Человек. Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. Когнитология и гуманитарное знание

Служение русского человека государству становится основанием новой морали, которая и впитывает, и подчиняет себе христианские ценности. И не случайно император становится фактическим главой церкви.

Заключенное в этой трансформации скрытое противоречие между двумя приоритетами – приоритетом самодержавной государственной власти и приоритетом сакральных ценностей христианства – порождает набирающую силу тенденцию поиска новых, научныхоснований утверждения высших истин и социальной справедливости и нового их когнитологического образа. Мучительный процесс поисков нашел свое практическое завершение в третьей фазе, в идее Республики Советов, когнитологический образ которой становился образцом, указывающим всем народам путь реализации конечной цели истории. Образ России сливается при этом с образом Третьего интернационала, который создает свой исторический духовный мост к казалось бы канувшим в Лету берегам «Третьего Рима». Этот образ породил первоначальный массовый энтузиазм, который позволил «сметать» с пути всех неверующих, а также открытых и скрытых оппозиционеров великой идеи. Затем он постепенно переходит в фазу скрытых сомнений, публичных несогласий с новой философией истории. Каждый индивид с точки зрения своего внутреннего когнитологического образа мог считать себя в чем-то обиженным или обделенным теми самыми идеями социального равенства как выражения социальной справедли-вости, не говоря уже о жертвах открытой и скрытой гражданской войны, охватившей страну.

Когнитологический образ «тоталитаризма» становится оправданием восстания индивидов, которое придало слову «перестройка» магическую силу.

Однако «перестройка» не стала открытым и конкретным когнитологическим образом. В понятие «перестройка» включалось все, что можно было отнести к «великому будущему». Но в ней содержалось скрытое деструктивное «второе дно», которое и всплыло на поверхность общественной жизни в «лихие» 90-е годы. Стали обнаруживаться «два лика» перестройки. В итоге произошло цивилизационное «землетрясение», поставившее общество перед реалиями «дикой свободы». Отрекшись от «старого мира», человек оказался перед цивилизационным и нравственным вакуумом. Необходимо было заново восстанавливать нравственные отношения. Когнитологический образ «Святой Руси» стал обретать «новое дыхание».

Восстановление цивилизационных отношений, выражающих реальное единство народа, представлялось возможным лишь на путях органического соединения в одно целое трех исторически возникших позитивных когнитологических образов. Практическое движение в этом направлении вызывает немало нареканий и недоуменных вопросов. Ответ на эти вопросы оказывается возможным лишь на основе фундаментальной теории цивилизационной истины. Распад цивилизационных структур общественной жизни порождает состояние нравственного упадка.

Ситуация диктует необходимость серьезных теоретических размышлений над тем, что произошло, как стало возможно восстание индивидов и возможно ли восстановить общий позитивный когнитологический образ страны как духовную опору человека и может ли он обрести реальную жизнь в изменившемся общественном самосознании. Ответ на эти вопросы требует анализа истоков происхождения когнитологического образа и его функций в формировании личности и ментальности современных массовых движений.

Происходящая в мире дигитальная революция, рождение культуры видеоигр оказывают все более заметное влияние на механизмы создания когнитивных форм воздействия на массовое сознание[19 - См.: Classen Ch., Kansteiner W. Truth and authenticity in contemporary historical culture: an introduction to historical representation and historical truth // History and theory: Studies in the philosophy of history. – Middletown, 2009. – Vol. 48, N 2, May. – P. 1–10.].

Исследователи отмечают рождение таких феноменов современного знания, как «литературная метаистория»[20 - Там же. – P. 2.], примером которой полагается известная комбинация опыта войны и литературного изображения травмированной памяти в романе Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», позволяющая воспринять бомбардировку Дрездена американской авиацией не «сверху», из кабины «летающей крепости», а «снизу», из подвала здания, на которое падают бомбы. Отмечается роль «этической интервенции»[21 - Там же.] в описание таких явлений, как холокост, что позволяет увидеть процесс «окончательного решения» еврейского вопроса с точки зрения жертв политики геноцида. В этом отношении показательна книга Саула Фридлендера «Годы истребления: нацистская Германия и евреи, 1939–1945», экспериментальная структура которой позволила по-новому увидеть ключевые аспекты реальности нацистских преступлений. Отмечается также роль «фотографических рефлексий» в продвижении исторического знания, в обретении наиболее выразительными фото статуса «символического образа».

Своеобразным символическим образом памяти культуры Запада и гражданской религии человеческих прав стал фильм «Список Шиндлера», в котором режиссеру фильма Стивену Спилбергу удалось осуществить удачную комбинацию условностей американских вестернов и эффектов кинофильмов, посвященных войне во Вьетнаме, с апелляцией к ауре документов и к съемкам различных мест по всей Европе[22 - См.: Classen Ch., Kansteiner W. Truth and authenticity in contemporary historical culture: an introduction to historical representation and historical truth // History and theory: Studies in the philosophy of history. – Middletown, 2009. – Vol. 48, N 2, May. – P. 3.].

Эти формы специфического когнитивного знания позволяют соединить воедино чувства свидетелей войны и геноцида в описательно-визуальные форматы, сделать эти чувства понятными и значимыми для следующих поколений.

В контексте этих тенденций становится понятной актуальность рассмотрения методологических проблем когнитологии как дисциплины, исследующей образные формы знания, их специфику и механизмы воздействия на поведение человека.

В представляемых на суд читателя материалах ежегодника предпринимается попытка найти верные подходы к прояснению некоторых аспектов этих сложных проблем.

I. СТАТЬИ

КОГНИТОЛОГИЯ И КОГНИТИВИЗМ

    Л.В. СКВОРЦОВ

Как можно требовать от мысли,чтоб она работала правильно,когда кругом царит кромешная мгла? В среде умеренности и аккуратности.

М.Е. Салтыков-Щедрин.

Проблема отношения когнитологии и когнитивизма возникает на волне прогресса научного знания в области информации, оказавшего влияние на ситуацию всех, не только естественных, технических, но и гуманитарных наук. Естественно, это влияние оказалось различным и имеет различные теоретические и практические последствия.

В области гуманитарного знания информационный прогресс порождает сенсационное представление, согласно которому становится возможным создание эмпирически достоверной философии разума.

Философское толкование разума долгое время определялось дуалистической концепцией Рене Декарта, согласно которой атрибутом материальной субстанции является пространственная характеристика, протяжение, а атрибутом идеальной субстанции – мышление. Две субстанции оказывались антиподами, соответствие между которыми как истинное познание удостоверялось с помощью Творца мироздания, который в силу своего совершенства не имел права и не мог вводить человека в заблуждение.

Под влиянием позитивизма возникает попытка преодолеть картезианский дуализм и определить общее начало материального и идеального. Проблема отношения между субстанциями трансформируется в психофизическую проблему, т.е. проблему человека, а не Универсума.

Однако теоретическая последовательность в решении психофизической проблемы, как правило, оборачивалась очевидным редукционизмом: либо материальное сводилось путем логической аргументации к идеальному и мир не только становился «монистическим», но и мог «помещаться» в сознании человека; либо идеальное сводилось к материальному, так что мозг мог «выделять» мысль, как печень выделяет желчь. Попытки бихевиоризма избежать нелепостей идеалистического и вульгарно-материалистического редукционизма, исходить в объяснении только из, казалось бы, реальных, видимых форм поведения, находить подлинную причину и выводить из нее, а не из абстракций разума адекватные следствия породили парадоксальные воззрения на жизнь человека. За пределами «реальности» и «подлинности» оказывалась вся сфера культуры. Человек низводился до уровня примитивного организма, действующего в соответствии с инстинктами, рефлексами, стимулами и реакциями.

Когнитология – это духовный антипод бихевиоризма. Ее постулат основан на признании относительной автономии сферы разума, формирующего исходные предпосылки образов, оказывающих драматическое влияние на жизнь человека.

Это значит, что поведение человека определяется как изменением материальных условий его бытия, так и феноменологией духа. Здесь мы имеем дело с «обратным» детерминизмом, отвечающим на вопрос, как идеи разума материализуются в действительной жизни. Этот взгляд следует философской традиции признания автономии разума, представленной именами выдающихся философов, начиная с Сократа и Платона.

Наряду с этой линией возникает и другая теоретическая линия – линия материализма, которая в Новое время приводит к специфическому толкованию человека как машины. Прогресс в области научных исследований информации, как казалось, открывал качественно новые перспективы механистического толкования разума. В середине XX в. возникают набирающие силу тенденции утверждения компьютерных версий разума и поведения человека. Ключевую роль в утверждении этих тенденций сыграли такие ученые, как Ньювелл, Саймон, Чомски и Хилари Патнэм.

Их позиция подкреплялась раскрытием природы действия нейронов человеческого мозга, имеющей «дигитальный характер», т.е. действующей по принципу «on – off», «включение – выключение». Когнитивные операции, таким образом, могли конструироваться по типу «входа» и «выхода» («input» – «output»). Такое конструирование и становится истоком когнитивизма.

Эта позиция казалась весьма привлекательной, поскольку она, с одной стороны, была постбехивиористской, преодолевающей очевидную вульгаризацию человеческой природы, а с другой – соответствующей «моде», победному шествию информационного прогресса во всех сферах жизни. Компьютер не просто занял подобающее ему место в системах управления, обучения, на производстве и в быту, в системе обороны, в медицине, на транспорте и в научных исследованиях и межличностной коммуникации, он стал оказывать все более заметное влияние на типы мышления и речевойкоммуникации. Здесь и стали возникать некоторые странности, связанные с попытками утвердить новую, компьютерную модель сознания.

Литавры, сопровождающие утверждение информационного общества, не могли заглушить голосов тех теоретиков, которые видели очевидное несоответствие компьютерной модели сознания его реальному цивилизационному функционированию. Хотя компьютерная модель разума рассматривалась как соответствующая принципам научного мышления, однако она, как оказывалось, ставила под сомнение основания такой науки, как математика. Возникал вопрос: можно ли представить математику, ее эволюцию, ее открытие по типу «входа – выхода»? Что, например, имеется на «входе» мнимых чисел? Или как объяснить рождение идеальных конструкций непересекающихся параллельных, с одной стороны, и пространства Лобачевского – Римана, обладающего свойством кривизны, – с другой? Или как понять природу сновидений? Что здесь на «входе» и что «на выходе? Во время сна сознание человека рождает образы и оперирует ими автономно. Как это возможно, если человек спит с закрытыми глазами и не видит внешним взором то, что он «видит» своим внутренним взором? Откуда берутся эти картины, которые наблюдает человек во время сна? Какой носитель определяет их содержание? Энцефалограмма не способна расшифровать содержание сна.

Проблема заключалась и в принципиальной невозможности выразить в компьютерной модели сознания контакт человека с трансцендентной реальностью, которая предполагает возможность безграничных, т.е. свободных, самоопределений человека. Если же исключить этот контакт, то человек утрачивает свою некомпьютерную парадоксальность, а вместе с тем и специфику, становится в один ряд с другими живыми организмами. Но существуют ли реальные основания автономии разума?

1. Феноменология и эмпирическое основание автономии разума

Автономия разума может быть признана возможной, если разум имеет автономное эмпирическое основание, не тождественное сумме влияний внешних эмпирически данных причин.

Философское рассмотрение этой проблемы оказывается связанным с теми дискуссиями, которые возникают вокруг новейших концепций феноменологии.

В центре внимания этих дискуссий закономерно оказываются такие понятия, как «непосредственный опыт» и «интенциональность», а также методологические представления – «эпохэ» и «феноменологическая редукция».

Эти понятия являются ключевыми в феноменологии Э. Гус-серля. Они имеют прямое отношение к когнитологии, поскольку нацелены на расшифровку внутренней структуры сознания. Признание легитимности или отрицание легитимности непосредственного философского опыта во многом предопределяет возможность признания когнитологии как дисциплины, входящей в ряд наук, опирающихся на опытное знание. В этом контексте ключевая установка феноменологии – «ближе к самим вещам!» – предполагает специфическое понимание «вещей».

Это и порождает теоретические дискуссии.

Их иллюстрацией может служить столкновение позиций таких интерпретаторов феноменологии Гуссерля, как Яакко Хинтикка и Сёрен Овергард.

Сёрен Овергард (кафедра философии, Университет Галла, Англия) для определения адекватной философской позиции считает необходимым дать анализ возникшей исторически теоретической пропасти между аналитической и континентальной традициями в философии. Если одни утверждают, что такой пропасти никогда и не было, то другие считают необходимым проследить историю возникших традиций вплоть до их общих корней. Тем самым создается возможность наведения мостов и выработки единой позиции. Попытки «сидеть на двух стульях» С. Овергард считает несостоятельными. В такой попытке он и видит слабость позиции Яакко Хинтикки.

«Сидеть на двух стульях» означает признавать в одном явлении в одно и то же время совпадение эмпирического и трансцендентального.

Но ведь в субъект-объектной реальности как раз и происходит совпадение факта и его идеальной формы. Это – образец как выражение совершенства. Совпадение эмпирического и трансцендентального, таким образом, происходит в действительности практического творчества.

Но как обстоит дело в феноменологии? Это зависит от толкования «вещи». В феноменологии «вещь» не совпадает с реальным предметом, так как она становится продуктом феноменологической редукции, т.е. «заключения в скобки» реального мира. «Вещь» находится в сфере сознания. В такой «вещи» также происходит соединение трансцендентального и эмпирического, но эмпи-рическое здесь является моментом непосредственного, а не внешнего опыта. Однако идея «соединения» является общей.

Овергард считает, что Хинтикка вдохновился Витгенштейном, который в работах «среднего периода» «флиртовал» с понятием философии как феноменологии. Вместе с тем Хинтикка проявил особый интерес к феномену непосредственного опыта, его артикуляции и критике феноменологической конепции Гуссерля. Овергард в свою очередь считает позицию Хинтикки позицией «непонимания».

Правильная оценка этих споров во многом зависит от прояснения того, что хотел сказать Гуссерль на самом деле. Но не означает ли этот взгляд «додумать» за Гуссерля, «выпрямить» его мысль таким образом, чтобы подкрепить свое видение его философии?

Одна из ключевых категорий феноменологии Гуссерля – это «эпохэ», не только допускающая, но и предполагающая необходимость «заключения в скобки» окружающего мира, отделение от него сферы сознания. В нем и должна находиться истина. По логике рассуждений Гуссерля именно такое отделение истины от текучей и неопределенной эмпирической реальности и позволяет сделать философию строгой наукой.

С позиций обыденного здравого смысла такое разделение окружающего мира и сознания представляется нелепым, ибо в этом случае философия как бы изолируется от объекта, познание которого и превращает философию в знание. Философ становится тем «пауком», который плетет свою паутину из самого себя, т.е. оказывается очередной иллюстрацией критики Ф. Бэконом спекулятивной философии, которая строит мир из понятий, обреченных с самого начала на то, чтобы не соответствовать критерию истины. Но разве математик не создает мир, сотканный из логически выстроенных с помощью исходных понятий конструкций? Геометрия Эвклида, например, строится именно таким образом. При этом математика служила образцом строгой науки.

Стало быть, и философия, если она правильно определит исходные понятия и, опираясь на них, будет создавать логически последовательную структуру, может создать истинный образец любого предмета. То, что эмпирическая жизнь не соответствует этому образцу, ни о чем не говорит, ибо она есть некий «сырой материал», который еще должен быть сформирован.

Такое представление может казаться односторонним. На самом деле, можно говорить о двух типах жизни-в-мире. Жизнь, складывающаяся исторически, может считаться подлинной, поскольку она формируется под воздействием реальных, невыдуманных обстоятельств. Здесь действует причинно-следственная связь, так что человек реагирует на нее в точном соответствии со стимулом. Но жизнь может формироваться и под воздействием определенной цивилизационной идеи, которая упорядочивает поведение таким образом, что в итоге возникает соответствующий идее прекрасного результат. В этом случае приоритетное значение придается социальной рефлексии, самоанализу, способности осознать прекрасное и сделать правильный выбор. Как с этой точки зрения следует оценивать категорию «эпохэ»? «Заключение в скобки» реального мира можно рассматривать как методическое правило, позволяющее встать «выше» текущих исторических детерминант, обусловливающих стихийное течение событий, выработать внутренние ориентиры, способные придать совершенную форму человеческому мироустройству. В этом мироустройстве мир предстает как целое, как гармоничное и взаимосвязанное единство частей, где каждая часть выполняет свою функцию, поскольку соответствует содержанию и форме целого. В этой системе объективность совпадает с соответствием функционирования части функционированию целого. Феноменологический лозунг близости к самим вещам может трактоваться как близость к вещам, наиболее адекватно исполняющим свои функции в контексте совершенного целого. Именно в таком подходе фактичность и трансцендентальность сливаются органически: факт обретает свою подлинность, поскольку он совпадает с заданной ему формой. И здесь проявляется принципиальная разница между фактичностью, как она толкуется в естественно-научном знании, и фактичностью в феноменологии. Фактичность в естествознании совпадает с фактом как он есть здесь и сейчас. Фактичность в феноменологии – это объективность предмета как он задан в сознании целого. В этой своей форме феноменологическая фактичность и оказывается в ее гуманитарной ипостаси, а вместе с тем в мире когнитологии. В центре внимания когнитологической интерпретации позиции Гусерля оказывается проблема «феноменологической редукции». Хинтикка полагает, что именно на ее основе и возникает содержание непосредственного опыта, его различных базисных составляющих: неартикулированных данных – это данные цвета, звука, осязания, т.е. «содержаний ощущения», лишенных интенциональности; и мыслительных процессов, которые несут в себе специфическую интенциональность. Содержание ощущений – это хилетическое, т.е. «бесформенное вещество», которое нуждается в придании ему формы или «ноэтических моментов» со стороны конструирую-щего опыт субъекта.

Хинтикка формулирует эту мысль как мысль Гуссерля, отмечая, что эмпирический опыт не приходит к нам уже артикулированным категориально. Он структурируется посредством ноэтичес-кой активности. Мы налагаем формы на сырой материал опыта, что необходимо сделать для того, чтобы превратить опыт в опыт объектов с их качествами и отношениями. В редукционистском стремлении достигнуть ноэтических и хилетических (неартикулированных) слоев важную роль играют понятия «заключение в скобки» или «эпохэ», как метод получения непосредственного опыта. Таким образом, по мысли Хинтикки, из непосредственного опыта Гуссерлем исключаются повседневные материальные объекты. Гуссерль через непосредственный опыт открывает «концептуальную структуру» мира. Соответственно обычные объекты, такие как деревья, животные, люди, инструменты, должны восприниматься не в соответствии с их лежащими на эмпирической поверхности качествами, как исчерпывающими их действительную природу, а как неартикулированные, так называемые хилетические данные, смысловая природа которых еще должна быть сформирована. Если феноменологическая редукция выводит нас за пределы обычных объектов к непосредственному опыту, то затем этот непосредственный опыт артикулируется и для этого вводится понятие «конституция». Конституция должна иметь дело с процессами, посредством которых данное артикулируется в сознании человека, возвращаясь к уровню обычных объектов. Согласно Хинтикке, Гуссерль был уверен в том, что в непосредственном опыте материальные объекты не могут быть даны. В нем присутствуют только хилетические данные. Это сомнительное предположение и привело к постулату о «сырых» хилетических данных как основных составляющих опыта, тогда как Витгенштейн понял, что даже наиболее примитивный, необработанный опыт уже артикулирован категориально: он состоит из определенных целостностей – животных, растений, людей, полезных приспособлений, домов, гор, так же как из положения наших дел и событий. А это значит, что весь методологический аппарат Гуссерля становится ненужным, отпадет необходимость и в понятии «конституция». Овергард справедливо считает, что этот вывод о ненужности феноменологической редукции наносит удар по основам феноменологии Гуссерля[23 - См.: Overgaard S. How to analyze immediate experience: Hintikka, Husserl and idea of phenomenology // Metaphilosophy. – Oxford, 2008. – Vol. 39, N 3. – P. 286.].

Очевидно, что вырисовываются две трактовки непосредственного опыта: трактовка Гуссерля и трактовка Витгенштейна. Гуссерль полагает что опыт в его целостности состоит из двух частей – сырых ощущений как непосредственно данных и их артикулирования ноэтическими средствами. В итоге путем конструирования «возникают» объекты в своей целостности. Витгенштейн же вслед за Хайдеггером считает, что человек непосредственным образом воспринимает целостные объекты – автомобиль марки «мерседес», а не по отдельности краски, запах бензина, шуршание шин и т.д. Вначале целое, а затем и его качества как части целого: вначале дом, а затем скрип дверей, цвет крыши, запах дыма из печной трубы и т.д.

Как оказалось, обе трактовки опыта имеют под собой реальные основания: это опыт обычного человека, на который опираются Хайдеггер и Витгенштейн, и опыт создателя сложных информационных систем, который предвосхищала феноменологическая конструкция Гуссерля.

На самом деле обычный человек воспринимает объекты в их целостности и оперирует их образами в своей мыслительной деятельности.