Жизнь как на ладони. Книга 1

Она кивнула, не выпуская из рук продолговатого конверта с коричневой маркой:

– Да. Не хотела тебе говорить, да шила в мешке не утаишь. Беда у нас. Пётр Сергеевич заболел холерой.

От такого известия у Тимошки земля ушла из-под ног: дядя Петя сейчас болен, лежит в бреду, не пивши, не евши, а он, Тимошка, ничем не может ему помочь. А вдруг дядя Петя уже умер? От такой ужасной мысли у Тимки даже голова закружилась. Нет! Этого не может случиться! Господь не допустит, чтобы он стал сиротой ещё раз и снова из-за этой проклятой холеры! Дядя Петя должен обязательно поправиться, ну что ему стоит, ведь он доктор.

Мальчик почувствовал, как сзади его мягко обняли чьи-то ласковые руки, и понял, что его жалеет Танюша, которая сквозь пелену своего безмолвия смогла ощутить его отчаяние.

– Юрий Львович сегодня будет телефонировать в канцелярию генерал-губернатора и постарается узнать все подробности, – пообещала Нина Павловна, – нам надо немного подождать.

Легко сказать «подождать»! Часы ожидания, казалось, никогда не закончатся. Сначала Тимошка без дела слонялся из комнаты в комнату, изредка поглядывая на притихшую Зиночку. Потом попросил кухарку Нюшу поручить ему почистить картошку и долго скоблил тупым ножом свежие лохматые клубешки нового урожая. Каждой картофелине он придумывал своё имя и с каждой разговаривал о своей беде.

– Понимаешь, Катя, – шептал он крутобокому розовому клубню, – холера – это очень плохая болезнь, но фельдшер Яков Силыч мне рассказывал, что её уже умеют лечить.

Картофелина Катя внимательно слушала его, посверкивая чисто вымытыми боками, но не возражала. А картофелина Дуся капризничала и ни за что не хотела чиститься, поэтому Тимошке пришлось взять более острый нож. Когда он выковыривал глазки из картофелины Муси, раздался телефонный звонок. Тимошка молнией выскочил в прихожую, где стоял телефонный аппарат, и схватил телефонную трубку, хотя делать это детям категорически воспрещалось.

– Алё, Нина? – раздался в трубке голос Юрия Львовича.

– Нет, это я, Тимошка, – чуть не плача от волнения, проговорил мальчик и оглянулся на Нину Павловну.

Она дала ему знак рукой: «разговаривай», и он, поощрённый её разрешением, уже более уверенным голосом спросил:

– Юрий Львович, что с дядей Петей?

А потом не удержался и предательски шмыгнул носом.

– Жив, – коротко ответил Юрий Львович, – это всё, что пока удалось узнать.

Тимошка отдал трубку Нине Павловне и, обессиленный, словно из него все косточки вынули, побрёл в свою комнату. Ну как же так? Как дядя Петя мог заболеть? Он же сильный, отменного здоровья! Он сам объяснял, что врачи редко болеют.

Тимошка сел за письменный стол и обхватил руками голову, но напряжение не отпускало его. Он медленно открыл крышку хрустальной чернильницы, обмакнул тонкое пёрышко длинной костяной ручки и стал писать, стараясь выводить буквы как можно ровнее:

Дорогой, любимый батюшка, дядя Петя!

Я люблю тебя и каждую минуточку молю

Бога о твоём драгоценном здравии.

Поправляйся, пожалуйста, дорогой батюшка.

Много раз тебе кланяюсь.

Навсегда твой сын Тимофей Петров.

Он наклонил голову, ещё раз перечитал своё коротенькое послание и решительной рукой добавил к своей фамилии ещё одно слово: «Петров – Мокеев».

Пусть дядя Петя поймёт, как он его почитает. Что бы ни случилось, он, Тимошка, всегда будет ему верным и любящим сыном.

После письма для Петра Сергеевича на душе у Тимошки чуть посветлело, и он решил написать послание ещё и князю Езерскому, раз смешная бабулька Досифея Никандровна взялась переправить его адресату. Он немного подумал, как правильнее начать, переложил лист бумаги поудобнее и написал:

Ваше сиятельство, князь Всеволод Андреевич, дорогой Сева!

Кланяется тебе твой верный друг Тимошка Петров, сын Николаев.

Покорно благодарю тебя за твой подарок – книгу про животных Африки.

Я читаю её каждый день и уже дочитал до жирафа.

У меня большое горе – заболел холерой мой названный батюшка, дядя Петя.

Помолись, пожалуйста, за его здравие.

А ещё сегодня умер мой больной. Он был вор, и у него отрезало поездом ноги.

А ещё я познакомился с бабкой Досифеей Никандровной.

Она принесёт тебе это письмо.

Скучаю по тебе. Храни тебя Господь.

Навсегда твой Тимофей Петров-Мокеев.

Тимошка тщательно промокнул письмо тяжёлым пресс-папье, украшенным медной шишечкой, и удовлетворённо свернул оба письма.

«Бабка Досифея сказала, что её всегда можно найти в больничном дворе, – припомнил он, – значит, завтра, в крайнем случае послезавтра, князь Сева получит это письмо. А если будет в настроении, то отпишет ответную записочку».

Порыв ветра ворвался в приоткрытое окно, и Тимошка вздрогнул от резкого удара грома. Гроза. Весёлый дождь забарабанил по кирпичной стене дома, стекая ручьями с покатой крыши в подставленные под водостоки дождевые бочки, и почти сразу же, прорывая тучи яркими лучами, засияло весёлое солнце, а над городом повисли две радуги.

«Хороший знак, – сам себе сказал Тимошка и улыбнулся. – Радуга – это к добру».

Этот вечер в доме Арефьевых, окрашенный заботой о здоровье Петра Сергеевича, прошёл необычайно тихо. Казалось, даже самовар на небольшом столике около окна пыхтел и свистел не так радостно, как обычно. Тимошке было приятно, что хозяева разделяют его тревогу об отце, но в то же время и беспокойно: а ну как положение серьёзнее, чем ему говорят, и Арефьевы знают что-то такое, о чём он даже не догадывается.

Тимофей долго сидел рядом с Танюшей, произнося в её кулачок несложные словечки и давая ей потрогать разные предметы. Она уже знала слова «яблоко» и «груша» и уверенно нащупывала эти фрукты среди других, лежащих в пологой серебряной вазе.

– Если так пойдёт дальше, то наша Танюша выучится читать, – заметила Нина Павловна.

Она оторвалась от своей вышивки и одобрительно улыбнулась Тимошке. Он удивился:

– Разве слепые могут читать?

– Могут, – сказал Юрий Львович, – только они читают не глазами, а пальцами. Для слепых используется специальная азбука, которую изобрёл великий французский учёный месье Луи Брайль. Он сам был слепым, поэтому догадался, что для невидящих людей можно накалывать буквы точками по бумаге. Они ощупывают текст кончиками пальцев и понимают, что написано.

– Но ведь все слепые умеют говорить, – возразил Тимка, – а Танюша не разговаривает.

– Она не умеет говорить лишь потому, что не слышит звуков, – грустно сказала Нина Павловна. – Если бы она их слышала, то говорила бы не хуже нас с тобой.

Как бы в ответ на эти слова Танечка взяла в руки грушу и несвязно промычала: «Уша, уша». Первые Танины слова были самой радостной новостью за весь этот длинный безрадостный день.

Спать Тимка лёг с тяжёлым сердцем, всю ночь его мысли метались от надежды к полному отчаянию и опять возвращались к надежде. Лишь под утро он забылся коротким сном, а вскочив, сразу стал собираться в больницу – туда, где его ждали новые события.