, тётя Маня! – испугался он. – Кирька уже совсем поправился. Фельдшер говорит, что со дня на день домой выпишут. Пойдём, я тебя в больницу отведу.

Женщина поспешно подхватила сумку и засеменила рядом с Тимкой, ежеминутно оглядываясь по сторонам и громко причитая от удивления.

– Я ведь в первый раз в городе, – объяснила она Тимошке, – таких чудес и видом не видела, – она кивнула на рельсовую конку, со всех боков облепленную пассажирами, и охнула: – Ну и ну, диво дивное! Одна лошадь, а столько народу волочёт.

Особенно восхитил тётку Маню маленький фонтанчик посередине круглого сквера.

– Ловко здесь городским бабам бельё стирать! – позавидовала она горожанкам, зачерпнула полную пригоршню воды, вымыла лицо и отпила пару глотков. – Бельё стирать сгодится, а пить – нет, наша водица из речки Утки куда вкуснее.

И лепнину на фасадах домов тётка Маня не одобрила:

– Баловство это, – сказала она как отрезала, глядя на полураздетых кариатид с оголённой грудью, подпирающих затейливые балкончики углового дома, – я на свою избу эту срамоту нипочём не приспособила бы.

В ворота больницы Тимошка с тёткой Маней входили рука об руку, как лучшие друзья. Тимка дивился такой перемене в тёткином характере. Совсем недавно она была готова его с потрохами схрумкать, а нынче, смотри-ка ты, – чистый мёд!

В это утро Кирька сидел верхом на деревянном заборчике между больничными корпусами на манер лихого кавалериста и нахлёстывал длинным прутом густо росшую внизу тёмно-зелёную крапиву.

– Маманя, – радостно заорал он, увидев тётку Маню, и мешком рухнул в жгучую траву. – А-а-а-а-а!

– Сыночек, родимый, ты ещё живой? – рванулась к нему мать, но он уже и сам подбежал к ней и с плачем повис на шее родительницы.

– А потолстел-то как! – не могла налюбоваться она на сына. – Словно барчук!

– Мне Тимка каждый день пироги носил, – всхлипывая и потирая обожжённые крапивой ноги, похвастал он, – и ещё мороженое.

Тётка Маня повернулась к Тимошке и робко затеребила бусы на объёмистой груди.

– Прости меня, Тимушка. Виновата я перед тобой, – тихо, со слезами, проговорила она. – И перед родителями твоими виновата. Нешто я не понимаю, что ты из-за меня из дома ушёл. Дура я баба.

Тимошка ясно улыбнулся тётке и порывисто обнял её, неловко ткнувшись носом в оборку сатиновой кофты:

– Бог простит, тётя Маня, и я прощаю, – сказал он так, как говаривал его дед Илья, если ему случалось повздорить с сыновьями.

– Ура! – сверху на них навесился повизгивающий от боли и счастья Кирька и басовито забубнил о том, как хорошо ему жилось в больнице и как он хочет, чтобы маманя тоже немножко здесь полежала и полечилась.

– Нам домой, Кирька, пора, – отстранилась тётка Маня, – время подоспело картоху окучивать. Соседи-то уж справились, а мне всё недосуг. Помощников-то нетути. Папаня у нас ненадёжный, сам знаешь… – она безнадёжно махнула рукой, вспомнив о не просыхающем от пьянок муже. – Я тебя завтра заберу, ежели лекарь дозволит. Ночку здесь на лавочке пересижу, а утром и поедем, благословясь.