СемьЯ

– От жиртреста слышу!

Папа рассмеялся, но живот втянул. От горячей воды, льющейся в раковину, шел пар, и тепло с новыми силами окутало Сашу. Она прижалась к папиному боку, выдавила пасты на щетку и принялась чистить зубы.

– Лучше чисти, лучше, – подбадривал папа, снимая станком пену вместе с жесткими волосками. – А то грязнуля такая стала, жуть…

– Пап, – она толкнула его локтем. – Отстань, а.

– Вот так, да? То «папочка, не уезжай, пожалуйста», то «отстань». Не бережешь ты отца.

– Берегу, – ответила Саша. – И хорошо, что ты не уехал.

– Оладьи стынут! – крикнула мама с кухни. – Заканчивайте плюхаться.

– Идем! – ответил папа, вытирая полотенцем гладкий подбородок. – Куда бы я поехал-то? Ну, разве можно на севере отыскать такую прекрасную дочурку?..

– Грязнулю и засоню?

– Именно, – сказал он и чмокнул ее в макушку. – Давай, подтягивайся на кухню.

Внутри у Саши дрожало что-то робкое и удивительное. Глядя на свое худое лицо, отраженное в зеркале, Саша все еще пыталась понять, что же это за чувство.

И, только сплюнув мятную пену в раковину и прополоскав рот, она вдруг все поняла.

Это счастье.

Румяные оладьи сочились жаром, сливовый джем таял во рту. Обжигаясь чаем, Саша дула на кипяток и кусала оладушки, блаженно щурясь на солнечном свету. Папа пил кофе и краем глаза поглядывал в телевизор. Мама, сидя между ними, мелко нарезала репчатый лук для вермишелевого супа.

Саше захотелось маму обнять. Это было непривычно, но желание зудело в груди, и не думая сдаваться. Положив на тарелку надкусанный оладушек, Саша потянула маму на себя.

– Ты чего это? – с подозрением спросила та.

– Просто.

Мама с готовностью отложила нож в сторону, вытерла руки тряпкой и крепко обняла Сашу в ответ.

– Слушай, ты не горячая? – обеспокоенно спросила она, прижимаясь губами к Сашиному лбу.

– Все хорошо, мам. Не волнуйся только…

В маминых руках было надежно. Саша зарылась носом куда-то ей в шею, вдохнула – даже запах у нее особый, мамин. Раньше все было по-другому, но те бесконечные тоннели, взволнованные лица бродяг, одиночество и пустота…

Теперь хочется цепляться за маму. Хочется, чтобы она не беспокоилась по пустякам – куда ты пошла, скоро будешь, почему не звонишь… Хочется защитить ее от этого. Саша до конца маму так и не простила, все еще думала порой, что та наслаждается своим тоталитарным контролем. Но теперь Саша маму понимала.

А это было первым шажком к прощению.

– Какие планы на сегодня? – спросил папа, отхлебывая кофе.

– Не знаю. Гулять, наверное, пойду.

– Сходи, сходи… – мама все еще гладила Сашу по волосам. Мамин запах вдруг будто сбился, ослабел, и из него выскользнули Милины нотки.

От одного воспоминания Саша сжалась.

– И Валю с собой на прогулку возьми, – попросила мама. Саша отстранилась от нее, не размыкая объятий.

– Валю?..

– А чего вы без меня оладушки точите? – донесся веселый голос из коридора.

Саша окаменела.

Валя, появившийся в дверях, был мелким и вихрастым. Загорелые плечи, веснушчатое лицо, посветлевшие от солнца волосы.

– Я с ней никуда не пойду, – сказал Валя, хватая оладушек со стола. Мама легонько шлепнула его по руке:

– Не таскай! Налей чаю и поешь нормально.

– Некогда. У меня там…

– Ты ведь утонул, – прошептала Саша. – Ты умер…

Ей было легко смириться со всем остальным – и заботливой мамой, и отцом в их старой квартире, и с кровавыми листьями, рассыпающимися от одного прикосновения. И даже с нарисованными цветами в вазе…

Но с мертвым Валькой, который за обе щеки уплетает оладья со сливовым джемом, она смириться не могла.

– Ты мертвый, – чуть громче, но все еще хрипло повторила Саша.

Валя прищурился. Снова куснул оладушек за румяный бок и, ухмыльнувшись, спросил:

– А ты?..

* * *

Саше почудилось, что она проснулась вновь – просто скверный сон, сейчас ее вновь встретят солнце, льющееся сквозь тюль в комнату, запах оладий и мама… Нет. Приглушенный серый свет, падающий сверху, казался больничным и бледным. Бетонный мешок с высокими стенами, под потолком – черная решетка, а под ее ладонями гниющий мусор: листва вперемешку с разорванными пакетами, банки и бутылки.

Напротив, привалившись плечами к стене, стоял Юра. Лицо его было серым, глаза без отрыва смотрели на Сашу. Руки он скрестил на груди.

Саша прокашлялась, вытерла руками слипшиеся от слез веки. Она сидела у стены – видимо, это Юра ее так усадил. Зачем?..

Взгляд упал на тело, что лежало в центре бетонной комнаты. Человек. Это же человек…

Саша все еще не до конца пришла в себя – голова кружилась, как будто Саша спала до обеда в душной комнате, по телу ручейками текли капельки пота, дышать было трудно. Она моргнула раз. Другой. Третий.

Тело никуда не исчезло. Юра молчал.

– Это что? – тихо спросила Саша. Взгляд ее, казалось, прирос к этому мертвому, без малейшего сомнения мертвому телу.

– Ты, – глухо ответил Юра.