Холодная вечность

– Да?

– Добрый день. Я прошу прощения, могу с Петром поговорить? Прибыл он?

– С Петром? – удивленно протянул голос. Соболев напрягся, а эскадрон мыслей сразу заскакал, как подорванный. Неправильно сохранил номер? Пётр не успел доехать? Наврал про сестру? Да нет, не может же быть, Петя ему самое ценное свое сокровище оставил, алабая-кофемана. Ну, разве собаки что-то понимают в кофе? Соболев так увлёкся прослушиванием мыслей, что не уловил, что трубка уже какое-то время басом гудит около уха.

– Алё. Говорите. Да кто там? Костя, это ты? Что случилось?

– А, прости. Петя! Приветствую, как ты добрался?

В телефоне возникла пауза. Небольшая. Но яркая, окрашенная изумлением.

– Подожди… Ты что, звонишь мне, чтобы спросить, как я добрался?

– Да нет, конечно! Просто я должен был с чего-то начать разговор.

– А, ну что же. Добрался я нормально. Как там мой друг Гэри?

– Всё хорошо, мы вот тут в райцентр выбрались. Гуляем.

– Ты вроде не гулять приехал, учёный Соболев.

– Кстати, об ученом. Ты никому не говорил, кто я?

– Да нет, вроде. А что такое?

– Просто мне там у вас не очень рады…

– С чего ты так решил? – Пётр хохотнул.

– Да-да, знаю, ты меня предупреждал. Кстати, не было времени нормально пообщаться. Я хотел тебе сказать: моя наука изучает несколько иные патологии. Врожденные, так сказать. Ты в Питере был? В кунсткамере?

– Шутишь, что ли? Нет, конечно. Но книгу читал. С картинками. И я не дурак, Костя, если ты об этом. Я понимаю, что именно лежит в сфере твоей науки. А чего ты припёрся тогда, вот это вопрос?

Чего он приперся… нет, не так. Зачем он приперся. Он должен был ответить на этот вопрос сначала самому себе. И он понял. Очень быстро и очень неожиданно. Понял, что устал. Устал от привычных, ставших для него будничной нормой, заячьих губ, волчьих нёб, сросшихся близнецов, кретинов, гидроцефалов, всей этой херни, которой он посвятил жизнь. Устал, и решил почему-то, что лучшим отдыхом будет изучить то, чего на свете вообще не может быть. Но что, безусловно, тоже является патологией организма, да ещё какой! И не верил Соболев до конца в происходящее, потому, что не видел своими глазами. И, кажется, готов был увидеть, даже если после этого придётся умереть. Вот что привело Соболева в Позднее: его привычная, пустая, надоевшая жизнь. В которой, наверное, было единственное светлое пятно – его брак. Так и тот Соболев умудрился просрать!

– Петя, у меня к тебе важный вопрос.

– Как быстрее добраться до Красноярска? – веселился Пётр.

– Нет, друг. Извини. Совсем другой вопрос. – Соболев нервно потянул за поводок, Гэри удивлённо повернул голову. – Где сейчас твоя жена?..

Машину они нашли довольно быстро, и очень недорого. И даже не пришлось идти в интернет-кафе, как советовал сосед Володя. Соболев просто открыл приложение в смартфоне, сменил населенный пункт в настройках, и нашел жигули девятку в нескольких остановках от автостанции. Получив по телефону заверения от хозяина машины, что вся информация в объявлении достоверна, они с Гэри решили прогуляться пешочком. Вообще, Соболев и не сомневался в том, что объявление отражает реальную ситуацию с машиной. Вряд ли в этой глуши есть сознательные мошенники. Хотя, что это он… Везде есть. Но он помнил свое детство, в котором отец привлекал маленького Костю к ремонту жигулей в гараже. Чему-то Соболев тогда даже научился, по крайней мере очевидное говно распознает точно.

Девятка оказалась вполне в порядке. За исключением мелких неисправностей, но их Соболев даже не брал в расчёт. Машина покупалась на время, за очень скромные деньги. Вряд ли он даже будет потом заморачиваться, чтобы её продать. Скорее всего, просто оставит. Точно! Довезет на ней алабая до города, и оставит машину Пете в знак благодарности за предоставленный дом. Радуясь такому разумному и благородному решению, Соболев сам за рулём (чтобы привыкнуть) доехал с продавцом до нотариуса, и получил генеральную доверенность. Передал деньги, подбросил довольного мужика до места, откуда часом ранее забрал, тепло попрощался, – ещё бы, с такой-то ценой на машину, – и поехал. Издалека уже начали подкрадываться сумерки, а Соболеву нужно было ещё заехать в пару магазинов и на заправку. Гэри развалился на заднем сидении, насколько оно позволяло ему развалиться. Сидеть собаке тоже было не особо комфортно: башка утыкалась в потолок. Тогда он лёг, упираясь головой в одну дверь, а пышной белой задницей – в другую, и весь его вид говорил о том, как он устал от такого насыщенного дня, хоть стреляйте теперь, – Гэри будет отдыхать. Соболев только посмеивался над ним. Он и сам порядком устал, больше всего от разговора с Петром. Тяжелого для них обоих разговора. Хорошо, что, Костя давно научился вести машину на автопилоте. И механическая коробка передач его нисколько не смущала: начинал он именно с жигулей. Потому, что голова Соболева была занята отнюдь не дорогой. Все мысли Соболева были о жене. О чужой жене. О чужой покойной жене.

Костя заехал в три магазина: продуктовый супермаркет, книжный и зоотовары. Набрал хлеба, круп, мяса, колбас, сыров, каких-то консервов, кофе, соков, кондитерских вкусностей, туалетно-банных принадлежностей, – кстати, баню Петра ему ещё предстояло затопить и опробовать, – и, главное, всего побольше. Хотя теперь, с машиной, он мог в любое время выехать на закупку. Но, кто знает, что вообще будет дальше. Соболев как будто боялся оказаться заложником в чужом доме, без возможности не то, что выехать, а со двора выйти. Где-то, на границе подсознания с сознанием, мелькала эта невеселая мысль. И потому в зоотоварах он тоже закупился по полной. Кроме множества мясных кормов в жестяных банках, – для очень крупных пород, разумеется, – он взял несколько погрызух в виде костей из жил, и пару игрушек из особо прочной резины. Интересно, Гэри когда-нибудь покупали игрушки? На кассе зоомагазина Соболев неожиданно вспомнил о сигаретах для соседа. Пришлось возвращаться в супермаркет. Гэри начинал потихоньку бубнить. Костя достал из пакета огромную кость из сухожилий и сунул псу в нос. Сказать, что алабай удивился – это значит ничего не сказать. Он долго обнюхивал незнакомый предмет, лизнул его пару раз, потом хорошенько подумал, и только после всего начал осторожно грызть.

– Тяжелое детство, да? Ну, ничего. Тебе понравится. Продавец сказал, что это нравится вашему брату. Я сам, понимаешь, опыта общения с собачками не имею, но попросил его дать всего самого интересного и вкусного. Потерпи, доедем до дома – консервы мясные получишь. Это тебе не сушки, и даже не суп с картошкой. Это, брат, настоящий праздничный ужин. И у меня будет, конечно. Самогон, сало и сыр с хлебом. Мммм. Слюни потекли. Сейчас, только в книжный, и домой через заправку. Я не видел, где она тут, мы же с тобой в кузове сидели. Но, бывший хозяин нашей девяточки сказал, что она на выезде. Хорошо в машине, мягко, да? Не то, что в металлическом кузове. Скажи ещё, что ты со мной не согласен?

– Рррр. – буркнул занятый косточкой Гэри. Соболев перевел это, как «отстань». Кажется, неизбалованному псу понравилось лакомство.

Заправка действительно была на выезде из райцентра. Соболев даже вспомнил её. Видел, когда проезжал тут на такси первый раз. Подумать только, это было вчера вечером. А как будто прошла неделя минимум. Здесь и правда иначе течёт время. Просто удивительно. Заправив машину, Соболев поехал по дороге со скоростью сорок километров в час. Он боялся пропустить поворот в лес. Деревни не было на карте. Вот, кстати, что это может значить? Есть населенный пункт. Не два, не три дома, а целых тридцать. А на карте его нет. Указатель не стоит. В самой деревне ни сотовой связи, ни интернета, ни даже банальной антенны. Ни че го! Соболев был два раза у этого съезда, топографическим кретинизмом он не страдал. Был уверен, что после того, как свернет туда самостоятельно, точно уж запомнит дорогу. Но его не покидало какое-то общее ощущение «НЕ». Казалось, что и нет никакой деревни. И всё это нереально. Вот свернет он в лес, будет ехать, ехать, ехать, и… никуда не приедет. Откуда там возьмется деревня, которой нет на картах? На заднем сидении заворочался алабай, устраиваясь поудобнее со своей погрызухой. Ну, да. Гэри. Ведь откуда-то он взялся. А именно, из несуществующего села. Значит, никаких глюков. Вот тут они свернут, и приедут в дом, откуда ушли семь часов назад. Соболев наконец-то увидел съезд, развернулся через трассу и встал на лесной дороге. Пётр сказал, что кладбище находится чуть дальше по трассе, его видно, когда проезжаешь мимо. Кладбище, на котором ему удалось похоронить свою жену, потому, что она тяжело болела и нуждалась во врачебной помощи. Народные средства, включая сделанные местной ведьмой, отвары не помогли. Всё было совершенно ясно, что помощь будет лишь формальной временной мерой; всё уже шло к логическому завершению, и жена, конечно, заклинала Петра ни в коем случае не везти её в больницу. Угадав его намерения, грозила самыми страшными проклятиями. Но Петя поступил по-своему. Дождавшись, пока жена совсем ослабеет, он увёз её в центральную больницу Запрудного, где врачи накачали её наркотическими обезболивающими. В загруженном состоянии женщина не могла бесноваться и кричать, но её глаза Пётр запомнил на всю жизнь. Так и сказал: «я теперь до самой смерти буду помнить этот взгляд, полный ненависти и страха».

Жену Петра звали Оксана. Она протянула в больнице недолго. Последние несколько дней была без сознания. В деревню Петя её, конечно же, не повёз. Договорился в местном храме об отпевании, всё прошло честь по чести. Родственников у Оксаны не было, Пётр познакомился с ней в райцентре. Она выросла в местном детском доме. Детей у них с Петром не было. После отпевания Петр доехал с ней до кладбища на заказанном в агентстве микроавтобусе. Бросил в могилу сухую землю. Мужики-работяги зарыли яму, поставили крест. Взяли деньги и уехали. А Пётр ещё долго сидел на лавочке в нескольких метрах от свежей могилы, опустив голову и пытаясь заплакать. Слёз не было. Но ещё тяжелее было то, что и каких-то добрых воспоминаний об их, в общем-то, хорошей жизни тоже не было. Всё перечеркнул тот страшный взгляд Оксаны, когда она ещё могла держать глаза открытыми. Ужас и ненависть. Презрение и страх. Бедная. Он лишил её выбора. Этого выбора людей обычно лишает кто-то вышестоящий. Сама жизнь, или владычица смерть. Но в их деревне этот выбор был возможен. А Петя, получается, решил за свою жену. И с этим грузом ему теперь жить. Вроде всё правильно сделал. Но почему тогда так хреново?

Соболев переключил фары на дальний свет и стоял в самом начале дороги, ведущей к деревне. Справа от него в нескольких метрах, как он понял, было кладбище. Теперь он знал, где находится Петина жена. И вот вроде бы никогда не жаловался Соболев на хорошее воображение, но как будто смотрела на него сквозь деревья несчастная женщина, которой не позволили остаться на земле. Прожигала щёку взглядом. Отчаянным, молящим, полным ненависти и страха.

Костя стряхнул с себя наваждение, и покатил в сторону Позднего. Ему хотелось поскорее проехать пять километров темного леса, и оказаться в доме. Затопить печь на ночь, налить самогона и выпить, закусывая острым салом, тонко порезанным, лежащим на куске черного хлеба. И не забыть почистить лук к салу. Соболев не имел никакого опыта в употреблении домашнего самогона, но был не против приобрести этот опыт. А как? Очень просто, ведь слухами земля полнится. Читал, слышал. Значит, сумеет употребить в удовольствие, по всем правилам. Соболев думал, что картинка, которую он нарисовал себе и держал в голове, с полным ртом слюны, была не так уж плоха. Очень даже хороша и привлекательна была эта картинка.

Гэри лежал у печи, боясь расстаться с косточкой. И не жарко ему? Тем более, после ужина. А консервы алабай заглотил в одну минуту. Соболев накрыл себе поляну, налил в стакан жидкость апельсинового цвета. Выпить и закусить уже хотелось безумно, но Костя на мгновение залюбовался делом рук своих. Всё было красиво, самобытно, и очевидно вкусно. Он махнул полстакана самогона, который оказался ничуть не хуже заморского Джека Дэниелса, а то и лучше. Откусил от сложного бутерброда, – кроме хлеба с салом еще майонез и лук, – и зажмурился от удовольствия. Как же хорошо-то, Господи. Прекрасное тепло разлилось по крови, наполняя её ни с чем не сравнимым чувством покоя и уверенности, и в этот блаженный момент в окно неожиданно постучали. Соболев ощутил лёгкую досаду, но без какого-либо намека на страх. И от души порадовался тому, что успел выпить.

На пороге стояла девица, получающая Cosmopolitan по подписке. Соболев удивился внешнему виду девушки ещё в первый раз. Она была одета чуть ли не по столичному. Хотя, в том, как одеваются в Москве, нет определенной системы, или чёткой моды. Там все ходят, кто во что горазд. Не соблюдая никаких тенденций. Соболеву это нравилось. А вот что касается сельских жителей, в голове Соболева была определенная картинка. Он не встречал ещё в Позднем ни одной женщины, кроме этой модницы, но мужики по внешнему виду вписывались в Костину картинку. Свободные штаны и рубаха, простая брезентовая куртка, кирзовые сапоги – именно так в представлении Соболева и выглядел деревенский мужик. Из особей женского пола в деревне он видел только эту. Уже второй раз. И сейчас она выглядела ещё более стильно, чем утром. Соболев быстро охватил её взглядом и заценил: высокие белые сапоги со шнуровкой впереди, телесного цвета колготки, короткое платье ровного силуэта и ненавязчивого серого цвета, и серое же пальто. Волосы были искусно выпрямлены. В этом Костя не сомневался. Его жена, мучаясь с волнистыми волосами, постоянно выпрямляла их специальным утюжком. Вытягивала, выравнивала. Поэтому Костя знал, что вытянутые в прямые вьющиеся волосы отличаются от природных прямых. На лице у девушки был макияж, скорее дневной, чем вечерний. Вот только глаза накрашены сильнее, чем полагается при скромном деловом мейкапе. Соболев не очень разбирался в моде, но что девушка олицетворяла своим видом слово «стиль» чувствовал даже он. И это было так не по-деревенски. Настолько за рамками его, Соболева, представления о женщине в широкой юбке, или сарафане, непременно в платке на голове. Уставшей от чистки хлева и дойки коровы, и уж конечно, безо всякой косметики. Но чудное видение не было галлюцинацией, оно было прямо перед Соболевым. Девушка стояла и загадочно улыбалась.

– Чем обязан такому приятному визиту?

– Здравствуйте. Меня Надя зовут. А вас?

– Меня Костя.

– На улице к вечеру совсем прохладно…

Да, Соболев, ты болван! Держишь девушку на пороге. Ладно, Надя мёрзнет. Так ведь и дом остынет, что топил, что не топил.

– Хотите зайти?

– Не откажусь. Давай только на «ты», мы в деревне привыкли по-простому, без церемоний.

Надя прошла, скинула пальто Косте на руки, наклонилась и начала расстегивать сапожки.

– Не разувайтесь. Точнее, не разувайся, Надя, не надо.

– Но я же натопчу, как же?

– Ничего. Вытру.

– Можно я всё-таки разуюсь? Непривычно в сапогах по хате.

– Ну, что с тобой делать? Разувайся.

Надя сняла сапоги, прошла к столу и застыла около него, как прекрасная статуя с прямой спиной. Соболеву подумалось, что лучше бы ей прийти чуть позже. Например, после второго стакана. И что ему с ней делать? А ведь и правда… когда он последний раз что-то делал с женщиной? Получалось, что очень, очень давно. Как разладилось с Таней, пока он писал докторскую, так и не было ни с кем, получается. А тут стоит такая красота… Соболев почувствовал естественную тяжесть в нижней части тела. Чтобы не демонстрировать свою реакцию на прекрасную деву, он быстро прошёл к столу и сел, засунув ноги и выдающуюся часть тела под скатерть. Надя, не переставая мило улыбаться, решила наконец-то заговорить:

– Хочешь честно?

– Эээ о чем?

– Ну, ты спросил: чем обязан? Я и говорю, тебе честно ответить на вопрос?

– Хотелось бы. Слушай, ты меня заинтриговала. Честно-нечестно. Ты самогон пьёшь?