Путешествия Дудиры

Интересное местечко Солотвино. В нём расположены соляные шахты. В окрестностях села – соляные озёра, целебные грязи. Кто-то едет на Мёртвое море. Почти тот же кайф можно получить намного ближе.

В соли утонуть невозможно. Откормленные украинцы целыми семьями плавают в коричневых солёных озёрах как розовые кабанчики. Особенно это нравится детям. Самые жадные до соли путешественники забираются под мощную соленую струю, вырывающуюся из трубы в одном из оврагов. За гривну можно посолить своё сало, за другую – соль смыть. Главное, чтобы кожный покров был без отверстий. Даже небольшая царапина даёт представление о том, что означает выражение «сыпать соль на рану». Вокруг невзрачных с виду прудов построены кафе, рестораны. Много отдыхающих приезжает сюда на машинах, многие останавливаются в палатках. В соляных шахтах, на глубине 300 метров, больные лечат свою астму. Там вырублена соляная гостиница, койки в ней тоже из соли. Чтобы был эффект, туда надо спуститься и провести сутки хотя бы. Но это стоит серьёзных денег. Деньги идут местным соледобытчикам вместо задерживаемой и нищенской зарплаты. Сама надземная часть шахты напоминает фильм Тарковского «Сталкер».

Солотвино меня поразило меланхолией. Вот вроде июль, лето. А такая печаль лежала на сердце. Небо было коричневых оттенков, белая соль, как седина, прикрывала цистерны на рельсах. Я с детьми поселилась в домике у милой молодой женщины. Нам дали большую комнату с городской скучной мебелью, с унылыми советскими коврами бордово-бежевых расцветок, с пустым сервантом, в котором блестело четыре скучных бокала. В коридоре было что-то вроде кухоньки, на электроплите можно было приготовить еду. Из окна вид был на украинский огород, пыльный, в жирных сорняках и лебеде. В огороде кудахтали хозяйские куры и петух, хрюкал кабанчик в сарае. Удобства были на улице, на огороде был в клеёнчатой кабинке душ, подававший воду из бака, нагреваемого солнцем. Другие окна выходили на Солотвинскую улочку, узкую кривую улочку, сплошь застроенную симпатичными домиками, заборчиками, воротами, – всё аккуратненькое, ухоженное. На улице играли местные дети, прохаживались туристы, любители соляных ванн, а также местные жительницы. Мужчин местных было мало, почти все они уехали на заработки в другие страны.

После прогулки к соляным шахтам, вид которых сжимал в тоске сердце, мы вернулись в нашу квартирку, поели вишен и легли спать. Мне снилось что-то мрачное, какая-то ведьма предлагала мне купить пальто, я отказывалась. Она вдруг стала говорить древние заклинания. Слова её, как бы из выдернутых и демонически переставленных по своей воле букв, были похожи на некоторые стихи Велимира Хлебникова. Были они столь просты и страшны, что я их запомнила. Я почему-то должна была запомнить эти слова.

Проснулась я от громкого плача. Это до 40 градусов внезапно поднялась температура у моего младшего шестилетнего сына, и он проснулся и заплакал, весь в жару. Вскочил и старший, 12-летний сын. Я бросилась давать аспирин младшему. Старший рассказал, что ему снились кошмары – какая-то старая цыганка. И от них он проснулся. Я поняла, что ему снилась та же старуха, что и мне. Что-то жуткое разбудило и младшего. Я стала детям пересказывать свой сон и вдруг начала повторять заклинания ведьмы. Когда я произнесла три первых слова из 10 ведьминских, за окном сверкнула молния, и моментально ударил гром, хлынул, как опрокинулся из моря, бурный стучащий дождь. Дети завопили от ужаса, умоляя меня не говорить дальше ведьминское заклинание. Мне тоже стало жутко, и я вдруг мгновенно забыла ведьмин стих, забыла навсегда, хотя казалось, что её слова у меня отпечатались в голове навек.

Утром младший пропотел и поправился, мы рассказали хозяйке, молодой женщине, о том, какие сны нас мучили в её доме. Она как-то нехорошо помотала головой и ничего не сказала нам. Мы же собрали вещи и уехали путешествовать дальше

Псковская деревня (май2004)

Воспитание людей и зверей

Вовсе не фермеры

Мы долго ехали по разбитой, ныряющей то вверх, то вниз дороге. Приехали уже ночью. Уезжали из Петербурга – там был жаркий весенний день, 30 апреля. Приехали в морозную жгучую ночь, аж пар изо рта валил, на небе сияла серебряная луна, земля излучала могучий запах живой полевой жизни. По дороге встретили несколько зайцев, которые, увидев фары машины, начинали скакать в луче света, не в силах свернуть в лес.

Ехали к фермерам, и мне всё виделись «новые русские», из новых сосновых брёвен выстроенные хоромы. Оказалось, это не фермеры, это немолодые люди, которые выживают на земле в древнем, до революции построенном доме, ныне старом и почернелом. Молодые ребята, которые везли меня к «фермерам», были брат и сестра, а везли они меня к своим родителям, бывшим геологам, которые в лихие 90-е продали городские квартиры и купили здесь, на Псковщине, усадьбу и дом с большим количеством пристроек для сельских животных.

Хозяйка Татьяна Марковна была типичная городская техническая интеллигентка, говорливая, активная, у которой слово было погонялом для собственного дела и для мужа, который дела делал. Ей нужно было всё обосновать речью. Одета она была в тёплые рейтузы по случаю навалившегося ночью зимнего холода. Муж её, высокий благородный мужчина в очках, молчаливо подбрасывал дрова в старую русскую печь. Машину загнали во двор за большие крестьянские ворота, залаяли радостно собаки, выбежали любопытные кошки.

Я с тоской осмотрела большую избу, поделённую на три комнатки, все сообщающиеся между собой по кругу. Так что изолированное спальное место мне тут не светило. Сын Смеловских Яша полез спать на ледяной чердак, где хозяева оборудовали комнатку с книгами для интеллигентного отдыха. Дочка Лена легла спать с мамой Татьяной в угловую светёлку. В большой гостиной улёгся на старый советский диван с круглыми пуфиками по углам хозяин Сергей Матвеевич. Меня же уложили в проходной комнате на диван напротив своей внучки Ярославы, почивавшей на детской кроватке в углу. Я смертельно хотела спать после 14 часов езды на автомобиле, но поспать мне не удалось. Ночью по мне стали бегать кошки, за ними гонялась гончая собака, за собакой вышел хозяин и ругал собаку, а хозяйка занялась какими-то действиями с громом и шумом.

Утром выяснилось, что это было. Это ночью одна из 16 кошек родила котят, схватила их зубами и хотела положить ко мне на кровать, за кошкой помчался кот, чтобы сожрать котят, за котом пошла собака, и т.д. и т.п. Хозяйка спасла котят, засунув их на чердак, а кота Ваську, местного злого бая, главного мужа всех кошек, вообще не принято было пускать в дом. Как он, гад, пролез, это расследовала хозяйка. Похоже, что с гостями незаметно пробрался. А вообще тут было три вида кошек; двум сиамычам, одной пушистихе и ещё рыженькой аккуратненькой позволялось жить в доме. Остальные жили во дворе, а ещё несколько вообще приходили во двор раз в неделю, так как шлялись по полям и мышковали там, совсем одичав.

Утро началось с долгого чинного семейного завтрака, где переплелось несколько стилей: английская чопорность, русская дворянская упорядоченность и крестьянская скромность. Ели яйца варёные, ибо их было много. Масло и сыр были продуктами ценными, так как корова уже была продана, и молочное нужно было покупать в магазине в Опочке. Хлеб был местный и вкусный. Каша на воде. Попили кофе нескафе. Вокруг стола жадно смотрели на хозяев 4 привилегированные кошки и два пса: сеттер и разжиревшая, прожорливая и сладкоглазая спаниэлиха. Особенно звери ценили кусочки сыра. Да и яйца трескали с улыбкой. Мне было неудобно, что я не взяла с собой продуктов, я думала, что еду к богачам, которые закормят меня плодами своих и земли своей трудов…

Внучка Ярослава была розовощёкой девочкой в бусиках, капризной и темпераментной, похожей характером на бабушку. Внучка и бабушка поэтому то конфликтовали, то спорили, то злились, то мирились. Ярославе очень хотелось полностью занять моё внимание своими рисунками и куклами, а бабушке тоже этого хотелось, и дело дошло даже до слёз и шлепков. Я ушла с Ярославой к её куклам и заставила её написать их имена для меня. Кукол было много, и дитя было занято надолго. Пока Ярослава выполняла задание, бабушка и дедушка поведали мне историю свою и села.

История семьи

Смеловские работали геологами на Сахалине, но началась перестройка, перестали платить зарплату, и вообще все ждали полной катастрофы. На самом последнем самолёте, который шёл в тот год с Сахалина по старым, доступным ещё ценам, Смеловским удалось перевезти мебель, пианино, книги, коллекцию камней, детей, внучку и собаку. Если бы не те билеты на тот самолёт, семья бы так и не смогла попасть на свою большую родину.

На вырученные от продажи квартир деньги купили дом у псковского жителя, озверевшего от одинокого владения дедовским наследством, и тоже находящегося в шоке от реформ, сотрясавших Россию. Ему тоже захотелось сдвинуться с насиженного места. Продал он Смеловским всё, лишь иконы прадедовские родовые не продал. Он их вынул из древних избовых божниц, и продал чуть позже за бесценок каким-то проезжим фарцовщикам.

У Татьяны в Петербурге оставались родители в крошечной двухкомнатной квартирке с вещевыми останками дворянского прошлого её рода, одну из комнат занимал целиком древний рояль. Сергей был бесприданником с юга России, в небольшом городишке его кровные метры жилплощади давно была заняты размножившимися родственниками. Вкладывать сахалинские деньги в городскую квартиру было бессмысленно: в городах 1993 года Смеловских ждала безработица, нищета и ад бытовой скученности на квадратных метрах.

Смеловские решили начать новую жизнь, добывая хлеб свой насущный от трудов своих и плодов земли. Это был смелый шаг в незнаемое. У бывших советских горожан не было никаких навыков землепользования, животноводства и растениеводства. До этого они много лет бродили по необработанной человеком земле и питались от зарплаты. Зато у них были геологические советские энтузиазм и отвага, умение выживать в самых экстремальных природных условиях, заниматься самыми непредвиденными видами ручного труда. Были геологические навыки смело шагать в неизведанную тьму. К тому же в руки им попала замечательная толстая «Настольная книга русского землевладельца», написанная в 1913 году во времена Столыпинской реформы и переизданная в 1993 году тиражом 25000 экземпляров.

В этой книге было собрано «лучшее из народного опыта и агрономной науки о полеводстве и огородничестве, бахчеводстве и травосеянии, садоводстве и лесоводстве, животноводстве, птицеводстве, пчеловодстве и шелководстве». Как известно, в результате Столыпинской реформы русские крестьяне стали свободными хозяевами своей земли, многие из них сдвинулись со своих перенаселённых мест и пошли на Восток, создав 2 000 000 (!!!) крестьянских хозяйств от Урала до Тихого океана. Не могу удержаться от цитат из этой книги: «Столыпинская реформа превратила Россию в мировую житницу, крупнейшего поставщика масла, льна, пеньки, мёда и других даров земли, причём богатств, возобновляемых ежегодно крестьянским трудом, а не извлекаемых безвозвратно из недр и продаваемых за рубеж на беду грядущим поколениям».

Смеловские вдохновились перспективами перестройки, стали хозяевами земли, но совершили свой путь в обратную сторону – с Востока на Запад нашей необъятной родины. Им тоже захотелось стать производителями ежегодно возобновляемых продуктов земли, а не разведчиками богатств, исчерпаемых на беду грядущим поколениям.

Подросшие дети вооружили домик всеми благами цивилизации. Спутниковая тарелка-антенна делает доступными 40 каналов телевидения России, Украины, Франции, Прибалтики. В домике собрана хорошая библиотека- книги, которые близки сердцу хозяев: всё о Пушкине, краеведение, русская классика и русская поэзия прошлых веков. В домике собрана коллекция любимых фильмов и классической музыки на СD и DVD, в домике пара компьютеров. Интернета пока нет, но скоро будет. Кстати, соседние жители, захаживая на минутку в дом Смеловских, типа за спичками, высмотрели и компьютеры, и антенну-тарелку. Теперь почти все соседи обзавелись компьютерами и антеннами, один сосед, по слухам, пошёл дальше всех и сделал себе спутниковый Интернет через телевизионную антенну. С дорогами повезло. В соседней деревне живёт на корнях своих мать директора хлебозавода из соседнего городка. И результат: директор добился как-то, чтобы от шоссе до той материнской деревни проложили асфальт.

Самое больное место – сантехническое. Нужники старинные. Навозец на поле. Это прекрасно для природы, это естественно, это бесследно. Но всё же, после тёплого эгоистического унитаза это грустно. Вода в доме из колодца. Это и хорошо и плохо: нет зависимости от поломок водопровода, есть естественный тренажёр для мышц рук, но после эгоистических кранов с холодной и горячей водой в индивидуальной ванне в городе – это грустно.

В доме у Смеловских – старинное пианино с хорошим звуком. Дети привозили настройщика из Петербурга. Старшая внучка готовится поступать в консерваторию. Когда на каникулы она приезжает к бабушке и дедушке, по полям разносятся Прокофьев и Шопен, пугая зайцев и кабанов. Дедушка мечтательно слушает классику, сидя в кресле и поглаживая спаниеля справа и сеттера слева. Бабушка заваривает чай в окружении четырёх любимых кошек. Потом, сыграв свои этюды, Смеловская-младшая идёт подавать сено лошади и корм курам. Такие вот барышни-крестьянки и барины-крестьяне. Пианино сначала изумило аборигенов, они с великим уважением помогали его сгружать и заносить в избу старого купеческого рода. Может быть из-за этого пианино Смеловские пребывают в некоторой изоляции: местные жители до сих пор их своими не считают, для них Смеловские – это пришлецы, несерьёзные клоуны, притормозившиеся дачники, чудаковатые аристократы, низко павшие до жития на земле с ними, представителями более низкой социальной касты…

Недавно я читала «Фердидурку» поляка Гомбровича. В этой книге, написанной лет 90 назад, очень точно подмечены эти странные игрища между барами и крестьянами. Какими бы дворяне нищими, пролетарствующими, трудящимися и трудогольствующими, какими бы туповатыми и неумными, необразованными они бы ни были, но они – баре. Что-то такое сильно втемяшилось в гены и головы людей, исконно живущих на земле и от земли – у земляных трудящихся есть своя гордость, своё ощущение замкнутой касты. И всё равно баре являются чем-то высшим, неким верхним сословием, и великая мудрость состоит в том, чтобы каждое сословие блюло себя. Геологи, получившие глубокие свои специальные знания, – они должны разведывать недра. Барынька-музыкантша должна играть в городе, в консерватории. А люди земли должны владеть землёй в нужных, соразмерных запросам количествах, тихо долбать её, пахать, сеять, растить картошку, доить коров, вывозить навозы на поля. Ходить в зипунах, ватниках, покорябленных трениках и сапожищах, а по праздникам надевать хорошую светлую одежду, иметь в домах ковры, холодильники и компьютеры, и косо, всегда косо смотреть на пришлецов, с какой бы миссией и целью они на земли не приходили.

Может быть, эта одна из причин того, что в России часто гибнут попытки развести фермерские хозяйства. В конце 80-начале 90-х фермеров сжигали, сжигали жестоко и молчаливо, с круговой порукой. Сжигали фермы со 100 коровами, с телятами. Сжигали сараи и сено. Кто сжигал, зачем – никто не знает. Ни в одной из деревень никто не мог сказать, что точно знает, кто сжигал. Тёмные всё это и странные истории. Главное, тут удивляет роль милиции. Почему эти истории не расследовались? Какова роль ментов в попустительстве этих преступлений? Не происходила ли зачистка русских земель от людей?

Умные, предприимчивые люди, люди с деньгами, с агрономическими и зоотехническими знаниями, молодые, полные энергии и расчётов жить лучше, давать родине возобновляемый продукт, эти люди как приходили, так и уходили. То есть уходили гораздо в более плачевном состоянии, нежели приходили. Уходили, и оставляли разорённые русские земли, как есть: запущенные поля, поросшие подлеском, жестоко вырубаемые бесконтрольно некими анонимными варварами леса, рынки, забитые дешёвыми оптовыми товарами низкого качества глобалистского происхождения…

Сергей Смеловский считает главной чертой русского характера зависть. Лишь бы у другого было не лучше, чем у тебя. Деревенские жители повсеместно не желают работать на пришлецов, даже если им предлагают достойную зарплату. Да, это, пожалуй, земляная, нутряная животная зависть – к тому, кто из другой касты. Но,может, и другое. У этих коренных земляных людей нет ничего кроме их куска земли, избушки и – свободы. Свободы спать или не спать, ходить на работу или не ходить, впрягать себя в качестве придатка к севообороту и молочным рекам родимых коровушек, или же не впрягать, пить или не пить. И это их последняя свобода.

Прогулка по селу

Мы пошли на улицу. День был солнечный, старые яблони в саду готовились к цветению, снег везде сошёл, трава выросла шёлковая и ярко-зелёная, вовсю распускались одуванчики. Гудели пчёлы. Мы вышли на сельский Бродвей, пошли вдоль села мимо заколоченных и крайне редких жилых домов с признаками постоянного проживания.

Сергей рассказывал, что при приезде сюда обнаружили деревню в печальном состоянии. Жители в деревне ещё кой-какие были, но мало кто уже держал коров, один человек на всю округу разводил пчёл. По лысым полям шастала старая кобыла, уцелевшая от распавшегося колхоза. На ней обычно ездили за водкой по бездорожью в соседние сёла, когда родное топливо в местной лавке заканчивалось. Все как-то обленились, пили водку и больше рассчитывали на пенсию и пособия, нежели на заработанный трудом продукт. И вообще Смеловские были изумлены голодом и бедностью людей, владеющих землёй, этой великой ценностью, великой волшебной скатертью-самобранкой, стоит только не полениться и расстелить её, встряхнуть…

Сначала Советская власть изгибала людей, до этого – крепостничество. Как-то Андрей Битов сказал, что три богатыря на Руси – это Лень, Уныние и Гордыня. Сергей Смеловский считает, что это зависть и привычка к покорности.

Село когда-то принадлежало помещику, чуть ли не другу Пушкина. Во времена Столыпинской реформы местным помещиком была построена уездная земская школа, создана библиотека, процветало хуторное хозяйство, у крестьян было всё больше надежд на зажиточную жизнь.

В конце 19 века в местную школу в качестве учительницы приехала петербургская девица, заражённая вирусом марксизма и атеизма. Её вежливо выслали в Архангельск, при этом она проклинала попа, пытавшегося благословить её на более правильную женскую жизнь. После революции в этой же школе прославилась другая, а может та же самая учительница. Вместе со своими учениками семиклассниками, в порыве антирелигиозного бешенства, она разорила и осквернила местное кладбище. Дети бегали по деревне с черепами и костями своих предков в руках… Потом в крестьянские хозяйства приходили коммунисты, забирали с собой крепких мужиков и пускали их в расход. Также прихватывались с собой животные-кормильцы.

В 1993 году в селе была начальная школа с библиотекой, был клуб, магазин, почта и фельдшерский пункт. Тогда ещё были дети в деревнях. Деревенское стадо ещё насчитывало 30 коров. Колхоз распадался, и его части и запчасти в виде тракторов, земли и другого добра попадали в руки потерявшихся людей, привыкших к превратностям советской системы земледельческого труда. Одна из местных жительниц рассказывала, как она рано утром высаживала на своём участке картошку, а в 9 утра к ней приходил председатель колхоза и ногами топтал её поле, как кабан, приговаривая, что надо сначала колхозное поле засадить, а потом уже своё. Дело было в 80-х. Понятно, что в 90-е местные жители находились в состоянии ступора и лечили неврозы русским водочным лекарством.

В местном магазине продавщицей работала местная баба. Жертвами этой бабы стали многие жители окрестных деревень. По сути, она стала местным Чекатилой. В лавку попадали какие-то очень левые товары, ядовитые колбасы, странные напитки. От палёной водки за прошедшие 15 лет вымерла половина мужского населения местных деревень. Последняя страшная трагедия случилась два года назад. Три самых лучших местных мужика, молодые, крепкие, сильные, не так уж чтобы пьющие, развернувшиеся на земле, взявшие большие участки, обзаведшиеся большими фермерскими хозяйствами и семьями, три этих последних русских богатыря земли местной купили в сельпо бутылочку водяры и распили её на троих. Заряд яда был таков, что никто из парней даже не дошёл до своей хаты, они умерли, сделав всего несколько шагов от проклятого магазина.

Я сфотографировала букет искусственных цветов, который теперь лежит под берёзой, в 50 шагах от магазина, на месте, где умер последний перспективный мужик деревни. Звали его Иван. Последний Иван на деревне…

Не было ни милиции, ни вскрытия. Не было кровной мести, как это принято в сериалах. Никто не отомстил продавщице, никто не подпалил ей хату и не отмутузил, напав на неё из-под куста орешника. Она не сидит в тюрьме. Никто не спрашивает, у каких людей покупала она водку не раз и не два, зная о последствиях её потребления. Это русская баба. Что у неё творится в голове, что там у неё в сердце – этого никто не узнает. Правда, последняя история всё-таки заставила её по-тихому закрыть магазин, уйти в свой дом и там тихо пасти своих кур.

По статистике ежегодно в России от палёной водки умирает 40 000 мужиков. Умерший Иван и его товарищи не вошли в эту статистику. Туда, очевидно, не входит множество таких вот отравленных Иванов. Так что статистика намного шире и глубже. Чеченский ли терроризм, рука ли мирового глобализма, приговорившего к смерти Русское сельское хозяйство через вертикаль власти, ничего не видящих ментов – об этом мы вряд ли узнаем. Но кто-то с 93 года заливал российскую землю тоннами яда, и ни один из отравителей не был пойман милицией. Говорят, что палёная водка шла цистернами из Осетии, и что Беслан – это ответ небес на преступления против русской глубинки.

Оставшиеся на земле – это бесконечно терпеливые, молчаливые люди, понявшие за столетия покорности, что самое лучшее – это молчать, сносить всё тихо, не вынося сор из избы, не обращаясь ни к властям, ни к соседу, ни к другу. Каждый сам за себя, закона и правды нет на русской земле. Если хочешь выжить, то живи тихо и уединённо, терпи, молчи, таи все мысли тайные свои. Тихо и упрямо делай своё дело, если желаешь выжить. Когда станет невыносимо – ни за что не пей! Отравят…

Недавно сгорела дотла соседняя деревенька Мокрятино. Сгорела она от того, что в конце апреля, когда сошёл снег и проступила сухая трава, один местный житель решил покурить. От его небрежного жеста, каким обычно курильщики выбрасывают хабарик, от этого жеста прошлогодняя трава загорелась, три дома в миг слизнуло, будто их никогда и не бывало на этой земле. Жители успели спастись, но у них не осталось ни дома, ни двора, ничего, кроме груды головешек. Пожарники пытались добиться от людей имени поджигателя. Все знали, кто поджог, но по православной традиции уповать только на суд Божий, имени поджигателя не назвали. Поджигатель, как и вышеописанная продавщица, живут прежней, без изменений, жизнью. Ждут суда Божьего…

Зато законы в глубинке хорошо работают для добивания слабых, как в Незнайке на Луне. В тюрьме сидит женщина, мать троих детей, чей муж когда-то умер от палёной водки, и которая, в отчаянии, не нашла ничего лучшего, как украсть что-то из недр умирающего колхоза. Женщину поймали с поличным, посадили. Она сидит, дети её растут в интернате. Когда женщина выходит из тюрьмы, она уже не знает, как можно жить по-другому, она опять что-то ворует, её опять сажают. Я сфотографировала её голубой ветшающий дом с тремя окнами, возле него стоит старая мёртвая берёза, вся покрытая грибами, с отвалившейся верхушкой. Символ времён.

Год назад закрыли школу. Сначала она перестала быть средней школой, стала восьмилеткой. Потом превратилась в начальную школу для последних детей деревень в округе. Теперь и на начальную школу детей не собрать. За 15 лет население сократилось раза в три, остались те, кому уже за сорок и больше, да чуток юношества, которое ещё не успело из этих земель изойти. Появились дачники и беженцы, но это уже не те люди, которые могут быть свободными земледельцами и производить возобновляемый на земле продукт. Беженцы пребывают в страшной депрессии, вспоминая свою прошлую добротную жизнь в советских республиках и ужасаясь нынешней. Воспоминания мешают им осваивать эту новую, не самую плохую на свете землю. Год назад застрелился председатель пытающегося возродиться колхоза. Ему было 44 года. Сам ли застрелился, или ему кто помог? – из тех же сил, которые поставляют на эти земли тонны отравленной водки, которые сажают в тюрьмы вдов, которым поручили сокращать население и держать земли без сельского хозяйства.

За день до моего приезда вполне приличное здание опустевшей школы разгромили местные юноши и девушки после дискотеки в ещё не сдохшем местном клубе. А может и не они. Всё тут таинственно на земле.

Тенденции к лучшему типа попыток проводить день деревни, убрать сообща мусор с дорог, устроить праздник для оставшегося народа, – они есть, они случаются, но как-то быстро обваливаются.

Зимой была уничтожена зверским образом местная библиотека. Вся деревня похаживала в этот неостывший культурный очаг, оставшийся от умершей школы. Библиотека была шикарной, она собиралась 100 лет, тут было много классики, редчайшие книги по краеведению, по истории Пушкинских мест. Зимой приехали грузовики и варварски увезли книги. И если бы для продажи в антикварную лавку! Или для макулатуры… Увы! Для выброса в помойку. Кто-то сверху отдал этот приказ. Смеловские проследили, куда поехал грузовик, потом нашли книги в канаве, самое ценное оттуда забрали себе, остальное кабаны читать будут на небесах…

Магазина ныне в селе нет, иногда сюда приезжают автолавки. Одна автолавка внимательно относится к нуждам людей, продавец всех знает по имени и старается привезти то, что купят. Другая автолавка настырно привозит по принципу «на тебе Боже, что нам не гоже».

Обустройство людей и зверей