Сказочный ларец твоей души. Для тех, кто вырос, но верит в чудеса

– А на столе что?

– А что на столе? – глазами хлопает невинно.

– А на столе то, чего не должно быть. Смотри, сколько всего в щели набилось. Фонит всё, фу! А фонить не должно. Мне чистота нужна была, понимаешь?

Кнопа надулась и пошла в угол отсиживаться. Села на корточки, обхватила коленки, платьицем пол подметает, раскачивается, а из глаз слезки падают, как роса. Молчит. Ждет, чтобы подошли, по спинке погладили. Пожалели.

– Что, уже проблемы других решать передумала? – Арина усмехается и продолжает толочь в ступке.

– Так не даешь же ты! Уборщицей меня назначила, а к важному не подпускаешь… – хнык.

– А уборка – это самое важное для тебя сейчас. Пока ты сама фонишь, пока все вокруг тебя фонит, как же ты другим помочь сможешь? Что не по-твоему, сразу слезы лить будешь.

– И буду! Я к тебе приехала учиться. А не в домработницы, – последнее еле слышно.

Арина резко глянула, взяла тесак, подержала над свечей и давай молча стол скоблить. Тусклый металл хмуро посверкивал, сдерживая свою силу: он готов был резать толстые доски, будто масло, но всё, что от него требовалось, – снять тончайший слой наносного, чтобы стол стал снова просто столом. Добротным, древним, не фонящим. Чтоб не «фу», не «ах», а просто стол.

– От тебя, как от стола, фонит за версту, – Арина говорила спокойно и размеренно, в такт действиям. Просто факты. Никаких эмоций. – Мне стол для чего нужен был чистым? Для работы. Я травы принесла свежие, на рассвете собрала, чтобы не успели они нахвататься ничего лишнего, росой омытые. Каждая травка свое настроение несет, свою силу имеет. Подбирала их под людей, которые сегодня за помощью придут. Среди многих других именно их выбрала, с тем самым подходящим звучанием. А ты их на стол с пылью да крошками, с пятнами от ужина, с настроением вчерашним. Что эти травы людям дадут? Твои вчерашние возмущения за ужином, что не все под твою дудку поют? Так люди этих возмущений в себе и так ворох носят… Никто же их не скоблит, не чистит, росой не омывает.

Несколько минут тишины. Только нож ритмично делает свое дело.

– Арин, давай помогу тебе, – насупилась Кнопа. – Я же не знала…

– Ты на озеро сначала сбегай. Толку скоблить сейчас в таком настроении. Что стол от тебя возьмет сейчас? Слезы да раскаянье?

Кнопа, сверкая пятками, побежала к берегу. Плеск, писк от холодной воды. «Умница девчушка, решительная. Толк будет», – Арина улыбается про себя, продолжая ножом орудовать.

– Арин, я чистая, – с босых ног стекает вода, не решается войти наследить, в дверях мнется.

– Да ты становись на травки, не стесняйся, оботри ножки, для тебя их собирала, – подмигивает Арина и греет взглядом курносое личико.

У порога и впрямь свежих трав охапка. Кнопа становится на них, робко топчется, а на лице мягкая улыбка, да взгляд чистым-чистым становится.

– С себя начинай, девочка. Всегда с себя, – улыбается Арина и приглашает жестом к столу. – Тогда исполнится твоя мечта. Тогда ты ее совсем по-другому увидишь и прочувствуешь.

Синичка, которая мечтала о жизни за окном

Синичке казалось, что она запуталась. Вот все ее товарки, спокойненько нахохлив перышки, клюют сало на окошке. А она вроде бы и клюет, но так ее интересует жизнь за этим окном… Намного больше, чем сало.

– Чего замерла? Полетели, там в пятом доме семечек насыпали, – чирикнул Тертый Воробей и вопросительно покосился взглядом.

А она заглядывала в освещенную теплым торшером комнату и спрашивала себя: почему я здесь, а не там?

На подоконник вальяжно вышла Кошка. Потянулась, лениво кивнула Синичке и разлеглась между фиалок. «Эх, вот Кошка может быть и там, и тут. А я только тут, – вздохнула Синичка. – И сколько я ни билась об стекло, ничего не менялось…»

– Ты летишь или нет? – нетерпеливо чирикнул Тертый Воробей. – Чего застряла?

– Точно, застряла, – вздохнула Синичка и полетела таскать семечки. Зима долгая, морозная, иначе не прожить.

Кошка проводила взглядом птичек и задремала.

А на следующее утро они встретились. Кошка, оставляющая мягкие следы в мягком снегу. И Синичка, севшая на отливе погреться на солнышке.

– Что, в дом до сих пор хочешь? – мурлыкнула Кошка.

– Откуда знаешь? – вздрогнула Синичка, готовясь упорхнуть.

– Да у тебя все над клювом написано, – хмыкнула Кошка. – Хочешь помогу?

Синичка понимала, что, даже просто разговаривая с Кошкой, становится на скользкий путь. Но так ей хотелось попасть в это теплое и красивое пространство, так хотелось, что она готова была рискнуть… даже жизнью.

– Как поможешь? – робко спросила Синичка, готовясь упорхнуть в любой момент.

– Занесу тебя в дом. Как добычу, – ухмыльнулась Кошка. – Не страшно? – и равнодушно зевнула, показывая белые острые зубы.

– А не съешь? – недоверчиво спросила Синичка, сама ужасаясь своей наивности.

– «Вискас» вкуснее, – пожала плечами Кошка и добавила: – Но у меня свои выгоды, не спрашивай.

Мысли в голове Синички боязно трепыхались. Рискнуть? Или не рискнуть? Жизнь на кону… Стра-а-а-шно. Почему всё, чего очень-очень хочется, такое страшное?

Кап-капи-кап. Кап-капи-капи-кап. С сосулек дружно сбегала вода, напоминая о приходе весны.

– Спасибо тебе, Кошка, за идею спасибо! – крикнула Синичка, влетая в открывающуюся дверь. Смело, радостно, с надеждой.

И это было в сто раз лучше, чем в зубах у Кошки.

Ласточка в курятнике

Жила была ласточка. Она любила летать. А еще больше она любила летать в компании других ласточек.

Ласточка парила в небе, смотрела по сторонам: вокруг сотни таких же, как она, увлеченных своей жизнью, любимым полетом, солнышком и небом птиц. С кем-то можно было пересечься, коснуться крыльями, взглянуть друг на друга с сопричастностью и рвануть дальше. И так это было здорово: просто жить, просто летать, наслаждаться теплом, небом и солнцем.

А потом ласточке очень захотелось найти любимого и вывести с ним птенчиков. Мечта исполнилась быстро, и вот они уже вместе летают, соприкасаясь крыльями, и носят крошечные комочки глины к своему гнездышку, которое решили построить под крышей уютного выбеленного курятника.

А потом она сидела на крохотных, таких трогательных в своей беззащитности яйцах и мечтала о том, как они с супругом научат детей летать, и они все вместе продолжат свою яркую, полную полета и солнца жизнь.

Супруг носил ей еду, любил и заботился. А ласточка передавала эту любовь сквозь тонкую скорлупу, удваивая своей.

А еще ласточка смотрела сверху на жизнь куриц. И так это было интересно, непривычно. Они ходили целыми днями, что-то гребли, выклевывали. Не очень быстро убегали от рыжего петуха, который важно ходил среди своих курочек, похлопывая красивыми зелеными крыльями. Раз в день садились курочки на насест и начинали квохтать. Вечером хозяйские дети приходили с корзинкой и собирали яйца. А на следующий день всё начиналось снова.

Куры вечно квохтали о чем-то своем: то о зернышках, то о яйцах, то о петухе. Их жизнь проходила деловито и размеренно. Иногда какая-то курица садилась на яйца и становилась сразу настороженной и подозрительной. Клевала всех, кто подходил ближе, чем положено, и вообще старалась уединиться, спрятаться от остальных – пока яйца не высидит да цыплята не подрастут.

Однажды молодая курица взобралась на самую высокую жердочку и посмотрела на ласточку.

– Семейная жизнь началась? – одобрительно квокнула. – Полеты закончились?

– Как закончились? – удивилась ласточка. – Скоро деток летать учить будем, а потом в теплые края вместе отправимся. Полеты никогда не закончатся.