Пропащая

Утром я опоздал на службу. А к обеду в мой кабинет толпой завалились коллеги, вручили торт. Кто-то даже речь подготовил, пожелав всем нам успехов в нелёгком труде. Потом мы быстро пробежались по пациентам и разошлись по своим делам. Этой ночью я дежурил и, как обычно, с удовольствием предавался воспоминаниям.

Алкоголизм никогда не казался мне особенной болезнью, если честно – я вообще не был склонен называть неконтролируемую тягу к спиртному заболеванием как таковым. А что до женского течения болезни, то здесь мне ещё трудней сдерживать эмоции. Ну не мог я понять дам, которые собственными руками разрушали свою молодость, красоту и здоровье.

Но подобные мысли я держал при себе глубоко запрятанными. Как-никак, я – врач, да ещё и «душевный», а потому не должен вносить в процесс лечения свои личные убеждения.

Когда на каких-нибудь посиделках с коллегами заходил спор о перспективах выздоровления, я старался отмалчиваться. Всё, что от меня требовалось на первых этапах в моей новой должности, – это хотя бы немного понять пациентов и дать им возможность целый год оставаться трезвыми. А дальше… Будьте добры – сами.

В конце концов, только мы в ответе за свою жизнь!

Я сделал музыку потише, взял в руки телефон, настучал на сенсорном экране сообщение Наталье и довольный откинулся в кресле.

Мысли плавали в голове без особого напряжения. Я подумал, что завтра всё-таки проведу группу, которую откладывал вот уже третий месяц. Попытался припомнить, что мы там с пациентами обсуждали. Кажется, со-зависимость. Ладно, определимся на месте, если что.

Совмещать управленческую деятельность с работой психотерапевта непросто. Примерно через год я понял, что в моём хозяйстве постоянно что-то ломается, разбивается, портится и теряется. Когда моё утро стало ежедневно начинаться с жалоб сотрудников, я плюнул на практику и стал лишь изредка возвращаться к беседам с пациентами.

Конечно, это было странно. Когда-то мне – в буквальном смысле этого слова! – пришлось сражаться за свою специальность. Родители мой выбор не одобряли. Они видели меня хирургом, онкологом, даже гинекологом, но никак не психиатром.

– Чего ты удумал, Рома? – говорил отец, пристально рассматривая меня с таким лицом, которое словно выражало родительский авторитет всего мира. – Зачем тебе копаться в чьих-то башках? Сам умом тронешься. Ну чем тебе хирургия не угодила?

– Я так хочу, пап, – отвечал я, выдерживая его взгляд.

– Но, Рома… У нас же династия: я – хирург, дед твой – хирург, мама – онколог, – снова пытался давить на мои сыновние чувства папа.

– Вот именно, а теперь ещё и психиатр будет, – добавлял я, а сам думал о том, что лучше уж живой интерес, чем пресловутая преемственность поколений.

Отец гневался и собирался читать мне долгую и нудную лекцию, но в разговор вступал дед. Он был стар, и сил на лишнюю демагогию у него уже не было. Поэтому он резко обрывал своего сына словами: «Оставь мальчика в покое!», – и на какое-то время тема была закрыта. Мне же он потом говорил, что я должен следовать велению сердца, иначе и воробья не вылечу, и, похлопав по плечу, удалялся в свою старческую обитель думать о жизни, а может быть – спать.

Со временем всё улеглось. Родные приняли мой выбор. И я погрузился в мир человеческих чувств и поведений. Ещё в бытность психиатром в клинике неврозов я на практике убедился, как коварен наш мозг.

– Такое чувство, что он живёт какой-то своей жизнью. Этакий царёк в королевстве тела, – делился я своими умозаключениями с наставником.

Пётр Андреевич Городовский был из тех врачей, которые не придерживаются какой-то определённой школы. Он брал то, что ему надо, из разных течений и в итоге преуспел и в психоанализе, и в когнитивке, и в гештальтпсихологии, снискав себе тем самым славу «матёрого целителя душ».

Меня он не учил и не вбивал мне в голову свои убеждения, только изредка помогал, как бы невзначай кидая небольшую подсказку, если какой-нибудь случай вызывал у меня затруднения.

В общем, отвечал он мне примерно так:

– Мозг – дурак. Остальные выводы делай сам.

И я делал.

Выслушивая своих пациенток – чаще всего ко мне приходили женщины, – я пытался мысленно представить их без мозгов. Картина выходила, мягко говоря, странная. Передо мной возникали куклы. И я мог дёргать их за любые верёвочки.

Но это было ужасно скучно.

Да-да, скучно!

Если вы думаете, что работа психотерапевта наполнена увлекательными историями людских судеб, – ошибаетесь! Где-то на десятом пациенте начинается завал!

Сопротивление людей, которые идут за помощью, надеясь в итоге заполучить союзника, порой зашкаливает до предела.

Одна моя клиентка никак не хотела принимать тот факт, что её лишний вес на личную жизнь не влияет. Но она свято верила в то, что количество поклонников у неё напрямую зависело от сброшенных килограммов. Она заботилась о внешнем, но плевать хотела на внутреннее.

– Мужчины падки на красивую обёртку, – говорила она и томно хлопала ресницами. – Вот вы, доктор, готовы встречаться с дурнушкой, у которой лак на ногтях облупился, а на голове – пучок учительский?

– Не знаю, – честно отвечал я.

[i] Стивен Карпман – создатель психологической и социальной модели взаимодействия между людьми в трансакционном анализе другими словами, треугольника Карпмана, где психолог указывает на три основные роли, которые может играть человек: спасатель, жертва и преследователь. (Прим. автора).

Но она смеялась.

– Обманываете, доктор. Знаете… – и, победоносно посмотрев на меня, заканчивала: – Не будете!

– Аля, – спрашивал я потом, – скажите мне, пожалуйста, вы ведь пришли ко мне с запросом, что все отношения «сгорают», даже не начавшись? А вы не пробовали провести параллель между вашим убеждением, что мужчины падки на красоту, и тем, что происходит в вашей жизни? Не хочу показаться шовинистом, но не всегда вся ответственность за разрыв лежит только на мужчине.

Ей не нравилось то, что я говорил. Настроение её падало, она, уже не скрывая злости, спорила со мной, а потом уходила и где-то две недели не появлялась. А когда возвращалась, то я уже не испытывал к ней профессионального интереса и односложно отвечал короткими дежурными фразами.

Наверное, именно в клинике неврозов и выработалось моё окончательное отношение к проблемам души: держись за объективность – чтобы можно было объяснить – и не «делай себе лишних нервов».

В центре реабилитации было немногим проще…

Направление мы выбрали медико-социальное, основной упор делали на психотерапию, трудотерапию и физическую культуру.

А так как Центр был государственным, то ни о какой самодеятельности и речи быть не могло. Всё строго и по плану. Свою программу реабилитации мы защищали в Москве.

Персонал для учреждения подбирали долго. В близлежащих городах найти квалифицированных врачей оказалось непросто. Приглашали из центральных регионов по договору.

Первые месяцы нам всем, конечно, было очень тяжело. Мы откровенно плавали, не понимая, что делать с реабилитантами.

Что им говорить? Как сдерживать агрессию?

Потом утряслось. Наладили быт и даже придумали свою балловую систему поощрения за труд, чтобы желающие могли выкупать дополнительные сеансы психотерапии, которые наши психологи вводили в рабочий процесс с завидной регулярностью.

Я не особо следил за этим. Каждый сотрудник старался как мог, и это уже радовало. Кто-то из молодых психологов занимался с пациентами арт-терапией, кто-то – песком, кто-то – аутогенной тренировкой. Всё это, естественно, отражалось в истории болезни. Туда же вносились и результаты.

Результаты…

Об этом в Центре говорилось много и постоянно. На собраниях, совещаниях, просто на бегу.

Были они. Конечно, были, но дать гарантию на пожизненную ремиссию мы не могли. Я бы – будь у меня на то право – не дал бы и нескольких лет.

Но это между нами…

Я закрыл глаза, пытаясь отогнать от себя внезапно нахлынувшее чувство тревоги.

В последнее время я с меньшим рвением участвовал в жизни Центра. Свою нишу мы уже заняли. Процент ремиссий после выписки в статистике отражали. В департаменте к нашей работе претензий не имели. Бюджет пополняли всегда вовремя, кое-какие проблемы имелись, но их всегда можно было решить. В конце концов, Николай Иванович Иванов поможет.

Чиновник из здравоохранения имел забавное круглое лицо, стрелял по сторонам озорными узенькими глазками и всегда выглядел довольным жизнью. Он деловито описывал перспективы нового учреждения, прохаживаясь по ещё пахнущим краской и линолеумом палатам, после чего обязательно по-гусарски подкручивал ус.