#Этюды_21_века

– Неделе чего? – Не поняв, переспросила Катерина.

А затем ее пронзило открытие. Ведь она и сама должна была все понять. Она поправилась, много ела мучного, перестала есть мясо. Грудь потяжелела, по утрам чувствовала слабость, вечером задыхалась, словно на сердце что-то давило. Вздутие живота, проблемы с кишечником! Как смешно вдруг стало. А затем новая мысль смела все предыдущие.

– Постойте, как это возможно? Ведь мне буквально два месяца назад делали чистку! А вы говорите: восемнадцать недель. Это ошибка. Может быть, срок меньше?

– Не путайте меня, – строго сказала врач. – Уж я наверно знаю, какой срок. Минимум восемнадцать, а то и больше. Возьмите талон к другому гинекологу. А про чистку вы что-то путаете. Не могли вам чистку делать. Это что-то другое было.

Ну вот, Катерина оказалась крайней. Это она, видите ли, сама придумала, что ей делали чистку, все выскоблили там. А теперь оказалось – ничего не выскоблили, и ребенок растет. Стал вон уже каким большим, что у нее там все внутри сжалось и болит.

Саша был в школе, а ей нужно было бежать на завод, пока не потеряли. Она успела только талончик взять, а до телеграфа уже не добежать, он в другой части города. Вечером, как только смена закончится, побежит туда. Как же прожить теперь эти несколько рабочих часов, зная такую тайну и не имея возможности поделиться с мужем?

И действительно, в эти несколько часов голова кружилась от того, что она одна знала в целом мире то, что не знал никто! Чудо каким-то непостижимом образом совершилось, вопреки ее малодушию, попустительству мужа и работе врачей.

И даже когда она отправила телеграмму, он все еще не знал, и несколько часов не узнает, пока телеграмму не принесут ему домой. И он будет работать, сидеть дома с матерью, ужинать, но не будет еще знать. Самого главного.

А Катя то и дело доставала его телеграмму, помятую, мягкую, и все смотрела на нее с нежностью.

Родилась девочка, как они и хотели. И они очень любили ее и лелеяли. Девочка, словно нарочно, была невероятно красивой, как кукла. Соседи так и называли ее: «кукла». И Володя целый год не выпил ни рюмки. Были срывы, конечно. То хуже, то лучше. По-разному.

Катерина любила дочь особенной любовью, всю жизнь была потом ее опорой и поддержкой. Она часто думала о той встрече с Ольгой в поезде. Наверное, она поняла, что Катерина беременна. Наверное, она решила, что не вправе говорить об этом. Наверное, это и был урок. А номер свой не дала – потому что знала, помощь Катерине не нужна, она и так справится, и так вытянет.

Но она была не права в том, что обещала людям счастливый финал. Пока ты жив, его быть не могло. Финал мог прийти только со смертью. До тех пор, даже если сейчас все хорошо, это не значит, что завтра так будет. Если сейчас все здоровы, это не значит, что и завтра так будет. Если сейчас вы вместе, это не значит, что и завтра вы будете вместе. Ольга была всего лишь человек и в чем-то не могла знать больше, чем человек.

Вся жизнь – борьба. И в перерывах между схватками, когда устал, валишься с ног после смены, вымотан конфликтом на работе и ссорами дома, нужно не забывать говорить себе, что ты все-таки счастлив, вопреки всему.

«А что или кто лучше всего заставляет тебя чувствовать это счастье? Безусловное счастье? – думала Катерина. – Так, как это делают дети, пожалуй, не может сделать никто.»

Когда слова убивают

Мы всегда были дружным коллективом: несмотря на сплетни за спиной, ссоры, зависть, – когда нужно было, мы все объединялись и стояли друг за друга. Мы как будто чувствовали, что наш коммерческий отдел должен противостоять давлению руководства компании: не давать снижать заработную плату, нанимать неопытных новичков на высокие должности, вводить штрафы за малейшие нарушения, менять привычный график работы, лишать нас командировочных и прочих, прочих глупых вещей, которые встречаются сплошь и рядом в наших «серых» компаниях.

Но в один год почти все наши менеджеры разбежались, потому что маразм директора дошел до какой-то точки невозврата. И вот спустя несколько месяцев мы решили встретиться и шумной компанией и обсудить, что произошло в жизни бывших коллег за это время. Я была среди тех, кто остался в компании. Но за этот год и моя жизнь совершенно изменилась: я встретила будущего мужа, и несколько месяцев спустя мы сыграли свадьбу.

Это было в конце сентября, скрашенного и преображенного бабьим летом. Тепло и солнце ворвались в наши серые офисные будни и напомнили о том, что совсем недавно было лето, липкая духота в метро, со всех сторон дышала зелень, благоухали цветы, а девушки носили летние яркие сарафаны или стильные платья-футляр с коротким рукавом, босоножки на каблуках всех фасонов и расцветок.

Так и теперь коллеги пришли в летних платьях, одна краше другой. Человек, никогда не работавший в женском коллективе, не поймет, насколько важен гардероб для женщины, насколько выбор одежды давит на психику, а главное, насколько сильно зарплата поглощается этим самым гардеробом. Маша была самой большой модницей из всех, она напоминала модель из глянцевого журнала – ногти с шеллаком, миллион пар босоножек, самые стильные платья и блузки. Никто не сомневался, что вся ее зарплата, за вычетом на аренду комнаты и питание, уходила на одежду.

Так это все смотрелось вычурно в дешевом кафе, с самой простой мебелью из ДСП, с бюджетной барной стойкой, с окнами, выходившими на обшарпанные «хрущевки», киоски, остановку, дорогу, на которой были вечные пробки и все друг другу сигналили и хамили. Но мы все делали вид, что все это ничего, что так и должно быть, и мы не экономим на кафе, а просто выбрали удобное для всех место.

Лиза, всеобщая любимица, душа компании, рассказывала о своей новой работе. В свои сорок пять лет она выглядела на десять лет младше, была яркой блондинкой, стройной и очень привлекательной. А главное, за что ее обожал весь офис, даже самые сложные из сотрудников, – таких людей больше не было в природе. Она была исключительным человеком. Исключительно умной, исключительно доброй, общительной, отзывчивой, остроумной. Было сложно найти эпитет, в чем она была бы неисключительной. За несколько минут благодаря своей харизме Лиза могла любого расположить к себе. Глядя на нее, ты не мог не думать, что такого человека в своей жизни больше не встретишь.

И хотя она, безусловно, немного хвастала, рассказывая о высокой должности и уважительном отношении к себе в новой компании, глаза ее сияли так ласково, с такой теплотой, что подруги не могли завидовать ей или обижаться на нее за ее успех.

Вся пронизанная теплотой встречи, я слушала и больше комментировала, ничего не рассказывая о себе. Но под конец вечера Лиза вдруг посмотрела на меня и сказала:

– А что у тебя нового, Танюш?

Я раскраснелась, пойманная врасплох, и сразу сказала, без обиняков:

– Я вышла замуж!

– Замуж? – неожиданно уголки губ Лизы опустились вниз. – Когда ты успела? Ты же ни с кем не встречалась?

– Да… – Я замялась, почувствовав, что Лиза не очень рада услышать мои новости. – Но сразу после твоего ухода я встретила будущего мужа. И недавно вышла замуж.

Было странно, что Лиза даже как будто расстроилась, ведь нас всегда связывали очень нежные отношения, я была ровесницей ее дочери.

– И кто он? Расскажи, чем занимается?

Понимая, что ответ на этот вопрос, очевидно, еще больше испортит настроение Лизы, я постаралась как можно уклончивее рассказать о муже и его профессии. Подруге было неприятно слышать, что он умен, добр, а еще неприятнее было узнать, что он работает в сфере информационных технологий, из чего неумолимо следовало, что он хорошо зарабатывал.

Но все-таки под конец моего рассказа она совладала с собой и стала улыбаться. Привычное тепло и расслабленность вернулись к ее лицу, и я поняла, что борьба, происходившая в ней, была не борьба с тем, как не выдать свои мысли, а борьба с тем, чтобы именно подавить в себе мысли, прежде всего о зависти. Хотя она любила своего мужа, он зарабатывал не так много, и уже не было надежды, что ситуация исправится. А она именно любила тратить деньги и слыла хроническим безудержным шопоголиком.

Но Лиза, от природы одаренная светлым нравом, не могла терпеть в себе зависть, и она справилась с ней и поздравила меня. Беседа вновь стала веселой и беззаботной. Официант продолжал приносить коктейли и бокалы с вином.

Маша попросила меня показать фотографии со свадьбы, и я показала ей снимки на ноутбуке. Она удивилась тому, что на кадрах не было свекрови. Тут и случились злосчастные слова, которые до сих пор звенят у меня в ушах.

– Мамы мужа давно нет.

– Нет? – Маша поразилась и, качая головой, сказала, с глазами, налитыми неприкрытой, черной, такой тяжелой завистью. – Как же тебе повезло!

Я совершенно растерялась от ее слов, потому что меня часто спрашивали о матери мужа, но еще никто не говорил мне таких вещей, как сказала Маша. Люди могли думать про себя подобное, могли намекать, но чтобы так прямо, – это было слишком, как будто человек настолько идет на поводу у своей слабости, эгоизма, что не видит берега. Мне стало не по себе.

Я вспомнила, как на первом свидании, узнав от будущего мужа, но еще не в курсе подробностей и не любя его по-настоящему, я почувствовала, как в уме родились похожие звуки, но я подавила их в себе, зная, что это как будто не я говорю, а кто-то злой, какая-то червоточинка во мне. Она временами просыпалась сама по себе и подсказывала подлости и пошлости, которые, как я верила, совсем были мне чужды и не характерны. Я ставила для себя всегда высокую планку и старалась ей соответствовать не только на людях, но и внутри себя. Конечно же, это не всегда получалось, человек слаб и не может всегда контролировать себя, особенно, если ты молод, красив, успешен в работе и постоянно слышишь комплименты.

Но главное-то заключалось в том, что слова Маши были кармически неправильными: разве бы мы сами, женщины, хотели бы, чтобы в будущем так говорили о нас наши невестки?

А потом я подумала о муже и о том, как мучительно долго увядала его мать, и как это ему было тяжело вспоминать все подробности, и как он не мог быть с ней рядом, потому что жил в другом городе и должен был работать. Мне стало жалко его и обидно, что кто-то совершенно незнакомый ему глумится над ним и над его горем, которое между тем никогда не зарубцуется по-настоящему. Жестоко, жестоко, повторила я про себя. Но ответить ничего не смогла, и девчонки перехватили инициативу и заговорили о чем-то другом.

Ни в тот вечер, ни в последующие, я так и не рассказала мужу об этом разговоре. Мне казалось, что, конечно, хоть между супругами и не должно тайн, все же некоторые бестактные вещи лучше оставить при себе.

А ровно через неделю, в тот же будний день, случилось то, что случилось. Совершенно здоровая мать той самой Маши, которая жила в другом городе, потеряла сознание. Это был инфаркт, ее быстро госпитализировали, но сделать ничего не смогли. Маша тут же села на поезд и поехала к матери, еще живой, но уже в коме.

Когда мне рассказали об этом коллеги, я не смогла сдержаться. Слезы хлынули из глаз. Было больно и за Машу, и за ее давешнюю жестокость, и за ни в чем неповинную мать и, возможно, за совершенно случайное совпадение. Совпадение, которое теперь навсегда превратится в сомнение и уже не отпустит Машу, как оно не отпустило и меня спустя столько лет.

Сомнение, которое будет возвращаться к ней в моменты расслабления, когда она будет уверена, что забыла о нем, смогла подавить в себе. Оно будет давать знать о себе вновь и вновь, хлеща по сердцу звонкими и быстрыми ударами. Или, быть может, наоборот, совпадение это заставит Машу отвернуть свой взгляд от других и обратить его внутрь себя, на свои чувства. Заставит меньше завидовать и больше думать о своих несовершенствах, да о том, как их исправить. Будет вечным напоминанием о червоточинке, которой отмечена сердцевина каждой человеческой души, и которая может обратиться таким непреодолимым злом, если только ее поощрять и давать ей расти.

Запретная тема

Шел 1996-ой год, тот самый год, когда страна только начала оправляться после потрясений 90х, люди работали, копили деньги, все чаще в долларах, но некоторые умудрялись делать это в рублях. Никто не подозревал, что несчастия 90х еще не кончены, и что впереди маячит новый удар.

Мы тогда только переехали в коттеджный поселок. Родители мои занимались бизнесом. В те злосчастные годы у них получилось не просто продержаться, но и за счет случайным образом набранных и обесценившихся кредитов чуть преумножить свои небольшие активы. Однако из-за переезда в коттеджный поселок мне пришлось поменять школу, и я пошла в новую на окраине города. Это может быть смешно сейчас, но в те времена предприниматель не обязательно был человеком с автомобилем, и у нас его действительно первый год не было. Приходилось идти несколько километров до города в любую погоду: снег, дождь, слякоть, гололед, – поэтому и школа нужна была ближайшая.

На первом сентября в новом классе все дети стояли немного запуганные. Они могли говорить шутки или озорничать, но тут же с опаской озирались на грозную фигуру учителя, Лидию Васильевну. Это была сухая высокая женщина с оттопыренными недовольными губами, – оттого, что она именно всегда их выпячивала, мимика ее лица изменилась за долгие годы, и оно обвисло и постарело более, чем должно было. Она смотрела на всех грозно сквозь толстые линзы очков, а на голове у нее был старомодный пучок крашенных волос. Этот пучок больше всего привлек мое внимание и больше всего напугал, ведь я видела такие прически в черно-белых фильмах про другие, более жесткие к детям времена. Одевалась Лидия Васильевна всегда элегантно, по советской привычке – на ней был красно-черный шелковый костюм, ее любимый в гардеробе.

Годы обучения неблагодарных и нерадивых детей, большей частью почти с рождения предоставленных самим себе и оттого не страдавших от раннего развития и прочих выдумок активных мам, – дали о себе знать. Лидия Васильевна стала вспыльчивой и нервной настолько, что способна была прийти в ярость от любого глупого слова. Дети не могли это объяснить, но подсознательно чувствовали, что с ней нужно быть на чеку, ведь самая пустяковая мелочь могла вывести ее из себя.

Но тогда я еще ничего не знала о ней и убеждала себя, что мне показалось: и про боязливо кривлявшихся детей, и про строгого вида учительницу. Мне хотелось радоваться, как я привыкла радоваться в День Знаний. К тому же, у меня были дела поважнее: нужно было внимательно изучить лица девочек и понять, с кем можно дружить.