Три Анны

Небрежно застёгнутый мундир полевой формы и заляпанные грязью сапоги указывали на то, что майор фон Гук собирался второпях, не успев воспользоваться услугами денщика.

Мимоходом Аня заметила, как при виде барона Маришины глаза приняли круглую форму, а рот слегка приоткрылся от любопытства. С некоторой натугой Александр Карлович приподнял задок телеги и осторожно поддержал его на переправе, бережно шаг за шагом преодолевая деревянную гребёнку моста. Когда он плавно опустил телегу на дорожное полотно, Аня увидела, что на холёной руке фон Гука резко проступили голубые вены, а пальцы побелели от напряжения.

Торопливым движением он одёрнул обшлага мундира и почтительно вытянулся:

– До нас с Матильдой Карловной дошли слухи о вашем несчастье, – чуть заметно покраснев, барон открыто посмотрел Ане в глаза. – Я пришёл сказать вам, что вы можете всецело располагать мной и полностью рассчитывать на нашу с сестрой помощь.

Его лицо, всегда носившее строгое выражение, смягчилось, и Аня не без удивления отметила про себя, что барон умеет смущаться.

Она не нашла сил для благодарности, еле слышно пробормотав:

– Весьма признательна.

Барон фон Гук исчез так же незаметно, как и появился. Краем глаза Аня видела, как он на расстоянии сопровождает обоз, но едва впереди замаячили ворота дома Вороновых, Александр Карлович развернул коня и мгновенно скрылся в боковом проезде.

За всю ночь Веснин пришёл в себя лишь один раз, когда Аня, роняя капли на измятое платье, поила его водой.

– Бесприданница ты теперь, прости, – с бульканьем вырвались из его горла звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь.

Аня заплакала:

– Тятя, милый, да я согласна по миру с сумой ходить, только бы Господь смилостивился и вернул тебе здоровье.

Толком не поняв, слышал ли батюшка её слова, Аня дрожащими руками обтёрла полотенцем опалённую бороду отца и долго сидела рядом, упрашивая Господа сжалиться над рабом Божиим Иваном, в скорбях пребывающем.

Подробно Аня разглядела Маришин дом на следующий день, после того как отец выхлебал кружку солоноватого куриного бульона, сваренного Матрёной специально для болящего хозяина.

Странно, но прежде Аня никогда не была у Мариши, хотя с первого класса была с ней, как говорят в народе, – не разлей вода.

В стенах узкого трёхэтажного особнячка, сложенного на века из красного кирпича местного производства, угадывался поморский манер, завезённый в Олунец архангельскими купцами. Высокая клеть, малый размер окон, чтоб зимой не выдувало тепло, а летом не впускало изнуряющий зной, – всё говорило о купеческой обстоятельности и крепких корнях рода Вороновых, кряжисто вросших в северные земли.

На первом этаже располагалась гостиная, обставленная неброско, но с толком: дубовый стол с шестью стульями, буфет с резными силуэтами птицы Сирин, горка с посудой Кузнецовского фарфора и небольшой клавикорд французской работы – Мариша славилась в пансионе как лучшая музыкантша. На втором этаже находились три уютные спаленки с обитыми ситчиком стенами. По цвету обоев спальни именовались: жёлтая, голубая и розовая. Третий этаж целиком занимал кабинет купца Воронова: там Ермолай Поликарпович решал коммерческие дела, сводил счета, там и обедал, сидя за небольшим столом с шарообразными ножками, там же и спал, приспособив под постель старинную плюшевую кушетку.

Чуткая к людям, Аня замечала, что Маришу тяготит домашняя обстановка: всё здесь напоминало ей об отце. Да и сама Аня, по многу раз на дню пробегая мимо входной двери, ловила себя на том, что ждёт уверенного хозяйского стука и зычного голоса с известными всем местным купцам Вороновскими перекатами: «Да никак к нам гостьюшки понаехали!»

– Крепись, Мариша, Бог милостив, – целовала она подругу, – наступит день, и на нашей улице будет праздник.

– Ты молодец, Анечка, ты сильная, – сказала Мариша, когда они с Аней уселись разбирать неоплаченные счета, беспорядочной грудой лежавшие на письменном столе, – ты всё умеешь, всё знаешь. И люди тебя уважают.

Переложив пухлую папку с бумагами кожаной закладкой, Аня грустно усмехнулась: «Сильная!» Знала бы Мариша, чего стоит её сила! Если бы она могла позволить дать волю чувствам, то повалилась бы головой в подушки и плакала всласть, как в детстве, захлёбываясь слезами и вытирая мокрые глаза краем подола. А так – купеческая дочь: раскисать не моги, молчи, веди дела, распоряжайся работниками, иначе всё семейное дело прахом пойдёт. А казна да мануфактура купцам не с небушка в руки свалилась, она бессонными ночами выстрадана, да дедовскими ногами выбегана.

За всей суетой и толкотнёй, ежеминутно раздираемая тревогой за отца, Аня нет-нет, да и поглядывала в окно: не идёт ли с визитом Алексей Свешников?

Она ждала его в самый первый день, уверенная, что уже весь Олунец знает об их приезде. В этом Аня не ошиблась: с раннего утра они с Маришей едва успевали раскланиваться с неожиданными визитёрами.

Чуть свет пожаловал купец Расстегаев, поставив на стол корзину ещё тёплых пирогов, пахнущих малиной. Он неуклюже потоптался в гостиной, покашливая в бороду, а напоследок выудил из кармана деньги:

– Примите, Марина Ермолаевна, должок мой вашему батюшке. Царствие ему Небесное.

Следом за Расстегаевым прибежала кругленькая, ясноглазая Маришина нянюшка Клавдия, повадками напоминающая сиамскую кошечку с голубыми глазами и палевой шкуркой. Чмокнув Маришу в лоб и перекрестившись на образа, она промурлыкала Ане слова приветствия и, засучив рукава, отправилась помогать Анисье по хозяйству.

Перед обедом к Весниным заглянул сам предводитель дворянства господин Тузов – невероятно худой мужчина с копной мелковьющихся волос. Надменно поклонившись, он произнёс слова соболезнования, звучавшие в его устах как великое одолжение, и гордо удалился, задрав вверх подбородок, похожий на орлиный клюв.

К вечеру заявилась горничная баронессы фон Гук Марфуша. Звучно шмыгнув носом в Анину сторону и с любопытством осмотрев все уголки гостиной, она церемонно протянула визитку баронессы:

– Барыня велела передать, чтоб не стеснялись обращаться.

Благодарно кивнув, Аня выпроводила последнюю посетительницу, с горечью подумав, что сегодня уже никто не придёт.

Алексей пришёл в полночь, когда весь дом сонно затих, сморённый суетным первым днём в Олунце. Не спалось только Ане. Умыв отца отваром ромашки, она спустилась в гостиную и распустила тяжёлую косу, потерев руками кожу у корней волос, отозвавшуюся слабой болью.

Стук в дверь больше походил на шорох бьющейся о стекло сломанной веточки. Устало приподнявшись с кресла, Аня распахнула дверь, не сразу узнав в ночном госте Свешникова: чёрная рабочая рубашка, чёрные брюки, заправленные в сапоги, и чёрный картуз выглядели так, словно Алексей только что явился с сельских похорон.

– Алексей? Вы? Что это значит?

Вместо ответа он поднёс палец к губам, легко отстранил её и прошмыгнул в гостиную.

– Аннушка, ласточка, – Алексей поочерёдно поцеловал Анины руки, восхищённо глядя на пряди густых волос, отсвечивающих бликами золота. Она заметила, как он сделал робкое движение, стараясь коснуться пушистого локона, падающего на её запястье. – Простите, что не пришёл сразу, но поверьте, у меня не было никакой возможности: я, как всегда, ходил по деревням.

– Я понимаю.

Опустив голову, Аня слушала сочувственное лепетание Алексея, думая, как мало значат пустые слова в её теперешнем состоянии нищеты и беспомощности, когда жизнь отца висит на волоске, а работники мануфактуры скоро потребуют расчёта за свою работу. Да ещё не хотелось отменять заботы по открытию школы, висящие на ней тяжёлым грузом. Аня решила начать учебный год во что бы то ни стало, иначе она будет обманщицей в глазах детей. А слова… Слова – лишь слова, из них каши не сваришь, как сказала бы няня Анисья. Ей бы действенную помощь да ценный совет.

– Аннушка, милая, ты бледна, – внезапно сказал Алексей, переходя на «ты».

Он подвёл Аню к стулу и встал за спиною девушки, положив ей на плечи свои руки. Она прикрыла глаза, уплывая в короткое забытьё, прокатывающееся по её телу тёплой морской волной, исходящей из Алексеевых рук.

– Всё пройдёт, забудется, – горячий шёпот Алексея расплывался по безмолвной комнате, громом отдаваясь в ушах. – Вся жизнь – борьба, нам надобно быть сильными, крепкими, не гнуться под ударами судьбы.

Его дыхание становилось сбивчивым, а руки всё сильнее давили на плечи, медленно подбираясь к шее с открытым воротом.

Стряхивая с себя оцепенение, Аня опомнилась и резко встала:

– Алексей, не корите меня за бестактность, но я очень устала, да и время позднее, – она поднялась, провожая его до двери, но не смогла до конца выдержать свой тон и дрогнувшим голосом, жалобно попросила: – Приходите днём, буду ждать.

Стараясь, чтобы дверь закрылась как можно тише, Аня медленно потянула на себя ручку, наблюдая, как Алексей бесшумно растворился в ночной темноте. Чёрный на чёрном.

Жадно вдохнув в себя хлынувший через порог свежий воздух, мигом задувший пламя единственной свечи, Аня заметила на дверном коврике белый квадратик, попавший под её домашнюю туфлю.

Недоумевая, что это может быть, она нагнулась и подняла кусочек бумажки, точь-в-точь такой же, какой передал ей в Дроновке носатый офеня в огромном картузе.

Сдерживая нервную дрожь в руках, Аня торопливо нащупала у печи коробок серных спичек, чиркнула головкой о тёрку и в неровном свете жёлтого пламени с ужасом прочла корявые строчки:

«Так вам и надо, Веснины проклятые!»

Опять!

В отчаянии Аня взглянула на высокие звёзды, ярко горевшие в глубоком небе, словно силясь отыскать у них ответ на единственный вопрос, беспрестанно мучивший её в последние два дня: «За что?». Но звёзды молчаливо и бесстрастно светили на спящий Олунец, тая и расплываясь в Аниных глазах от часто набегающих слёз.