Польский этюд. Книга вторая

– Слушай, Лопух! Ты мой самый лучший друг! Поэтому тайн между нами быть не может!

Ванька насторожился:

– Что за тайны?

Микуров поманил его :

– Понимаешь, всего я тебе сказать не могу, так как поклялся молчать! Но…, – он ухватил Ваньку за затылок прижал ближе, и прошептал в лицо, – Одним словом, этот полковник Беренс сегодня уходит с полком в Польшу!!

– В Польшу?!! – Лопухин едва не поперхнулся, – И ты с ним?!

– И я.

– Леший тебя задери! Микура!! Ты идёшь на войну?! Без меня?!!

– Прости, – виновато развёл руками Василий, – Миних приказал мне быть одному.

У Ваньки аж слёзы на глаза навернулись:

– Как же так?! Эх, а ведь мы с тобой мечтали, что будем служить в одном полку! И вместе вступим в свой первый бой!! – выпалил он.

– Обязательно послужим! – ободрительно заверил его Микуров, – И повоюем! На наш с тобой век войн ещё хватит!!

Но Ванька молчал и дулся. Василий обнял его обеими руками и крепко прижал к себе:

– Лопух! Дружище!! Не сердись. Мне и самому скверно…

– А ведь мы бы с тобой вдвоём там в Польше могли таких дел наворотить! – пробурчал Иван ему в плечо.

– Ещё бы!!

Лопухин тяжело вздохнул, отпрянул. И примирительно стукнул друга кулаком в грудь:

– Ладно. Чего там! Ступай!

– Ну, прощай… Не держи на меня зла.

– Не буду. А ты не вздумай там под пулю угодить! – пригрозил ему Ванька, – Погибнешь – я тебе этого не прощу!!

дом канцлера А. И. Остермана

– Австрийский посланник маркиз Антонио Ботта д’Адарно, – доложил слуга.

– Проси, – поморщился Остерман, укутывая плотнее ноги шерстяным пледом, маскируя под ним таз с горячей водой и горчичным порошком.

Гость, бросив дворецкому шубу, долго поправлял перед зеркалом примятые кружева и намокшие от снега кудри парика, прежде, чем подняться в кабинет. Имея пристрастие к красивой одежде, Ботта в Петербурге снискал славу модника, был вхож в аристократические дома и модные салоны, любим женским обществом, и дружен с Натальей Лопухиной.

Он, в чьих жилах текла кровь итальянская, французская и немецкая, в равной степени сочетал в себе особенности характера всех своих предков: итальянская импульсивность в нём перемежалась с немецким упрямством и манерностью француза. Все движения его и мимика были полны экспрессии, а речь похожа на непрерывное чтение высокопарной оды. Выдержать час общения с таким человеком Остерман приравнивал к пытке.

– Андрей Иванович! Простите за этот, возможно, несвоевременный визит. Но Вас совершенно невозможно застать во дворце!! – воскликнул он прямо с порога, – Я уже предпринял массу неудавшихся попыток, прежде чем мне сказали, что Вам нездоровится. Как это скверно. Примите мои сочувствия и пожелания в скорейшем выздоровлении! Я обещаю не злоупотреблять Вашим вниманием, дабы не мешать благополучному процессу исцеления, и буду весьма сдержан! Постараюсь изложить суть моего дела наикратчайшим образом, чтоб не утомлять Ваш дипломатический ум долгой и содержательной беседой!

– Буду очень признателен, – отозвался Остерман, скрывая за любезной улыбкой жгучее желание, заткнуть кляпом неутомимого болтуна.

– Вам, конечно известно, что в нынешней ситуации по разделу польского наследства, прусский кайзер Фридрих-Вильгельм уже неоднократно своими действиями или же бездействием выказывал пренебрежение выгодам союза «трёх чёрных орлов» в угоду собственным!

– Разумеется…

– В чём нельзя упрекнуть моего австрийского цесаря Карла! – Ботта сделал славящий жест рукой, будто австрийский цесарь был здесь, – Таким образом, Вы можете делать заключения, Андрей Иванович, что цесарь Карл австрийский верен своим обещаниям!

Канцлер сдержанно кивнул, соглашаясь. Ботта продолжал:

– Из чего я позволю себе сказать, что, в свою очередь, цесарь вправе полагать, что и Вы будете верны своим обещаниям!

– О каких обещаниях идёт речь?

– О принце Антоне-Ульрихе и принцессе Анне Леопольдовне! Мой цесарь считает себя обманутым!!

– Что Вы имеете в виду? – нахмурился Остерман.

– Вы обещали, что своим влиянием склоните государыню предпочесть Брауншвейгского принца в женихи её племяннице и будущей матери будущего наследника!

– Разве это не так?

– Именно! Не так! Принц Антон-Ульрих уже год, как живёт в Петербурге. Но принцесса откровенно избегает его!! А государыня, всякий раз, как я заговариваю о помолвке, замалчивает и уклоняется от ответа!

Остерман поелозил ногами в тазу и вяло пробурчал:

– Но тут Вы сами виноваты.

– Я?!! – вскочил Ботта.

– Кто просил Вас дарить принцессе портрет, который не соответствует настоящему облику принца? – парировал канцлер, – Так что Анна Леопольдовна тоже вправе считать себя обманутой вашим цесарем!!

– Что?… – задохнулся он.

– Я обещал, что императрица из всех кандидатов остановит свой выбор на Антоне-Ульрихе, – строго напомнил ему Остерман, – И я сдержал обещание! Но я не обещал, что принцесса полюбит его!!

Ботта засуетился:

– Андрей Иванович! Позвольте!! Разве цена, которую австрийский двор заплатил русскому посланнику Карлу Левенвольду и лично Вашему сиятельству, не была достаточно велика?! – он оббежал стол канцлера с другой стороны, – А нынешние действия цесаря в угоду интересам России в поддержку саксонского кандидата на польский престол – разве не достойный вклад в продолжение данного предприятия?!

Но Остерман в ответ на это демонстративно промолчал и плотнее закутался в шерстяной плед.

– Может быть, смирение принцессы и назначение дня помолвки требуют дополнительных вложений? – произнёс Ботта, пристально вглядываясь в непроницаемое лицо русского канцлера, – В таком случае, я готов рассмотреть Ваше предложение. Давайте вести разговор, как деловые люди! Назовите сумму!!

– Помилуйте, Антонио, – развёл руками канцлер, снисходительно усмехаясь, – Не думаете же Вы, что любовь можно купить?!

Но тот триумфально вскинул указательный перст в небо: