Музыка войны

– Я… вообще-то, я хотел назначить тебе встречу наедине. – Тут он многозначительно посмотрел на спящих в коляске детей, ноги которых были накрыты теплым пледом.

– Какая еще встреча? – Она засмеялась. – Говори сейчас.

– Карина! – Воскликнул Дима и одновременно сделал шаг навстречу так, чтобы сжать ее плечи большими ладонями. – Правда в том, что я не питаю никаких чувств к Настене.

Невольная усмешка скривила губы Карины, но женщина не проронила ни слова, и тогда он продолжил:

– Я не думал ни о чем серьезным, увлекшись ею после вашей свадьбы… А тут эта беременность… Что сделано, то сделано. До последнего я не хотел жениться…

– Какое благородство с твоей стороны!

– Да! Не по-мужски, я согласен. Однако теперь уже поздно локти кусать и жалеть о чем-то. Теперь у меня есть Матрена. Но я хочу, чтобы у меня была еще и ты. Понимаешь?

Глаза Карины от столь неожиданного признания непроизвольно округлились на несколько мгновений, а затем она чуть мотнула головой и слегка нахмурила брови.

– Ты что же, предлагаешь мне вступить с тобой в связь за спиной у мужа?

– Да какая… какая еще связь, Кариш? Ну что ты такое говоришь?

Вдруг он притянул ее к себе, она попробовала было сопротивляться, но Дима прижал ее лицо к своей широкой груди, было так неожиданно, что он именно так решил приласкать ее – без поцелуев, что руки ее отпустили коляску.

– Что я могу тебе предложить? Предложить могу только одно: уйти от мужа. А мне – от жены.

– Ты совсем не любишь жену? Это оттого, что она такая правильная, а на деле всех людей презирает за их слабости? Знавала таких тихонь, ох уж и злобные они внутри.

– Да нет же, что ты говоришь? Настена такая, какая есть, вся на ладони. В этом-то и суть: она слишком проста для меня. Она бегала за мной, искала моего внимания, навязывалась. Оттого-то, что она меня добивалась, а не наоборот, я не смог полюбить ее, и рождение дочери никак не способствовало этому.

– Эх, Митя! Но ведь я-то, в отличие от тебя, люблю своего мужа.

– Неужели в целом свете ты не могла найти другого? Ну почему – мой брат?!

– Откуда мне было знать, что вы родня? У него на лбу, представляешь, не было написано… Я просто подумала про себя: как похожи… И влюбилась!

– Брось его!

– Ты не веришь в то, что говоришь… Не можешь верить! Да разве ж это возможно? Парфен никогда не простит тебя.

– Придется… как-то с этим жить.

Он стал гладить ее по голове ладонью, но Карина вырвалась:

– Пусти, дети!

Она обошла коляску, чтобы проверить, как спят дети, не задувает ли им вовнутрь, особенно Мите. Рука ее дотянулась до пледа и стала поправлять его, и от этого легкого прикосновения Мира смешно зашевелила пухлыми губами и густыми светлыми бровями.

– Я ведь не прошу тебя оставить их… я… всех воспитаю.

– Прекрати!

– А что?

– Не видишь, что ли?

Озираясь по сторонам, Дима со смущением заметил, что в конце аллеи в их сторону неторопливо шли Лопатины. Они, должно быть, не видели его неуклюжих попыток обнять Карину, но, как говорится, на воре и шапка горит, потому Дмитрий ощутил неприятное чувство стыда. Первое желание было уйти, скрыться из виду, но было слишком поздно, оттого бегство представлялось безумием.

– Я позвоню тебе. – Сказал он тихо, но так властно, что Карина тотчас поняла: она не посмеет ослушаться. – Сходим в кафе на той стороне парка. Все спокойно обсудим.

Когда Лопатины приблизились к ним, то заговорили так, словно ничего не произошло, и будто это не они застали невестку и племянника за преступными разговорами. В самом деле, разве они могли слышать их разговор? Могли подозревать их? И все же Карина ощущала, как внутри все обмирало от смущения и жгучего чувства стыда. Она молчала, а когда нужно было ответить, не в силах скрыть свою скованность, отвечала односложно, отрешенно.

Лопатины не заподозрили ни измену, ни какой-либо намек на нее, и отчего-то это было болезненно для обоих преступников. Но отчего ж? Не потому ли, что родители были столь высокого мнения и о Диме, и о Карине, что никогда бы не поверили, что оба были способны помыслить о предательстве их сына, и эта их слепая вера была хуже всякого укора собственной совести?

– Где же Настена и девочки? Почему не пошли с тобой на прогулку?

– Так я по делам. И потом, Настя попросила отправить их в деревню на все лето, поэтому они заканчивают свои школьные и женские задачи.

– А ты, как же? Здесь один останешься? Они так долго ждали твоего возвращения!

– Да нет, я их на поезд посажу, и сразу в Германию поеду. Кому война, а кому мать честная. Многие испугались, что скоро не смогут купить машины, заказов прибавилось.

Дмитрий не хотел обидеть Лопатиных, но последнее его замечание отчего-то огорчило их.

– Да! – Примирительно сказал Семен Владимирович. – Ну дела, дела. Что будет – не ясно, это точно.

Дима ничем не выдавал своего волнения, только удрученное состояние никак не удавалось скрыть; казалось, исход их с Кариной разговора, ее неуступчивость, ее нарочитая правильность расстроили его. Вот только по тому, как ожесточилось его лицо, можно было предположить, что Шишкин не собирался так легко сдаваться. О, он не отступится столь быстро, подумала вдруг Карина, и сразу почувствовала его незримое влияние на нее, его необъяснимую власть над ней. Казалось, что сила его страсти, сила его обожания и решимости предрешили исход их борьбы: он уже почти обладал Кариной, и никакое сопротивление не спасет ее.

Что же это получалось: вместо того, чтобы пресечь всякое поползновение разрушить ее семью, Карина своим упрямством и целомудрием только подогрела интерес Димы, подлила масла в огонь, раздула пламя запретной и ослепительной страсти, и уж теперь Шишкин не свернет с избранного им пути, таившего в себе не только любовь и негу, но и отчаяние, и подлость, и коварство, пути, предрекавшего на своем извилистом и тенистом полотне разрушение стольких жизней.

Майские грозы, казалось, пришли с опозданием, и в назначенный день, когда что-то должно решиться, одна из чаш весов перевесить – только в какую сторону? – в этот самый день с самого утра погода не задалась. Утром Карину с детьми разбудил убаюкивающий стук дождя о стекло и карнизы окон, она бодро поднялась с кровати и с Митей, цепляющимся за подол халата, приготовила завтрак, пока Парфен умывался и собирался на работу.

Но уже к минуте, когда нужно было выходить из дома, настоящий нескончаемый ливень обрушился на город. Казалось, небеса разверзлись, пропуская и изливая темную бездну, которая сковывала и мучила синий небосвод столько времени – так он должен был очиститься от этой свинцовой, тяжелой мглы. Но чем дольше не стихал ливень, тем более нескончаемой казалась тьма, что захватила купол неба.

– Что же делать? – спросила в отчаянии Карина, выглядывая в окно. – Кажется, так будет еще несколько часов.

– Не переживай, я подвезу вас до самого садика. – Парфен уже надел костюм, завязал галстук и теперь допивал чашку крепкого кофе.

– Тут идти пять минут!

– Ну и что? За пять минут вы с детьми промокнете до нитки. Пойдем, я помогу.

Это нежданная и непрошенная помощь, как резкий укор совести, кольнула Карину, и она снова спросила себя: правильный ли поступок совершит сегодня? «Ах, к чему эти бесплодные вопросы? Конечно же, нет! Это просто поступок, вот и все! Правильный он или нет – не имеет значения. Тем более, я еще ничего не решила».

И после того, как они вдвоем подъехали к саду и быстро занесли детей в здание, прыгая между луж, Парфен отвез ее обратно к подъезду, сделав все так быстро и с такой заботой, что она почти не промокла, лишь на спортивные брюки попали брызги, отскакивающие об асфальт. Но главное испытание было впереди: в такую невзрачную погоду, когда небо заполыхало от раскатов грома и ломанных линий ослепительных молний, когда мостовые и дороги утопали в все поглощающей воде, она должна была добежать до кафе. О том, чтобы попросить Диму встретить ее у подъезда на его дорогом автомобиле, не было и речи, ведь родители мужа или соседи могли увидеть, как она садится в чужую машину. Да и сам Дима не додумался предложить подобное, ведь он не был так же заботлив, как Парфен – оттого, быть может, что она еще пока не была его женой, а только так, лишь возможной любовницей – с горечью, смеясь над собой, думала Карина.

Она и не догадывалась о том, что Дима хотел заехать за ней, но не мог, и, зная об этом, хотел совсем отменить свидание, чтобы не заставлять любимую бежать под нескончаемым ливнем. Однако желание его увидеть ее хотя бы на час или два, дотронуться до ее мягких ладоней, заглянуть в ее небесно-голубые глаза, было столь сильно в нем, столь неугасимо, что рука не поднялась взять телефон и позвонить ей.

Свинцовые клубы туч не развеивались и не становились тоньше, когда золотые лучи молний проступали сквозь них; следом гремел оглушительный гром и казалось, кафе тряслось от этих тяжелых раскатов. Дима сжимал холодные ладони Карины и глядел неотступно в ее глаза. Она почти не промокла, потому что оделась по погоде, лишь на лице проступали капли дождя, как лучистые слезы. В кафе стоял уютный полумрак, было тепло, и так хорошо, когда на улице бесновалась непогода, а здесь, внутри было самое настоящее убежище от всего дурного и страшного, от действительного и неизбежного, неразрешимого и совестливого. В это время дня почти никто никогда не заглядывал в кафе, и весь зал был предоставлен только им.

– Не могу без тебя, хоть убей. Уходи от мужа.