#на краю Атлантики

…Но чтобы рассказать об этом, нужно вернуться на несколько месяцев назад – к самому началу, когда все были бесконечно наивны и еще не знали, что ждет впереди.

2020 год, февраль

Что может быть более коварным, чем вмешательство близких в жизнь человека? Прикрываясь заботой о тебе, они подменяют твои мысли своими, нарушая логику твоей жизни и твоего глобального плана, давно выверенного и выстроенного в уме. Между тем, не зная и малой толики этого плана, они вызывают разрушения, подобные разрушениям папуасов, вмешивающихся в работу инженеров, конструирующих небоскреб. И вот ты уже не помнишь, почему шел этой дорогой с таким упорством. Ты колеблешься. Ты сдаешься. А потом все идет не так, но уже поздно: в этом хаосе ничего не распутать и не найти истоки ошибки.

Такие мысли занимали Юлю, когда к ним приехали родители Йохана. Оставалось несколько дней до вылета на Тенерифе. Матери Йохана было 73 года, а отцу – 75. Они были подвижными, энергичными и спортивными седовласыми людьми. По утрам занимались спортивной ходьбой. Совсем недавно вышли на пенсию, оттого мыслили здраво, были полны сил и не понимали своего нового состояния свободы – то и дело придумывали себе занятия: поездки в лес, в соседние города, походы в кино, театры, музеи, парки, рестораны. Но в этом месяце все изменилось: больше не будет таких безрассудных активностей.

Мать Йохана, красивая сухощавая невысокая женщина, смотрела на них своими выразительными, немного выпученными глазами, словно пытаясь загипнотизировать. Она говорила по-немецки, но Юля почти все понимала: за два года она неплохо выучила язык. Все они сидели за столом в просторной светлой гостиной и пили чай. Катя уже вышла из-за стола и занималась в своей комнате, а потому не слышала их разговор и не подозревала, что бабушка с дедушкой приехали по ее душу.

– Я сама люблю Канарские острова, вообще Испанию, – говорила Грета. – Мы с твоим отцом объездили весь полуостров за нашу-то долгую жизнь! И нам должны были дать путевки, между прочим, в этом году. Но у нас и в мыслях нет сейчас планировать какие-то поездки, потому что это опасно. Вы же понимаете: пятьсот человек заболели в Германии! Пятьсот! А по слухам – еще больше.

– Наверняка больше, – вторил ей Кристиан.

Это был высокий стройный старик с величественной осанкой, которая всегда и везде выделяла его среди других. Юля часто смотрела в его серые глаза, словно затянутые пленкой, и пыталась понять, был ли он способен на сильные чувства. Глядя на Кристиана, она особенно ощущала разницу менталитетов: в его взгляде Юля ничего не считывала, ничего. Но он любил Йохана, а Йохан любил его – это она по рассказам мужа знала точно. Выходило, что она что-то не разгадала в культуре этой чужой страны. Здесь можно было выглядеть хладнокровным, а на деле таить в себе бездну чувств.

– Эта статистика устарела, – пояснил Кристиан.

– Не суть, – продолжала Грета. – Я же беспокоюсь…

– Мама, – перебил ее Йохан, – в Китае статистика смертности от коронавируса ниже, чем от обычного гриппа. Но мы ведь не боимся гриппа, не сидим дома! Если бы тебе каждый день писали в новостях, сколько людей со сниженным иммунитетом умирает от гриппа, ты бы сейчас боялась гриппа, а не коронавируса. Я тебе говорю как врач. Кому ты поверишь: властям или мне?

– Но я же беспокоюсь не за себя, – настаивала на своем Грета, повышая голос и будто не слыша его слов, – ведь речь о Кате. Какие лекарства она принимает! Вы же сами говорили, что ей опасна даже ветрянка, пока она принимает эти препараты. Это безрассудно.

– Грета, но Тенерифе – наше спасение, – не выдержала Юля. – Как вы не понимаете? Там нет ни одного случая, и каковы шансы, что вирус доберется до крошечного острова? А здесь он грозит ей отовсюду. Германии не избежать эпидемии, это уже точно.

– Но какая медицина на острове?! – воскликнул Кристиан, немного теряя самообладание. Лицо его стало чуть пунцовым, и Юля поразилась внезапной перемене в нем: оказывается, и он мог выйти из себя, нужен был лишь веский повод. – Как можно сравнивать? Сколько там палат в отделениях реанимации, сколько больниц? Что, если Кате понадобится реанимация, а места будут заняты? Здесь ей помогут, окажут лучшую помощь. Здесь она – дома!

Юля чуть прикрыла глаза, взяв паузу. С последним доводом невозможно было спорить: Кристиан был прав, прав безраздельно. И она бы солгала, если бы заявила, что не думала об этом, не прокручивала в голове различные сценарии. Она резко взглянула на мужа, решив почему-то, что он может передумать и встать на сторону родителей, ведь их двое против нее одной… Но Йохан сидел по-прежнему ровно, спокойно, в нем не чувствовалось напряжения: он и не думал предавать ее. Во всем его облике, в профиле орлиного носа, в мужественном лице, в блеске умных проницательных глаз светилась внутренняя сила. Волосы его серебрились, но как же молодо он выглядел для своих сорока пяти лет!

– Мы все это знаем, – сказал он невозмутимо. – Однако мы с Юлей обсудили и пришли к выводу, что там не будет опасности. Точнее, на Тенерифе ее будет меньше. Они переждут эпидемию, а затем вернутся. Будут там столько, сколько понадобится: месяц-два. Я скоро к ним приеду, буду работать удаленно.

– Это безумие! – воскликнул Кристиан.

– Вы не думаете о Кате, – заявила Грета, вкладывая всю силу своего разочарования в последние слова.

Тем не менее они не могли долго настаивать на своем: это была не их родная внучка, хотя и единственная для них, и они не чувствовали за собой права вмешиваться так настойчиво, как это делала в свое время мать Юлии. Но как им было объяснить то, что даже мать Юли сейчас поняла? Все это они уже пережили два года назад: все эти выяснения, и крики, и ссоры. И тогда даже Людмила Петровна смогла признать ее порыв увезти Катю на далекий остров.

А главное, как им было объяснить, что лишь только Юля начинала переживать из-за здоровья Кати и эпидемии, как она сразу закрывала глаза и переносилась в свое укромное место, где ей было все равно? Она будто растворялась в воздухе, переставала существовать для физического мира. Каждая клеточка ее души разносилась по ветру, и уже никто не мог достать ее и внушить свои идеи, потому что ее было не найти, душа ускользала от людей, рассыпанная в пространстве. И тут же логические доводы меркли, риски и опасность, внушаемые другими людьми или по собственной воле забредшие в ее мнительный разум, будто блики на воде, раз блеснув, исчезали.

Она говорила себе, что все это была условность, надуманная и неощутимая, – и легко избавлялась от нее. Человек, не переживший этого, никогда не поймет. Никогда не поймет, как любящая мать может принять решение везти на Тенерифе дочь, над тактикой лечения которой ломали голову врачи, а сама эта тактика менялась каждые полгода из-за столь частых неудач. Тем более – принять такое решение сейчас, когда в мире появился вирус, опасный для таких детей, как Катя…

Это и был ее план, которого они не понимали, но который она избрала для себя и дочери два года назад: жить так, словно над ними не висел дамоклов меч, будто Катя была обычная девочка, а она – обычная мать и они ничем не отличались от других людей. И она не позволит никаким эпидемиям вновь ввергнуть ее в состояние безотчетного страха. Нет, это был пройденный этап. Родители мужа пытались затянуть ее обратно в это болото, не понимая, что она уже давно выше этого, а Йохан… Йохан полностью разделял ее точку зрения.

– Мы просто думаем, – продолжил Йохан после неловкого молчания, – что нам будет плохо везде: и здесь, из-за большого скопления людей, и на Тенерифе, но уже из-за недостаточно надежной медицины. Просто плохо будет по-разному. Вот и все.

– Там крошечный город, пара тысяч человек, это не Франкфурт, – вторила ему Юля. – Даже когда в городок приезжают туристы, людей все равно мало. Пляжи пустуют. И каждый день сильнейшие ветра, которые уносят инфекции. Мы никогда, никогда ничем не болели там.

– Решать вам, вы родители, – сказала Грета. – Вы в ответе за дочь.

Слова ее, не совсем искренние, а скорее, наоборот, двусмысленные, прозвучали зловеще. Тишина уютного дома в тихом районе будто вторила ей: посмотрите, как здесь хорошо, как комфортно, все по первому классу, вся бытовая техника, свой сад с качелями и барбекю, – словно в непоколебимой крепости в разгар войны, вам бы жить и радоваться спокойствию и надежности, но вы покинете это все, ринетесь в гущу боя… во имя иллюзии?

Когда родители уехали, Юля и Йохан вышли на веранду, за которой располагался просторный сад. Этот дом они купили совсем недавно, взяли в ипотеку по низкой ставке. Впрочем, низкой она казалась Юле, которая переехала в Германию всего два года назад: по сравнению с 10–13 процентами в России ставка была поистине низкой. Для Европы же 2 процента было совершенной нормой, поэтому, в общем и целом, европейцы могли позволить себе более дорогостоящее жилье.

С появлением Юли в своей жизни Йохан решил воплотить давнюю мечту о доме. Конечно, их поселок был достаточно далеко от Франкфурта: цены в самом городе были слишком высокими, чтобы купить что-то большее, чем квартира. Но для них расстояние не было проблемой: утром они завозили Катю в школу, а сами отправлялись на работу. Путь занимал всего сорок минут. До вечера Катя занималась в секциях, а родители, вернувшись с работы, забирали ее оттуда домой.

Они все делали слаженно, всегда вместе, почти не ссорясь. Порой Юле казалось, что их идиллия не может длиться вечно, что кто-то из них непременно проявит себя – и начнутся разногласия, столь обычные для пар, долго живущих вместе и поизносивших ткань романтики. Непривыкшая к уважительным отношениям, она все еще не могла поверить, что медовый месяц давно закончился, что их нынешние гармоничные отношения – норма для зрелых уравновешенных людей.

Вопреки надеждам, Юля не сразу нашла работу в Германии. Но изначально она знала, что ей нужно, у нее была совершенная определенность в поиске: если в России она работала в отделе импорта и сотрудничала с заводами Китая, когда ее коллеги имели дело с европейскими производителями, то теперь она могла найти работу в отделе экспорта на фабриках, торгующих с Россией. Менеджеры таких отделов должны были владеть как минимум английским, а если они знали русский, это было дополнительным преимуществом.

Проблема была только в том, что Юля не знала немецкий язык, и потребовалось в ускоренном порядке учить его. Конечно, она не могла знать его так хорошо, как английский, – слишком мало времени у нее было на обучение, – но все-таки стала рассылать резюме. Бесконечный многомесячный поиск и редкие собеседования дали свои плоды, и в конце концов ее приняли на работу. Зарплата была весьма умеренной: чувствовалось, расчет был на то, что она согласится на любой оклад. Однако, посовещавшись с Йоханом, Юля согласилась: главным для нее было закрепиться, доказать, что она может работать в немецком коллективе, общаться на немецком языке. А уж дальше она сможет найти и другую работу, если захочет.

– Мне все равно, сколько ты зарабатываешь, ты же знаешь, – сказал Йохан, глядя на нее своими голубыми немолодыми глазами, от которых разбегались лучики неглубоких морщин, предвещавших приближение старости и вытекающее из этого смирение со многими вещами, которым человек мог рьяно противиться в юности.

Удивительным в Йохане было то, что он никогда не стыдился своих чувств, и, если они оказывались наедине и никто не мог слышать, он подчеркивал, как много она значит для него. И делал он это с такой легкостью и в то же время неподдельной искренностью, что она тонула в его глазах. Ее любви было слишком много, она переливалась через край, не находя преграды в виде его недостатков, как переливается высоким водопадом река со скалы, не найдя препятствия для своего бурного течения и оттого становясь в тысячи раз прекраснее.

По прошествии двух лет она все чаще ловила себя на мысли, что привыкает к таким отношениям и уже не боится быть недостойной его обожания. И все внушения бывшего мужа о том, что она немолода, неприметна, сутула, неинтересна и бог весть что еще, казались надуманными и даже смешными теперь. Как все-таки много зависит в самооценке от того, какими людьми ты себя окружаешь!

– Ты можешь вообще не работать, если хочешь, – сказал тогда Йохан. – Это не столь существенный вклад в наш семейный бюджет. Для меня главное, чтобы ты была рядом, чтобы ты была счастлива.

– Так все-таки хотя бы небольшую пенсию обеспечу, – ответила Юля. – Надо нарабатывать стаж в Германии.

Успокоившись внутренне, она изменилась и внешне. Чуть прибавила в весе и была уже не столь болезненно-худой. По выходным они всей семьей занимались на тренажерах на втором этаже в холле, а затем отправлялись в горы или леса, чтобы разведывать новые тропы. В полном уединении, в совершенной тишине они забывали о существовании внешнего мира и тех проблемах, что шли за ними по пятам.

Юля была уверена, что чистый воздух, новые впечатления помогут Кате, и они ходили по шесть-девять километров в одну сторону. Из-за этого они с дочерью стали такими же спортивными, подтянутыми и загорелыми, как Йохан. Кожа Юли стала более упругой, фигура – более рельефной, она выглядела чуть моложе своих лет. Что до Кати, та становилась угловатым подростком, длинным и худым, но большие голубые глаза ее, очерченные длинными тонкими бровями, сияли такой чистотой, что, где бы она ни была, она притягивала взгляды. Все предвещало в ней будущую красоту исключительной силы, и это одновременно радовало и пугало мать.

В их большом саду было несколько клумб с азалиями и розами, а веранда отделялась от сада живой изгородью олеандра. Весной они зацветут и будут радовать взгляд все лето. Но самой большой ценностью их сада были не цветы и кустарники, не их сладкое благоухание, не качели, не барбекю, не веранда со столом и диванчиком. Ничто не могло так украсить сад, как три высоких кедра, растущих в самом его конце. Юля знала: где бы она ни была, стоит только закрыть глаза, и эти могущественные кроны предстанут перед ней, напомнив о доме. О, она будет скучать по нему, по новому своему дому, воплотившему все ее мечты и почти все мечты Йохана! Как хорошо, что муж не оставит их одних, а скоро прилетит к ним. Если только…

– Скажи, что ты думаешь? – спросила Юля мужа, когда они сели за стол на веранде. Солнце садилось. Алые лучи его прожигали листву кедров, просвечивая ее багрецом. Они дотягивались до белых деревянных перил веранды, до их стола, до их рук. Но сегодня в этом алом излиянии Юле чудилось что-то зловещее.

– Ты о чем? – спросил Йохан. Голос его не звучал беззаботно, как в былые времена. Он все прекрасно понял. Хотя именно Юля чаще всего направляла их ко всем решениям, руководствуясь своими соображениями, все-таки в последний решительный момент она сомневалась и оставляла право выбора ему как мужчине и как главе семьи.

– Ты сомневаешься? Думаешь, они правы? Не стоит ехать?

Йохан тяжело вздохнул. Он молчал. А затем, покачав головой, сказал:

– Нет, я не думаю, что в глобальном плане мы можем на многое повлиять сейчас, если отменим рейс. Я по-прежнему считаю, что на острове меньше рисков заразиться. И потом, не думаю, что медицина Тенерифе так плоха, как говорят мои родители. Но все-таки надеюсь, до этого дело не дойдет.

– Вот-вот! – воскликнула Юля. – И потом, во всех этих статистических сводках из Китая пока нет ни одного смертельного случая среди детей. Ведь так?

– Дети вообще не болеют им, насколько мне известно.

– Но ведь в Китае тоже есть дети со слабым здоровьем…

Йохан, сощурившись, внимательно посмотрел на нее.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Я тоже думал об этом. Надеюсь, это прозвучит не очень самонадеянно, но предполагаю следующее: скорее всего, даже такие дети переносят вирус легко.

Робкая, неуверенная идея, высказанная наконец ею, окрепла, лишь только Йохан – доктор, генетик, ученый, человек, которому она всецело доверяла и чье мнение уважала больше собственного, – согласился с ней. Эта идея, ставшая ее внутренней опорой в последние дни, закружила ее. Йохан сжал Юлину руку в своей большой шершавой руке. Она была в эйфории до самого вечера, не думая о плохом, не вспоминая неприятный разговор с родителями мужа.