СемьЯ

Саше мигом расхотелось спрашиваться еще хоть что-нибудь.

От мыслей о Косте тянуло в груди. Он никогда не боялся брать на себя заботу обо всех бродягах, что только прибивались к свету их керосинки. Он принимал решения, он тащил друзей за собой, он не сдавался и не плакал. За Костей хотелось идти.

Где он теперь?..

Когда далекий зовущий голос оборвался, Юра какое-то время шел в молчании. Мила, всхрапывающая за их спинами, словно подстреленная лошадь, все чаще и чаще отставала – почти незаметно, и Егор тянул ее дальше, но она отталкивала его руки и мотала головой, вымученно улыбаясь.

Они шли.

– Костя никогда бы не стал здесь орать, – сказал Юра, когда тишина привычно обступила их силуэты. – Он знает, что ходит по этим коридорам. И этот голос… Но, кажется, мы оторвались. Все в порядке.

– Надеюсь, так и было… – сказала Мила.

Саша не стала спорить. Ей не хотелось даже думать, что если это и вправду был Костя, то они просто оставили его в бесконечных сырых тоннелях.

Коридоры петляли, змеились и расходились в стороны. Каждый шаг давался через силу.

– Куда мы идем? – спросила Саша. – Ты знаешь дорогу?..

– Нет, – поморщился Юра. – Мы просто уходим подальше, в безопасность. И заодно ищем друзей.

И, как бы Саша не хотела на это надеяться, веры в ней осталось совсем чуть-чуть.

Всего пару капель.

Глава 6

– Теперь точно не успею попрощаться, и папа уедет… – шепчет Саша и умолкает, ощутив, как ее слова громадным облаком повисают в воздухе.

Юра искоса глядит на нее, крепко сжав губы. Она понимает: его друзья неизвестно где, Костя и Женя все еще в глубине коридоров, наедине с химерой. Карта, теплые вещи и еда – почти ничего не осталось. Только полупустой и дважды промоченный рюкзак Егора, да Мила захватила с собой вещи, и почти все – Валины. Все припасы бросили там, в комнате, пока собирались в дикой спешке.

А Саша опять жалуется из-за папы.

Щеки колет стыдом.

Бродяги идут по тоннелю, проложенному на невероятной глубине под землей, и кажется, что того мира, реального, и вовсе больше нет. Только закопченные стены, ржавеющие скобы и обескровленные жилистые провода… Коридор кончается быстро, Саша даже не успевает устать от беспрестанного мелькания одинаковых дверей перед глазами, как очередное жерло выныривает прямо перед ними.

Юра спрыгивает с небольшого выступа, оглядывается по сторонам. Прислушивается.

Тоннели, казалось, оживают: отовсюду доносится приглушенное дыхание. Шорохи, скрипы, металлический лязг… Едва различимые шаги, ни на миг не позволяющие забыть, куда бродяги попали.

Не позволяющие забыть об опасности, свернувшейся клубком в каждом углу.

– Давайте, – в конце концов зовет Юра. Ему передают притихшую Валю, а Мила, с трудом доковылявшая до них, ласково гладит бледную девичью ладошку.

– И куда нам теперь идти, чтобы выбраться отсюда? – спрашивает Саша, спрыгнув с выступа. Оставлять мертвенный коридор, в котором все было забито глухой тишиной, не хочется. Шепоток, кажется, умоляет ее шагнуть вперед.

От этого становится не по себе.

Юра молчит.

– Куда?.. – эхом переспрашивает Мила.

– Направо, – решает он. Говорит так, чтобы никто не посмел ему возразить.

– Ты уверен? – с нажимом спрашивает Саша. – Сколько ж можно плутать…

– Уверен. Пошли.

Внутри Саши вспыхивает гнев, но тут же гаснет. Что ей толку злиться? Других вариантов все равно пока нет.

Переглядываясь, бродяги медленно ползут дальше.

Здесь хотя бы есть свет – здоровые рыжеватые лампы под потолком горят почти в полную мощность, щедро делятся светом с испуганными людьми. Теперь бродягам негде спрятаться, но Саша изо всех сил пытается дышать размеренно и ровно.

Подумаешь, шепот. Скрип. Или шаги.

Это же все просто чудится.

Чудится ли?..

Но Мила вздрагивает от очередного скрипа вместе с Сашей, и мир будто бы чуточку кренится в сторону.

Ладно. Зато тут много боковых ответвлений. Если перед ними появится химера, всегда можно будет уйти вправо или влево и бежать, бежать, пока легкие не взорвутся белой вспышкой, пока дыхание не оборвется в горле, пока…

– Я сама хочу пойти, – просит Валюшка едва слышно, но Юра лишь качает головой:

– Давай потом, ладно?.. Сейчас нам надо всех найти.

– Нет, я хочу сама! – Валюшка поднимает голову от его плеча и кривит лицо, словно готовится заплакать. Саша, на миг отстранившаяся от всего вокруг, удивляется – и откуда в девочке столько воды? Плачет и плачет, никак не успокоится…

Мила догоняет их, гладит Валю по голове, но девочка вырывается, брыкается и, кажется, вот-вот укусит Юру мелкими зубками.

Саше не хочется вмешиваться. Ей страшно, ей тошно, ей почти невмоготу. Качели подбрасывают ее то под облака, то низвергают в преисподнюю: то злость накатывает, то смирение, то отчаяние… Папа вот-вот уедет, уедет надолго, быть может, даже навсегда. А она так и останется в этих мрачных тоннелях.

И тоже, наверное, навеки.

– Сам-а-а! – разрывается криком Валюшка, и Юра ставит ее на пол. Громкие вопли могут привлечь что-то нехорошее, затаившееся впереди, зовущее их голосом пропавшего Кости.

Мила успокаивает, присаживается рядом с Валей, приглаживает ее сальные кудряшки и стирает пальцами мелкие слезинки с чумазого лица. Юра морщится, и шея его покрывается багровыми пятнами – он напружиненный и злой, он и сам боится, а Валины крики вот-вот сорвут крышку с закипающего чайника.

– Тише, тише… – шепчет Мила. Теперь она больше не злится. Ее лицо осунулось и посерело, глаза ввалились. Кажется, будто она вот-вот рассыплется на части.

А потом, заметив, что Валя и не собирается успокаиваться, Мила затягивает ласковую мелодию.

Саша, стоящая рядом с ними, жмурится. Ей вспоминается промозглый вечер, заиндевевшее окно и тяжелое пуховое одеяло. Оно немного прорвалось сбоку, нитки расходятся, и из дыры торчат слежавшиеся желтые пушинки с острыми краешками. Маленькая Саша, закутанная в одеяло, словно в кокон, часто-часто моргает, пытаясь не уснуть.

Просто сказка очень интересная. Мама клюет носом, бормочет, водя пальцем по страницам, не догадываясь даже, как приключения гусенка и стрекозы остаются счастьем в маленькой Саше. У девочки мокрые после ванны волосы, кончик носа заледенел от прохлады, а торшер едва светит, и мама читает скорее по памяти, чем по бумаге.