Миллион с Канатной

Миллион с Канатной
Ирина Игоревна Лобусова

Ретророман
…1919 год. Одесса переходит из рук в руки – от красных к белым и от белых к красным. Наконец в городе окончательно устанавливается советская власть. И все же спокойствия нет – тут и там происходят бандитские разборки, совершаемые с какой-то необычной жестокостью. Появляются настойчивые слухи о том, что Мишка Япончик не погиб – он жив и вернулся в Одессу. И цель его – добыть сокровища, спрятанные в катакомбах. Таня прекрасно знает, что это не так, что Мишка мертв, и ей просто необходимо разоблачить того, кто зверствует под именем Японца… Она действует вместе с Володей, но их пути разошлись окончательно. Однако появляется кое-что, что свяжет их навсегда…

Ирина Ігоревна Лобусова

Миллион с Канатной

Глава 1

1919 год

В вагоне поезда. Странные пассажиры. Попытка ограбления. Коцик и Топтыш

Старый вислоухий пес с облезшим хвостом семенил вдоль железнодорожной насыпи, обгоняя вагон. Светлые подпалины пробивались через его грязную шерсть, а в слезящихся глазах застыло выражение унылой покорности судьбе. Это выражение как можно точно характеризовало ту холодную, грязную осень, которая грустила за закопченными окнами медленно двигающегося поезда.

Разбитый вагон, в котором ехала Таня, представлял собой нечто среднее между теплушкой и первым классом. От первого класса были грязные окна, с которых давно содрали шторы, а от теплушки – отсутствие большинства сидячих мест. Непонятно по какой причине скамьи для сиденья в вагоне были выломаны с «мясом», впрочем, так же, как и перегородки между купе. И лишь где-то оставались поломанные остовы, на которых можно было кое-как сидеть.

На все это страшно было смотреть. Как сказала одна из немногочисленных пассажирок этого странного поезда, он был «обчищен для нужд пролетариата», и всем своим видом как бы дополнял промозглую осень, которая безрадостно тянулась за окнами.

Прислонившись к холодному стеклу воспаленным лбом, Таня с тоской наблюдала за вислоухим псом, сама себе напоминая это бездомное животное.

Поезд полз так медленно, что, казалось, не движется вообще. Охая и кряхтя железными костями, он останавливался на каждом полустанке, на каждом отрезке пути, словно пытаясь задержать навсегда уходящее прошлое.

Рельсы были раскурочены. Изредка вдоль железнодорожной насыпи виднелись почерневшие, обугленные останки чего-то. Таня все не могла разобрать: то ли это горели дома, то ли пожар уничтожил деревья и телеги.

Местность была страшной, пустынной. Темными ранами на обличье земли чернели голые, абсолютно голые заброшенные поля, на которых ничего не росло – и уж, похоже, ничего вырасти не могло. Их было значительно больше, чем сел, встречающихся на протяжении этой долгой унылой дороги по направлению к Измаилу.

В течение всего пути Таня сто раз уже успела раскаяться в том, что села в этот поезд. Может быть, она и выпрыгнула бы уже, и пошла назад, но… Но ей мешала воспаленная, до вздувшегося, окровавленного нарыва, гордость. И эта гордость заставляла ее сидеть на поломанной скамье, прижимаясь к стеклу горячим от таких же горячечных мыслей лбом.

На каком-то полустанке вагон заполнился людьми. Напротив Тани очутились двое: молодой мужчина и женщина. Они были настолько похожи, что нельзя было сомневаться в их родстве: брат и сестра. Даже движения и жесты были одинаковы.

Они не походили на сельских. На женщине была хоть и потрепанная, но фасонная шляпка и коричневое платье – когда-то модное, но уже с заплатами на локтях. На мужчине – военная шинель с сорванными погонами. Дама сжимала ручку пузатого саквояжа. Кожа его лопнула сразу в нескольких местах, и оттуда вылезали какие-то сизые, неопрятные куски пакли.

Все это вместе свидетельствовало о страшной, ужасающей бедности, которая вдруг обрушилась на мир.

Тане подумалось, что и сама она выглядит не многим лучше в этом перевернутом мире, где женщины больше не носят новых платьев. А вместо румян на их лице – выражение отчаяния и печали, похожее на застывшую маску.

– Вы до Измаила едете? – Женщина вдруг повернулась к Тане, и в глазах ее появилось даже нечто похожее на блеск – так приятно было для нее присутствие собеседницы.

– Не знаю еще, – Таня устало качнула головой.

– А мы с братом от самого Аккермана едем. Говорят, что в Измаиле тиф. – Она даже не вздохнула, говоря о тифе как о самых привычных вещах; собственно, так и было в том мире, где они все очутились.

– Где его сейчас нет, – в тон ей ответила Таня, всмотревшись в усталое лицо женщины и сразу увидев в нем благородство. В прежние времена она могла быть классной дамой, курсисткой. Но сейчас, здесь это был всего лишь придорожный листок, подхваченный ветром…

– Можем и не доехать до Измаила, – вмешался в их разговор брат, – говорят, на пути банды. Вдоль всего железнодорожного полотна. Поезда обстреливают.

– Слухи это! – Сестра всплеснула руками. – Мало ли что говорят! Мы ведь думали, что и поезда не ходят. А вот едем.

В этот момент, как бы противореча ее словам, поезд издал какой-то утробный хрип и вдруг резко стал, задрожав всем своим металлическим телом.

– Воронка… Снаряд… Облава… – раздались голоса, сразу со всех сторон, и тут же появился проводник. Хитрый и жадный (чтобы зайти в вагон, Таня сунула ему деньги), этот пролетарий зло поблескивал глазами, злорадно потирал руки и хрипло приговаривал, идя по всем вагонам:

– Ну что, буржуи, приехали? Воронка в рельсах! Если залатают до конца дня, поедем… – и шел дальше.

Чувствуя, что сходит с ума, что не высидит здесь больше ни единой секунды, Таня вдруг сорвалась с места, прошла стремительно через весь вагон и остановилась в открытых дверях, глядя на железнодорожную насыпь.

Оказалось, что они стоят возле какого-то села: в отдалении виднелся приземистый, серый барак железнодорожной станции, чуть поодаль на боку лежала перевернутая крестьянская телега, а вдалеке виднелись камышовые крыши убогих хижин.

– Не выходите, – за спиной у Тани внезапно вырос брат соседки из поезда, – они без предупреждения стреляют.

– Кто – они? – с недоумением и пренебрежением, которого она не смогла скрыть, обернулась к нему Таня: ей вдруг подумалось, что явный интерес, который проявлял к ней этот жалкий человек – уставший, небритый, почти больной, в старой, с чужого плеча, шинели, – выглядит абсолютно неуместно и просто нелепо.

– Здесь кто угодно может быть. – Мужчина, уловив интонацию Тани, тем не менее сделал шаг вперед, словно загораживая собой ее. – Банды, красные, дезертиры всех мастей. Они на еду идут. По поселкам ходят.

– Откуда вы знаете?

– На фронте был, офицером.

– Вы красный? – нахмурилась Таня.

– Почему обязательно красный? Вы ведь тоже не крестьянка, – усмехнулся он.

– Ну да, я воровка, – бросила Таня с вызовом, – воровка с одесской Молдаванки.

Мужчина захохотал. И Таня вдруг почувствовала, что этот смех стал его страшной ошибкой – за эти секунды она успела его возненавидеть. А почему – не могла бы и сама сказать.

– Одесса не под красными, и никогда не будет под красными, – мужчина вдруг заговорил быстро и тоном заговорщика: – Скоро придут части Добровольческой армии, и тогда…

– Зачем вы мне все это говорите? – фыркнула Таня. – А если я донесу?

– Я чувствую в вас родственную душу. Вы не донесете…

Выстрелы раздались в тот самый момент, когда Таня уже собиралась ответить что-то меткое, язвительное, подходящее к случаю. Она всегда была остра на язык, а теперь, когда нервы ее были напряжены до предела, и вовсе не собиралась сдерживаться в выражениях.

Но выстрелы – много выстрелов, один за другим – вдруг заглушили весь поток ее слов, всё, что она могла сказать. Они прозвучали барабанной дробью самого настоящего Апокалипсиса, заставив ее прижаться к двери тамбура.

– Вы слышите это? – схватив Таню за руку, мужчина почти силой затолкал ее обратно в вагон. И вовремя.

Из серого барака станции вышла группа людей в какой-то непонятной форме. Вроде бы военной, но даже издалека можно было разглядеть, что на них самые настоящие обноски. Их было трое. И у одного из них – самого старого, с клочковатой, торчащей во все стороны бородой – босые ноги были обмотаны каким-то бесформенным тряпьем, потерявшим цвет. Эти жуткие обрывки ткани сливались по цвету с землей, и казалось, что ноги мужчины до колен черные.

Он шел впереди остальных, как-то картинно неся длинную винтовку со штыком наперевес. Двое за ним что-то волочили по земле.

Когда они подошли ближе, Таня отчетливо разглядела фалды длинного черного пальто. Оно волочилось по земле, заворачивалось за голову… Словно мешок, бесформенный куль, двое мужчин волокли по земле человеческое тело, так, словно это было самым обычным делом. Даже невооруженным взглядом было видно, что человек мертв. И Таня вдруг поняла, почему никто не снял с него пальто: он был в нем расстрелян, и там, на спине, дыры от пуль запеклись в страшное кровавое месиво. Ей захотелось взвыть.

– Не смотрите, – офицер попытался отодвинуть Таню от проема двери, – не надо смотреть на них! Опасно…