Печаль моя светла

Вика поняла, что несмотря на свою открытую доверчивость и простоту, Надежда тоже недолюбливает Розу.

– А чем черт не шутит? – засмеялась Роза, а Надя потихоньку перекрестилась, как бы отгоняя упоминание нечистого в день поминовения усопшего. – Я ведь блог веду. И если я разбавлю свои сюжеты музыкальными паузами, это только обогатит контент. Да и вообще, человек должен быть разносторонне развит, – заключила она и принялась за еду. – Так, это мне можно. А это с чем? С грибами? Попробую немного.

– Здесь такое дело, – начала Надежда. – Председателя нового нужно избирать. В выходные соберемся. Я вот Захара Ивановича предлагаю выдвинуть.

– Ой, только не его! – поспешила возразить Роза и чуть не поперхнулась. – Такой же старпер как эта Валентина Дмитриевна, тоже по старинке все будет делать.

– Во-первых, он младше ее лет на двадцать. – Надя едва сдерживала негодование. – Никакой он не старпер. Во-вторых, он очень хозяйственный. И кстати, открыт всем новаторским предложениям. Я его, между прочим, много лет знаю и могу за него поручиться. Ну а в-третьих, постыдилась бы, Роза, вспоминать Валентину Дмитриевну неподобающим образом. Ты же на ее поминки пришла!

– А что я такого сказала? – округлила глаза Роза. – Просто называю вещи своими именами. Что, скажете – нет у нас проблем что ли? Все коммуникации старые, еще со времен царя Гороха, того и гляди в труху превратятся. Все какое-то несовременное, неухоженное, заброшенное. А ведь местный ландшафт можно так обыграть! Не хуже, чем в Европе будет. И общественные беседки поставить. Йогой по утрам заниматься. Чаепития устраивать, ярмарки в конце концов – осенью у всех излишки урожая бывают. Да полно всего можно придумать! А мы тут живем, как серые мыши.

Упоминание о мышах подтолкнуло Вику мысленно встать на сторону Розы. А ведь действительно, она права. Мышей морят не вовремя, трубы ржавые, провода допотопные, забор по периметру поселка местами покосился. И общественной жизни никакой – каждый сам за себя.

Надежда, напротив, была категорически не согласна и сейчас едва сдерживала себя, чтобы не схлестнуться с Розой. Но ссоре не суждено было разогнаться, так как вошла заплаканная Маша и с порога сообщила:

– Федор Григорьевич умер.

Надежда тут же забыла о споре с Розой и бросилась на встречу Маше, чтобы проводить ее к столу. Она аккуратно усадила ее, достала флакончик валерианки и накапала в стакан.

– На-ка выпей. На тебе лица нет, – Надя заботливо гладила ее по плечу. – Что поделаешь, все там будем. Ему уж за девяносто перевалило.

– Девяносто пять, – кивнула Маша. – Мы думали, что столетний юбилей справим ему. Крепкий был. А тут как слег, так и не пришел больше в себя. Уж как в больнице над ним ни старались, ветеран все-таки, а только ничего не помогло.

– Ты поплачь, не держи в себе, – приговаривала Надя.

– Как сейчас помню: накануне бодрый и веселый был, во дворе шебуршал, возился в сарае с инструментами, – Маша не сдерживала слез. – Вечером пошел к Валентине Дмитриевне чаевничать. Вернулся от нее вроде тоже нормальный, сразу спать пошел. А с утра занемог. Я еды ему оставила, да мы с Иваном по делам пошли. Прихожу, а он совсем поплохел, скорую пришлось вызывать.

Вику словно током дернуло. «Погоди-ка, а ведь его увезли в больницу в тот день, когда мы с Ольгой Арнольдовной нашли Валентину Дмитриевну. Ну точно! Я же Машу встретила тогда, она врачей пошла встречать, – думала она. – Валентину Дмитриевну как раз только увезли. А что, если они отравились? Только Валентина Дмитриевна сразу умерла, а Федор Григорьевич еще немного прожил». От таких мыслей Вике стало не по себе. Она четко вспомнила картинку разлитого варенья на столе Валентины Дмитриевны, небольшие следы, ведущие к подоконнику, и перепачканного чем-то малиновым кота.

Маша понемногу успокоилась, они с Надеждой стали обсуждать предстоящие хлопоты. Роза время от времени вклинивалась в разговор со своими предложениями. А Вику сейчас волновало только два вопроса: когда в последний раз травили мышей и откуда у Ольги Арнольдовны взялись сумки. Задавать первый вопрос прямо сейчас она сочла неуместным и оставила его для более удобного случая. А вот со вторым решила не медлить, поэтому, распрощавшись со всеми, направилась прямиком к своей соседке.

По пути Вика думала, как начать разговор, чтобы не обидеть Ольгу Арнольдовну, если объяснение окажется тривиальным. Или не спугнуть возможного, пусть не преступника, то соучастника, если что-то в этом все-таки есть. В свете последних новостей все казалось крайне подозрительным. Но так ничего и не придумала, поэтому с порога выпалила:

– Ольга Арнольдовна, а откуда у вас взялись сумки? – Вика учащенно дышала, то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения. – Я ведь помню, вы приехали с одним рюкзачком и несколько раз подчеркнули, что только заезжаете. А когда мы вошли к вам, на пороге стояли неразобранные сумки.

Ольга Арнольдовна внимательно посмотрела на Вику. Ее серьезный взгляд не выражал ни испуга, ни трепета, лишь легкий упрек.

– Вика, тебе не кажется, что, задавая такие вопросы, ты можешь вторгаться в чью-то личную жизнь? – она говорила спокойно, с достоинством, но без нажима, и Вика смутилась. – Я уверена, что у тебя есть причины задавать мне эти вопросы, отвечать на которые я не обязана. Тем не менее я поясню. – Ольга Арнольдовна подошла к окну и стала всматриваться куда-то вдаль. – Я действительно приезжала накануне вечером и привезла с собой все эти сумки. Незадолго до того, мне позвонил Захар Иванович и уточнил, когда я приеду сюда. Он хотел о чем-то поговорить со мной, – она помолчала, подбирая слова. – Сказал, что хочет со мной кое-что обсудить, но не вдавался в детали, сославшись на то, что это не телефонный разговор. Я приехала поздно, было уже темно, поэтому я сразу направилась к нему. Калитка была не заперта, поэтому я вошла без задней мысли. Я подумала, что Захар Иванович специально оставил ее открытой, так как ждал меня. И тут я услышала стоны из беседки. Захар Иванович с кем-то занимался… непристойностями.

– Сексом что ли? – переспросила пораженная Вика.

– Им самым, – подтвердила Ольга Арнольдовна. – Захара Ивановича я хорошо разглядела, а вот кто была та женщина с ним – не поняла. Возможно, что не из нашего дачного поселка. Но точно не жена.

– Почему? – уточнила Вика.

– Потому что, как я слышала, его жена уже много лет прикована к постели и не встает. Она инвалид, за ней ухаживает сиделка. Когда я поняла, что нахожусь в пикантной ситуации, мне стало неловко, и я потихоньку ушла, я бесшумно хожу. А когда уже почти вышла, то зацепилась за что-то и услышала возглас с их стороны: «Кто здесь?». Разумеется, я не стала обнаруживать себя и вообще постаралась скрыть факт того, что приезжала тем вечером. Мне было очень стыдно, что я помешала им. Поэтому я вернулась в свою квартиру, а на дачу приехала на следующий день с одним рюкзачком. – Она снова помолчала. – Я не осуждаю Захара Ивановича, он еще достаточно молодой мужчина и должен удовлетворять свои потребности, раз жена не в состоянии ему этого дать. Он вправе жить так, как считает нужным. Я просто не хотела, чтобы он знал, что это я явилась случайным свидетелем его амурных дел. И уж тем более мне не хочется становиться источником сплетен. – Ольга Арнольдовна сделала ударение на последнем слове и строго посмотрела на Вику.

– Я тоже никому не скажу, – пообещала Вика. – Это, действительно, его личное дело. Тем более в такой ситуации – жену не оставил, сиделку ей нанял, сам дачей занимается. Что в этом такого? Другой бы развелся давно, да снова женился на нормальной, здоровой, то есть. А он – молодец, не бросает.

Вика все еще раздумывала над словами Ольги Арнольдовны. Она рассказала все настолько искренне, что не было повода сомневаться в правдивости ее слов. И это так в ее характере – быть деликатной и никого не смущать. Теперь понятно, почему Ольга Арнольдовна так не хотела заходить без спроса к Валентине Дмитриевне – вдруг опять окажется в неудобной ситуации. Внезапно она поймала на себе вопрошающий взгляд Ольги Арнольдовны и поняла, что настал ее черед давать пояснения.

– Федор Григорьевич умер, – сообщила Вика.

– Ох, как жалко! – воскликнула Ольга Арнольдовна.

– Мне тоже, – перебила Вика, – но я сейчас не об этом. В смысле, я же пришла к вам с вопросами, и мне кажется, что здесь не все чисто, – она собиралась с мыслями, Ольга Арнольдовна терпеливо ждала продолжения. – Помните, в тот день, когда вы приехали, я потеряла одного из котов. Мне не спалось и ранним утром я вышла их поискать. Лелек был перепачкан чем-то малиновым, а потом умер. На столе у Валентины Дмитриевны было разлито варенье и его следы в виде кошачьих отпечатков тянулись по подоконнику, окно было открытым. Что, если варенье было отравлено, и Валентина Дмитриевна из-за этого умерла? Коты залезли через открытое окно. Лелек испачкался в варенье и стал вылизываться, поэтому тоже умер. А Болек лишь немного зацепил, поэтому выжил. А еще Федор Григорьевич накануне вечером заходил к Валентине Дмитриевне на чай. Маша сказала. Но только он через три дня тоже умер. Возможно, ему меньше яда попало или он крепче здоровьем был, – Вика посмотрела на соседку в ожидании ее вердикта.

– Звучит вполне логично, – задумчиво ответила Ольга Арнольдовна. – Вероятнее всего речь идет о случайном отравлении. Представить себе не могу, что кому-то понадобилось специально их травить. Скорее всего отрава как-то попала в варенье, и все они стали жертвами этой роковой случайности.

– Наверное, – нехотя согласилась Вика, которая уже успела почувствовать себя в роли детектива и жаждала разоблачения неведомого преступника.

– Я думаю, тебе не стоит пока рассказывать об этом больше никому, – тоном, не терпящим возражений, сказала Ольга Арнольдовна. – Посуди сама. Если это несчастный случай, то легче ты никому не сделаешь. Умерших уже не воскресить. А если за этим кто-то стоит, во что я, честно говоря, не верю, то тем более не нужно привлекать к себе внимание. Преступник опасен, и если один раз пошел на преступление, что может остановить его от следующего? Давай лучше посмотрим, как будут развиваться события дальше.

***

Шел одна тысяча девятьсот сорок второй год. Лето в селе Симоновка выдалось жарким и удушливым. Раскаленное солнце нещадно палило, грозя засухой и неурожаем, будто мало было трудностей и лишений в разгар беспощадной войны. Симоновка была в глубоком тылу, далеко от линии боевых действий, но и здесь было не до излишеств – весь провиант, фураж и любая сельскохозяйственная продукция отправлялись на фронт.

Раздольные широкие поля еще недавно стояли поросшими густой травой, а сейчас были гладко выкошены. Копешки и стога свежего сена аккуратными холмами виднелись повсюду, куда ни кинь глаз.

Под одной скирдой, укрываясь в ее тени от палящего солнца, лежали двое, совсем молоденькие паренек и девушка. Их рабочие инструменты, вилы да деревянные грабли с частыми зубьями, находились неподалеку, свидетельствуя о проделанной работе и заслуженном праве на отдых.

Девушка лежала на спине с закрытыми глазами и улыбалась, а парнишка разместился на боку рядом с ней и травинкой щекотал ее веснушчатое лицо.

– Ну будет! – воскликнула она и засмеялась. – Будет, я сказала. Федька, перестань, щекотно же, – она открыла глаза и долгим взглядом посмотрела на него.

– Настька, какие у тебя глаза красивые! Ну чисто васильки, – восхитился Федька.

– Нравятся? А ты женись сначала, а потом уж любуйся, – она озорно высунула язык и соскочила с належанного места.

– А вот и женюсь! – подскочил вслед за ней Федька и встал напротив нее, всем видом показывая серьезность своих намерений.

– Женилка пока не выросла! Кто тебе в шешнацать разрешит свататься? – Настя игриво поддразнивала своего ухажера.

– А я через два года на тебе женюсь. А до тех пор никому тебя не отдам, путь только кто посмеет глянуть в твою сторону!

– Ой, не могу, жених, выискался, – смеялась она. – Вот через два года и поговорим.

Внезапно со стороны деревни раздался пронзительный бабий вой, и они тревожно стали всматриваться в ту сторону.

– С вашего двора, кажись, воют. Никак похоронку на брата твоего принесли, – тихо произнесла Настя. – Бежим.

Сверкая голыми пятками, они во весь дух помчались к дому, забыв про вилы и грабли. Мать Федора сидела на завалинке и держала в руках помятый желтый листок, время от времени вытирая кончиком платка глаза и нос.

– На кого ж ты нас покииинул, – голосила она. – Отец калекой остался, теперь вот твой черед настал. Хосподи, когда ж эта война проклятущая кончится!

Отец, вернувшись с войны без ног, сидел сейчас неподалеку на низкой табуретке с приделанными к ней колесами. Надвинув кепку по самые глаза, он бруском точил лопату, и только частое шмыганье носом выдавало его переживания.

Соседи, сбежавшиеся на крик, уже высказали свои соболезнования и торопились разойтись по делам, перекрещиваясь и суеверно опасаясь накликать беду на свой дом. Ушла восвояси и Настя. Когда все разошлись, мать утерла слезы, шумно высморкалась и сообщила растерянному Федьке: