Фуга. Горсть вишневых косточек

– Да, Саша, почему? – ехидно ввинтила Лика.

– Леопольд больной и старый, он уже такая развалина, что его раздражает весь мир, – Сашка дернул плечом и тут же помрачнел от дурной мысли, – Однажды давно случилась тяжелая авария, дед остался прикован к коляске, а его сын – Всеволод Волданович – погиб. С тех пор Леопольд зол на всякого, ему остается лишь ворчать и ругаться, чтоб хоть как-то сладить с тоской.

– Не представляю, как ты его терпишь

– Волдановичи придут не с Леопольдом, сегодня у нас особый гость, некий юноша, Марк прочит его к отцу на службу, – проговорил Андрей, кромсая овощи.

– Ах да, неясная история с этим парнем, – оживилась Лика, – Якобы Марк обнаружил его в лесу, привязанным к дереву! Бедняга был слаб и напуган, он отказался говорить, кто его привязал.

Сашка кивнул с видом особой осведомленности:

– Волданович в нем души не чает; думает, что парень знает своих обидчиков, но из высоких соображений православной добродетели не выдаёт их – надеется, будто его смиренное молчание пробудит в них совесть, заставив тем самым встать на путь искупление греха.

Андрей хохотнул:

– Верно парень-святоша тот ещё прохиндей и вполне заслужил быть привязанный к дереву, вот и молчит, как рыба. А разыгрывать невинность ему только на руку.

– Я давно заметила за тобой всплески расстроенного воображения.

– Так или иначе, а Марк хочет устроить его к отцу на службу, уже все уши прожужжал тем, что место диакона пустует в то время, как такой приятный юноша не у дел.

Всё замолчали, потому что из коридора, под лёгкий шорох рясы, послышались шаги. В дверях появился отец. Он застыл на пороге, разведя руки по сторонам:

– Что мне сделать с женщиной, чтоб ей было хорошо? – заявил он. На миг повисло молчание, Лика опомнилась первой:

– Есть тут один дамский угодник.

– Александр?– отец вопросительно посмотрел на сына.

– Что еще за вопросы! – Сашка с недоверием взглянул на отца, выковыривая внутренности тыквы.

– Ах, ты ничего не понимаешь!– Иоанн нетерпеливо отмахнулся, – Из года в год я сажаю кустики облепихи. Как известно, они любят расти парами и облепихи-мужчины чувствуют себя прекрасно, а вот женщины высыхают и гибнут, – отец заходил по кухне, сложив руки за спиной, – Вероятно – почва, слишком глинистая и пресная. Как же досадно! Нужно непременно разобраться в этом вопросе, ведь так приятно попить зимой облепихового чаю, а уж варенье выше всяких похвал. – Было видно, что Иоанн в прекрасном расположении духа, он ходил по кухне и рассуждал о садоводстве, а остальные слушали его, не смея даже вставить слово.– Вот, совсем недавно, наткнулся на статью одного уважаемого ботаника, – продолжал он, – Учёный рассуждал, почему сорная трава, кусты и колючки растут в сочном изобилии на любом клочке почвы, а культурные посадки, даже в хорошо подготовленной земле, выращивать не просто. Да потому, – считает ботаник – что трава и колючки родные дети земли – их семена попадают туда естественным путем и даже могут храниться несколько лет, прежде, чем прорасти, а садовые культуры, те, что намеренно выращивает человек, будто бы подкидыши, навязанные пасынки, они противятся росту и земля их отвергает.

Иоанн замолк и вязкая тишина на миг сковала воздух.

– И как ты только проповедуешь с таким косноязычеем, папа! – выпалила Лика.

– А, кажется, ты услышала что-то, к чему можно придраться, Анжелика, должен огорчить, что мне нечего стесняться своих слов, да и проповеди безупречны.

– Ты уверен в себе, как всегда! Собственно, как и прочие упрямцы сего грешного мира....

Слово за слово она затянули перебранку. Ну да, отец и Лика больше двух минут в тесном помещении – это совершенно точно значит, что спора не избежать. Лика всегда была поперечной, забиякой. С раннего детства она с ошеломляющей самоотверженностью торопилась затеять ссору, и очень быстро любимой мишенью для нападок стал Иоанн. Сдержанный, серьезный он растравливал любопытство девочки, и она, конечно, неосознанно, сама того не понимая, дразнила его придирками, дерзкими колючими ответами, непослушанием – выискивала пределы отцовского терпения и нащупывала, как далеко можно зайти. Ей нравилось наблюдать, как подтачивается выдержка взрослого сильного человека, как копится раздражение, медленно перерастая в ярость, как зреет чуть заметная морщинка суровости меж бровей Иоанна. С каким-то извращенным удовольствием она слушала, как он бранит ее и острым замечанием добавляла пыла его гневу. По мере взросления, Лика добилась от отца того, что он выходил из себя при любом пустячном замечании, будто сама сущность Анжелики, само ее присутствие поднимали Иоанну нервы. Дома уже перестали относиться к этому серьезно. Но взрослея, постепенно Лика теряла интерес к детским задирам, незрелым крикливым выходкам, спорам и нехорошему вниманию со стороны родителей; по своей сути она оставалась открытой, но взбалмошной и несдержанной. Иоанн же научился воспринимать ее в штыки, в любом слове слышал упрек, недоверие, а малейшее проявление свободы понимал, как откровенный выпад в свою сторону. Отношения не ладились, необоримый отец требовал послушания, а в некоторых случаях даже подчинения, Лика просила принимать ее, как есть. И может к девятнадцати годам она уже не испытывала прежней жажды спора, но Лика была единственная, кто перечил отцу без страха и зазрения совести. И эти чрезмерные вольности угнетали Иоанна изрядно.

– В конце концов, Анжелика, право твоего голоса не так велико, как ты мнишь.

Лика швырнула полотенце о стол:

– Тогда готовь сам для своего Марка, раз я не важна! – она стремглав выскочила с кухни и в ту же секунду в глубине коридора хлопнула входная дверь.

– Богдан, выключи эту трахтелку! – цыкнул Иоанн. Отец не одобрял телевидение, Богдан потянулся к кнопке и вдруг застыл с вытянутой рукой. Он задохнулся от удивления, а лицо стало даже бледнее, чем обычно. Телевизор продолжил трещать среди безупречной тишины кухни.

– Ты что? – Андрей незаметно подтолкнул брата локтем. Богдан поспешно ткнул на кнопку.

– Ничего, ничего совсем!

– На тебе лица нет, – нахмурилась Марина. – Когда ты нервничаешь или пугаешься у тебя губы синеют, а сейчас вообще, как у покойника.

– Там говорили про отшельников в миру, Богдан увидел мечту своей жизни, – заметил Андрей.

Богдан покачал головой:

– Да-да, очень остроумная шутка, Андрей, – и, чтоб сменить тему, указал на заваленный полуизрезанной едой стол, – Что же нам с этим делать?

Отец недовольно сморщился:

– Придумайте что-нибудь, – он уже готов был уйти. Повседневный мирские заботы всегда мало его волновали.

– Я все приготовлю, – в дверях показалась Женя. Она прошла на кухню, сняла коричневую клетчатую рубашку, повесила ее на спинку стула и добавила отцу, – Не волнуйся, я все устрою.

– Вот и хорошо, – отец тут же забыл о заминке с ужином и повернулся к Андрею. – Я вообще-то по твою душу, мой мальчик, помой руки и пожалуй ко мне во флигель.

Андрей покорно кивнул. Отец ушел, по обыкновению, заложив руки за спину, и все внимание устремилось к Андрею.

– Разговоры во флигеле не несут ничего хорошего, – будто невзначай заметил Сашка. Андрей и так это знал.

– И чем ты заслужил? – Богдан повернулся к брату. Тот пожал плечами, а вид у него был такой же растерянный и несчастный, как у самого Богдана минуту назад. Он оправил ворот рубашки, осмотрел жилет, пригладил медные завитки волос. Неясная тревога забилась внутри, когда отец сказал про флигель, Андрей не желал идти, поэтому решил еще тщательно вычистить ногти. Ему хотелось потянуть время.

Иоанну нравилось называть это местечко – флигель. Он видел некую магию в этом, рожающем уют и тягу к неторопливым размышлениям, слове. Хотя на самом деле то был лишь крохотный и низкий перешеек, дощатый, всего с одним оконцем, который соединял колокольню и дом. В отцовских владениях всегда горел тусклый свет, пахло деревом и, едва заметно, благовониями из церкви. Их запах попадал сюда вместе с Иоанном – проникал в его одежду, а потом медленно источался в воздух, чтоб осесть по стенам тонкой, невидимой гладью. Крепкий стол отца стоял у самого окна, чуть выше висела лампадка. Сперва флигель стоял совсем пустой, не считая необходимой мебели, только голые дощатые стены, стол, стул и скромное бюро, но, со временем Иоанн обжил помещения, превратив его в подобие маленькой церквушки. По стенам развесил иконы, не столь богатые, как в храмовом зале монастыря, но милые сердцу. Появился и хорошенький шкафчик со стеклянными дверцами, где хранилось то да се, а против окна Иоанн расположил киот. Резной и свежепролаченный, он призван бы играть лучами солнца, катая их свет в своих замысловатых гранях. Недавно батюшка достал из закромов церковного подвала старинную икону Архангела Михаила – ту, где он предводитель воинства – и повесил во флигеле. Это стало новой гордостью! Теперь Иоанн каждый день любовно рассматривал ее и стирал с рамы пыль.

Когда Андрей вошел, отец сидел за столом и хмурил брови. Мальчик тихо претворил за собой дверь.

– Славно, что ты не заставил меня ждать, Андрей. Тебе не встречались мои часы? Припомни, часы-медальон на длинной цепочке. Нет? Они дороги мне. На службе утром лежали в кармане, а теперь, – отец с досадой похлопал себя по бокам, словно в надежде обнаружить пропажу, – ума не приложу куда запропастились!

Андрей покачал головой:

– Ты за этим меня позвал?

– Нет.

Отец Иоанн сцепил ладони в замок, поколебался пару мгновений, встал и заходил по флигелю. Пламя в лампадке задрожало от его шагов и распустило по комнате неуловимые тени. От запаха ладана клонило в сон.

– Полтора года прошло с того дня, как ты узнал историю своего прошлого, Андрей. Помню, тебе было нелегко свыкнуться с такой правдой. Ну а сейчас, она перестала тебя терзать? Сейчас, сжился ты с этой мыслю? – продолжая прохаживаться, бросил он взгляд на сына.

Отец опять за свое! Первым порывам было выскочить за дверь, но Андрей лишь поправил очки на переносице:

– А что мне остается!?

– Не стоит таиться, сын! – отец потряс внушительным перстом, – Запрятанная вглубь досада терзается в темноте!