Самая страшная книга 2024

– Там человек тебя ищет. Царев человек. Весь в черном, страшный. Поэтому мы с тятькой решили, что лучше пересидеть полнолуние здесь. Не будем тебя выпускать.

Пелагея отвернулась, отодвинулась к дальнему углу, звякнув короткой цепью, и скорчилась там, обхватив голову руками. Плечи задрожали в тихих рыданиях, похожих на то, как дышала перед смертью матушка, – память об этом преследовала Тишку с раннего детства. Он стиснул зубы, борясь с подступающими слезами.

Сестру было жаль до ужаса, до боли в животе, однако помочь ей простой деревенский пастушок не умел. Отец, тот с самого начала лета ездил по знахарям, мельникам и колдунам, узнавал, выспрашивал – обиняками, инословьем, – но так и не отыскал ни одного способа избавить оборотня от проклятия. Оборотня всегда надлежало убить. Может статься, кто-то из тех мельников или знахарей и навел государева человека на след.

Тишка шагнул к сестре, но вплотную приблизиться не посмел. Дотянулся осторожно, провел пальцами по окровавленным волосам:

– Тятька решил, утекать нам надо. Туда, где помогут. Вот это полнолуние переждем и уедем. Ты просто потерпи еще немножко, ладно?

Говорил – а сам все думал о заросшей скудельне на склоне горы, на краю леса. Когда-то там хоронили чужаков и проходимцев, всякую нечисть без роду и племени, которой нельзя было осквернять деревенский погост. Неужто и Пелагею в конце концов – туда, в липкую глину, без креста? Ведь, наверное, грешно будет положить ее рядом с православными? Рядом с людьми?

От этой мысли Тишку снова замутило. Он отшатнулся от сестры, хмыкнул что-то на прощание и, уходя, запер тяжелую дверь на засов.

Наверху отец заколачивал окна. В ход шли последние кованые гвозди из дедовых запасов. Тишка взялся помогать.

– Вот ежели полезут… – бормотал отец, прибивая очередную доску. – Ежели полезут, завязнут, тут-то мы их и встретим как положено.

Как именно «положено» встречать, он не пояснял, но сваленные у печки косы, вилы и топоры – все, что имелись в хозяйстве, – были красноречивее любых слов. Тишка старался не смотреть на них лишний раз. Дедова сабля лежала отдельно, на лавке под образами, точно самое важное сокровище.

Между тем снаружи понемногу темнело. Шумели тоскливо дубы над оврагом. Отец то и дело поглядывал меж досок на небо, задумчиво чесал в затылке. Покончив с последним окном, саданул молотком по стене, сказал сердито:

– А все-таки ж надо за козами идти, будь они неладны.

– Но ведь…

– Вот тебе и «но ведь»! Уж скоро ночь, деревенские-то скотину домой ждут. А не дождутся, явятся спрашивать с тебя. Сюда явятся. Думаешь, ежели у дома толпа зашумит, государевы люди не заметят? Конечно, заметят, решат разобраться – тут-то нам и каюк. Сходи, собери коз, верни в деревню. Осторожнее только.

– Ох… Ладно.

– Чуть чего – дурачком прикидывайся. Я, мол, не я, не знаю ничего. Постой-ка, вот на дорожку… – Отец несколько раз перекрестил сына, широко, нервно, неровно.

Тишка в ответ лишь вздохнул. Легко сказать – прикидывайся. Легко сказать – собери коз. Но возразить, разумеется, было нечего – если к ночи не вернуть отару в деревню, с утра пораньше жди беды.

– Ну, ступай, сынок. Счастливо!

Тишка прихватил в сенях ножик на кожаном ремешке, вышел во двор, покрепче затянул кушак и, опершись босой ступней на засов, взметнулся на ворота, намереваясь одним движением перемахнуть их, – но, в самое последнее мгновение увидев в тенях под дубами знакомый жуткий силуэт, резко подался назад и, не удержав равновесия, грянулся наземь, больно ушибив левый локоть.

Скрипя зубами от боли, он поднялся, припал глазом к щели между створками. Так и есть, не почудилось: проклятый черный человек, теперь без коня, ждал под деревьями, чуть в стороне от тропы, ведущей к воротам. И ничего сложного не было в том, чтобы разглядеть на бледном лице недобрую ухмылку.

Не дыша, Тишка скользнул обратно в дом. Ни одна доска не скрипнула под ним, ни одна половица. Но он знал, что все старания напрасны, – разве можно обмануть колдуна?

– Он пришел, тять, – прошептал Тишка в ответ на немой вопрос отца. – Царев человек ждет за воротами.

Отец вскочил, кинулся было к сабле, но в последний момент отпрянул от нее, бестолково засуетился вокруг крестьянских орудий, сваленных у печки. Выбрал один топор, взвесил в ладони, недовольно цыкнул, схватил другой, потом отбросил оба и взялся за вилы. Руки его тряслись.

– Тот самый? – наконец спросил он, невнятно, словно смущаясь. – Тот же, которого ты на горе видал?

– Да.

– Один?

Тишка пожал плечами:

– Бог его знает. Больше никого не углядел.

Отец шумно, сердито выдохнул, тряхнул головой:

– А он тебя – приметил?

– Наверняка. Я ж на ворота заскочил, как тут не приметить.

– Ух, щеря! – Отец занес над головой дрожащий кулак, грозя не сыну даже, а густеющему сумраку вокруг. – Осторожнее надоть… Ладно, схожу посмотрю, вправду ли он один. А ты сиди тут, наружу носа не кажи!

– Но…

– Тут сиди, сказано! Ежели только один явился, узнаем еще, кто кого.

Отец вышел на крыльцо, бросил осторожный взгляд поверх ворот, сразу увидел человека в черном. Тот не прятался.

Откуда-то из-под страха выкарабкалась злая игривая мыслишка: а что, если удастся все-таки одолеть пришельца? Одного-то – почему бы и не одолеть? Да, старик с вилами бывалому воину не соперник, но ведь у старика, окромя вил, еще кое-что имеется. В подполе припрятано.

– Бог в помощь! – откашлявшись, заорал хозяин с крыльца. – Заплутал, добрый человек?

Гость вышел из-под деревьев, остановился посреди тропы так, чтобы закатный свет падал ему на лицо.

– Нет, – ответил он низким спокойным голосом. – Ровно там, где хочу быть.

– А чего это тебе здесь понадобилось-то? Ежели переночевать, то ступай вон в деревню, за оврагом! Я-то небогато живу, ни хлеба, ни кваса…

– Брось, старик. Меня сюда не голод привел.

– Да ну?

– Меня привел запах. От сына твоего волком несет, да так, что за версту слыхать. Вот по следу и пришел.

Несколько долгих мгновений понадобилось хозяину, чтобы одолеть сжавший горло страх. Еще раз прокашлявшись, он пару раз демонстративно втянул носом воздух и пожал плечами:

– Ничего не чую. Что за нюх у тебя такой, добрый человек?

– Не у меня, – с усмешкой ответил гость и поднял руку, в которой держал мертвую собачью голову. – У нее.

Вдоволь насладившись замешательством старика, он указал куда-то за спину, в наступающую ночь:

– Козы в отаре, поди, принюхались, обвыкли, ну да с них невелик спрос. А вот любому псу волчья вонь поперек горла. Потому и здесь никто чужака лаем не встречает. Не стерпелось, не слюбилось – верно?

– Никак в толк не возьму, что сказать-то хочешь, – проворчал хозяин. – Ежели запах сына не понравился, ну так прогуляйся вон до реки, там надышишься свежим ветерком.

Улыбка сползла с бледного лица государева человека. Опустив глаза, он заговорил, глухо и монотонно, словно читая давно заученную молитву: