Зов ветра

Ночь прошла беспокойно. Я ворочалась с боку на бок, снова и снова, пытаясь проанализировать каждое слово, каждый жест и даже самую легкую мимику лица Вальдиса. Ситуацию нужно было оценить реально, без перекоса ни в одну, ни в другую сторону. Наконец, намаявшись так, что в голове стоял сплошной гул и каша из лиц и слов, под утро я уснула. К своему удивлению, проснулась я, как часы. Пока с Пашкой неслись к институту, у меня даже возникла мысль, а не перечитала ли я в детстве книг про шпионов? Может быть, все гораздо проще?

Во время лекций я была до невозможности рассеянной, что Пашка тут же заметил.

– Марта, что с тобой? – Спросил он шепотом, когда я, забыв перевернуть страницу конспекта, стала писать тут же, вторым, так сказать, слоем.

Я, будто очнувшись уставилась сначала на Пашку, потом на конспект, а потом на преподавателя. Словно, не понимая, как я вообще тут оказалась и что делаю. Быстро войдя в реальность, отмахнулась от друга, прошептав в ответ:

– Не выспалась… – И перевернула листок тетради.

Пашка недоверчиво протянул:

– А-а-а-а… – Но, продолжал на меня поглядывать с явным недоумением из-под своих очков до самого конца лекции.

Следующая лекция начиналась через двадцать минут. Я быстренько прикинула все «за» и «против», и вынуждена была признать, что мое пребывание на данном мероприятии сегодня совсем не способствует повышению моей квалификации. Поэтому, я попросила Пашку «прикрыть» меня на следующем занятии, и под недоумевающим взглядом друга, покинула здание института и, чуть не бегом, направилась в сторону музея.

Заплатив на входе тетеньке в окошке положенные двадцать пять копеек за входной билет, я отправилась искать Флору Зигмундовну. Задержалась я только в одном зале, посвященному 1945-1948 годам. На фотографиях и вырезках из газет были изображены старинные, полуразрушенные бомбежкой замки, в которых велись работы по разборке завалов. Из некоторых подвалов извлекали большие ящики с фашистской свастикой на крышках и боках. Судя по всему, с какими-то немецкими архивами, а может, еще с чем. Но, не это привлекло мое внимание. Под одной из фотографий, на которой была изображена группа людей, я обратила внимание на небольшого щуплого подростка, который стоял немного, как бы, в стороне от общей группы. Если бы не надпись внизу под снимком, я бы ни за что не узнала в этом парнишке, одетым в красноармейскую гимнастерку, видимо, с чужого плеча, нашего нового знакомого Аристарха Евгеньевича Крестова. Взгляд у него на этом снимке, был какой-то пронзительно-пристальный, почти, точно такой же, как и сейчас. Казалось, что он будто, пытается загипнотизировать фотографа. Я так увлеклась разглядыванием его лица, что не услышала у себя за спиной осторожных, почти бесшумных шагов.

– Это опять вы…? – Голос Флоры Зигмундовны звучал с нотками легкого раздражения, очень устало, и, я бы сказала, обреченно, что ли.

Я резко обернулась. Отрицать свою личность я не стала, и произнесла спокойным и серьезным голосом.

– Здравствуйте, Флора Зигмундовна, это опять я. Мне нужно с вами поговорить о важном. – Увидев, как брови старушки сошлись на переносице, почти жалобно добавила. – Пожалуйста, выслушайте меня.

Старая женщина посмотрела на меня внимательно, будто, оценивая. Потом, молча кивнула головой, и проговорила сухим голосом.

– Хорошо. Ступайте за мной. – И, развернувшись, заскользила своей неслышной походкой на выход из зала.

Вздохнув с некоторым облегчением, обрадованная тем, что меня сразу не выперли вон, я торопливо зашагала за ней.

Глава 9

Я прошла за пожилой женщиной через анфиладу небольших залов, и остановилась перед внушительной, тяжелой, изготовленной из полированного старого дуба, дверью, с прикрученной по центру латунной табличкой «Директор музея», а чуть ниже «доктор исторических наук Авдеева Ф.З.». Флора потянула на себя за бронзовую, вычищенную до зеркального блеска, ручку в форме львиной лапы. К моем изумлению, дверь довольно легко открылась. Она зашла внутрь кабинета, я прошла вслед за ней и бегло осмотрелась. Огромные, до самого потолка книжные шкафы с застекленными полками, большой письменный стол из вишневого дерева, с точеными ножками, пара мягких кресел с вытертой кожаной обивкой и небольшой журнальный столик рядом. Шесть деревянных стульев с высокими резными спинками, больше похожие на небольшие троны, чем на стулья. И несколько старых фотографий в рамках, на отделанных деревянными лакированными панелями, стенах. Более детально рассматривать их я сочла неприличным в данной ситуации. И скромненько уселась на краешек жесткого стула-трона напротив письменного стола, на который мне, небрежным жестом указала хозяйка кабинета. Сама она прошла и села за стол, который занимал довольно внушительную часть кабинета, сложив руки на полированной столешнице, и сухо проговорила:

– Я вас слушаю…

Я несколько секунд помолчала, собираясь с мыслями, и начала:

– Возможно, вам покажется, что я нахальная девица, которая не понимает намеков о том, что ей здесь не рады. Но, прошу вас, выслушайте меня. Мы попали, насколько я могу судить, в очень неприятную ситуацию. Возможно, не просто неприятную, возможно, даже опасную. Может быть, это только мои фантазии. Но, мне больше не с кем посоветоваться в этом городе, тем более что, дело, как мне кажется, касается и вас тоже. – При этих словах, брови Флоры Зигмундовны удивленно изогнулись. Глаза смотрели холодно и отстраненно. И я торопливо продолжила. – Мне нужно начать с самого начала, чтобы вам было понятно, почему я сейчас сижу перед вами.

И я рассказала ей все, начиная от нашей встречи на вокзале, и заканчивая моей вчерашней «прогулкой» в обществе Вальдиса. Не преминула я упомянуть и то, о чем нам поведала Светка об их отношениях с Крестовым. Под конец, я выдала ей и свои логические заключения по поводу всей этой истории. Закончив говорить, я немного перевела дыхание, и замерла в ожидании ее реакции.

Еще когда я начала рассказывать о знакомстве в купе поезда, я заметила, что ее глаза стали утрачивать ледяную холодность, и в них мелькнул интерес. Под конец же моей пламенной речи, передо мной сидел совершенно другой человек. Не холодная дама с аристократической выдержкой, а снова, та пожилая, повидавшая жизнь, спокойная женщина, которая нас так приветливо вчера встретила в своем музее. Мы посидели немного в молчании. Флора Зигмундовна взяла в руки старинное пресс-папье, стоявшее на ее столе, в задумчивости погладила старое полированное дерево, из которого оно было вырезано, потом подняла на меня глаза и медленно проговорила.

– Да, деточка… Вы попали в неприятную историю. Этот человек очень опасен. Он хитер, изворотлив, а что хуже всего, очень умен, и привык добиваться своего любыми, абсолютно любыми способами, даже самыми безжалостными и невообразимыми с моральной точки зрения. Видите ли, у него свое, очень извращенное понятие морали. Думаю, я должна вам кое-что рассказать о его прошлом. Тогда вы лучше поймете, о чем я говорю.

Тень прошлой и почти забытой боли скользнула по ее лицу, и оно, на мгновение, утратило свою холодную невозмутимость. И я поняла, что эта маленькая старая женщина очень долго, пожалуй, слишком долго, живет одна, наедине со своей болью. Она старалась прятать ее в самые глубокие и дальние уголки памяти, но эта боль никогда не отпускала своих когтистых лап. А я своим рассказом только разбередила ее старые раны. Мне стало страшно и холодно, будто, эта ее боль и меня коснулась своими леденящими руками. И еще, я заметила, что Флора не называла Крестова по имени, употребляя отстраненное и холодное «этот человек». Мне страстно захотелось упасть перед ней на колени и просить прощения, каяться неизвестно в чем, чтобы только не видеть в ее глазах этой муки, которую ей приносили воспоминания. Но, я не сдвинулась с места. Сидела, как перепуганный зверек, плотно сжав руки со сцепленными пальцами у себя на коленях, и во все глаза смотрела на хозяйку кабинета.

Флора Зигмундовна, вдруг, будто очнувшись, посмотрела на меня с легкой улыбкой.

– Деточка, а не выпить ли нам с вами горячего чаю?

Если бы кто-то другой назвал меня «деточкой»… Но, в устах пожилой женщины это звучало ласково и, как-то, по-домашнему. Я с готовностью кивнула головой, не в силах разлепить плотно сжатые губы. Флора подняла трубку старинного телефонного аппарата, набрала короткий номер. Когда ей ответили, она проговорила:

– Татьяна Семеновна, будьте столь любезны, принесите мне в кабинет две чашечки чая. И, голубушка, погорячее, пожалуйста. – Положив аккуратно трубку на место, вновь посмотрела на меня. – Ну, вот. Сейчас нам принесут чаю. Разговор будет долгим, и тут уж, сами понимаете, без чая не обойтись. – Потом, словно спохватившись, спросила. – Я надеюсь, у вас есть достаточно времени?

Я опять активно закивала головой. В горле, почему-то, пересохло, и я никак не могла выдавить из себя ни слова. Она будто почувствовала мое состояние, и предложила осмотреть кабинет вместе со всеми диковинками в шкафах в виде древних фолиантов и фотографий на стенах. Я с удовольствием воспользовалась ее предложением. И до момента, пока нам не принесли чай в старых стаканах с подстаканниками, мы разговаривали только о вещах, которые я осматривала.

Пожилая полная женщина с мягкой улыбкой, тихонько постучавшись, внесла поднос с чаем и нехитрым угощением в виде сушек и карамельных конфет, и поставила его на журнальный столик. И так же, как вошла, также тихо удалилась, аккуратно прикрыв за собой двери. Мы присели на кресла рядом со столиком, и сделали по глотку горячего, почти обжигающего ароматного напитка, а Флора начала свой рассказ.

– Мне придется уйти на несколько десятков лет назад, чтобы вы могли как следует понять события, которые происходили позже. Так сказать, самую их суть. – Она сделала очередной глоток чая, а я замерла, почти не дыша, в ожидании ее истории. – Его отец, Иоганн Нойманн, был сначала преподавателем в Дрезденском университете, читал курс истории. Был очень талантливым человеком и, к слову говоря, очень даже неплохим инженером-механиком, по первому своему образованию. В начале тридцатых годов он, вместе с другими немецкими инженерами приехал в Советский Союз. В то время мы десятками приглашали иностранных специалистов. Чтобы поднимать страну из разрухи нужны были квалифицированные кадры. А у нас в то время своих, увы, не хватало. Страна была огромная, две войны, голод, разруха. Впрочем, что я вам объясняю, вы, наверное, все это в школе проходили. – На ее полу-вопрос, полу-утверждение я просто молча кивнула, и стала слушать дальше. – Здесь он женился на Крестовой Валентине, она преподавала в техникуме, сейчас уже и не припомню, каком. Думаю, что уже тогда он был завербован нашей разведкой, которая и не подозревала, что Иоганн Нойманн был членом НСДАП, и стоял у истоков создания общества «Аненербе». Он был учеником самого Вольфрама Зиверса, который был одним из магистров тайного общества «Зеленый дракон», и являлся одним из основателям «Аненербе» со стороны науки, так сказать. «Аненербе» было как бы одной из ветвей этого «дракона», самого таинственного и глубоко законспирированного общества, существовавшего в мире. Члены «Зеленого дракона» были повсюду, в правительствах стран, в общественных и образовательных организациях, в руководстве многих политических партий по всему свету, начиная от таких стран, как Соединенные Штаты, и заканчивая Филиппинскими островами. Сейчас это называют «мировым правительством». О «Зеленом драконе» очень мало что известно, информация собиралась по капле, по песчинке. Людей за выдачу тайны казнили мгновенно. А вот об «Ананербе» знают больше. – Флора опять сделала маленький глоток чая, и продолжила. – После начала Великой Отечественной войны Иоганн Нойманн неожиданно появился в кругах очень близких к Генриху Гиммлеру, так сказать, отцу-создателю «Аненербе». Тибет, Индия, наш Урал, Карелия – все места в мире, где находился какой-либо след древних цивилизаций, все это было под пристальным вниманием «Аненербе». Здесь, на берегах Балтийского моря была их вотчина. Сюда стягивалась вся информация от поисковых экспедиций, здесь создавались секретные лаборатории по изучению тайн прежних, доледниковых цивилизаций. И руководил этим процессом на Балтике, под неусыпным патронажем Гиммлера, именно отец Аристарха, Иоганн Нойманн. Когда наши войска стали наступать, Иоганн Нойманн пропал, вместе со всеми архивами и, думаю, немалыми ценностями, награбленными фашистами. Жена Нойманна, Валентина, осталась здесь, взяла свою девичью фамилию, дала своему сыну отчество «Евгеньевич» по своему отцу, чтобы стереть у мальчика даже память об его отце. В то время здесь была такая неразбериха. Очень многие были вынуждены сотрудничать с немцами. А ее муж все ж таки, не был гестаповцем, не участвовал в массовых убийствах и расстрелах. В своем роде, он был просто ученый. Хотя, на мой взгляд, он совершал преступления не менее мерзкие и ужасные. Он занимался тем, что воровал нашу историю, участвовал в извращении, по сути, всей славянской культуры. – Она опять замолчала, пытаясь справиться с собственным негодованием. Потом тихо произнесла. – Простите, пожалуйста, это для меня больная тема. Вернемся к семье Крестова. Хоть мать и сменила ему фамилию и отчество, гены свое, все равно, взяли. Я не знаю, почему она не уехала (если, конечно, Нойманн уехал, а не погиб при отступлении) со своим мужем. Возможно, она, выходя за него замуж и не подозревала об его истинной сути. А когда узнала, не захотела быть связана с подобным человеком. Теперь этого уже не выяснишь. Вот, если совсем коротко, о семейных корнях этого «историка».

Флора Зигмундовна замолчала, задумчиво помешивая в стакане остывший чай. Мне показалось, что она сейчас была не здесь, не в директорском кабинете, и не сидела в уютном кресле, а перенеслась в какой-то совершенно другой мир, существующий независимо от времени и пространства, под названием «память». Мне захотелось вырвать ее из цепкой хватки этих тяжелых воспоминаний, которые доставляли ей боль. Поэтому, я спросила:

– Флора Зигмундовна, как вы думаете, Крестов не утратил связи со своим отцом, и стал его наследником? – Женщина испуганно вскинула на меня глаза.

– Почему вы сделали такой вывод? У нас, как известно, сын за отца не ответчик.

Я немного смутилась, и растерянно забормотала.

– Не знаю… Я видела этого человека совсем недолго. Мне трудно сказать о нем что-то конкретное. Но, знаете, я привыкла доверять своей интуиции. Он мне напомнил большого питона, который привык выжидать, а потом медленно удушать свою жертву, постепенно наматывая и наматывая тугие кольца своего мускулистого тела. Не убивать сразу, а именно, медленно душить, наслаждаясь ее мучениями. И теперь, услышав от вас рассказ об его отце, и то, что Крестов сам сотворил с вами, эта мысль, почему-то, сама пришла мне в голову. – Я чуть смущенно улыбнулась. – Вы простите меня, что заставила вас вновь возвращаться в то нелегкое для вас время, что растревожила вашу память. Но, я почти уверена, что вам угрожает опасность. Иначе, я бы не пришла сюда.

Я покаянно опустила голову. Сухая холодная ладонь коснулась моей руки. Я подняла глаза. Старушка мне улыбалась, а глаза подозрительно блестели. Это меня напугало еще больше. Видимо, на моем лице что-то такое мелькнуло, потому что, Флора заговорила спокойным ласковым голосом.

– Не волнуйтесь, деточка. Иногда, чтобы удалить опухоль надо лечь под нож хирурга. Но, зато, выздоровление потом пойдет быстрее. Не смотря на ваши годы, вы очень проницательный человек. Вы чувствуете людей. Это необычно для вашего поколения. Но, вы знаете, Марта, я всегда так думала, только, у меня не было никаких доказательств. А обвинять человека огульно я не привыкла. И, вы сами понимаете, со своими домыслами я не могу пойти в милицию или КГБ. Меня там просто поднимут на смех. Скажут, бабка на старости лет совсем умом тронулась. А у Крестова связи, деньги, положение в обществе. – Она печально покачала головой, а потом, с каким-то юношеским озорством в зеленых глазах, проговорила совсем другим тоном. – Знаете, я вам должна сказать, что вы удивительно точно угадали. Он убил моего мужа, украл его документы, но желаемого он так и не получил. Муж работал над изучением тайн «Аненербе», а конкретно, над историей создания, и результатами деятельности секретной лаборатории «Кенигсберг 13». В этой лаборатории занимались всем, что было связано с магией, колдовством, астрологией, гипнозом, искались пути воздействия на психику человека на больших расстояниях, и прочие подобные вещи. Ходили самые невероятные слухи, складывались фантастические истории. Но, увы, это были только домыслы, не подтвержденные никакими четкими фактами. В районе Кенигсберга в тридцатые годы даже существовало колония-поселение тибетских монахов, которых привезли специально для того, чтобы они обучали нацистов своим практикам. Главное здание и центр управления лабораторией находилось, по предварительным данным, в Королевском замке Кенигсберга. Но, отделения этой лаборатории были разбросаны по всему Балтийскому побережью. Причем, нацисты предпочитали использовать для этого старые замки своих предков, Тевтонских рыцарей. Муж считал, вопреки официальной науке, что все это очень плотно замешено на цивилизации древних Ариев. То, что Гитлер, практически, отворотил весь мир от истории, истинной истории арийских народов, присвоив своим изуверским идеям знак свастики, это одно из самых страшных его преступлений. Если хотите, мы с вами позже поговорим об этом. Я расскажу вам малоизвестные факты, которые скрывает официальная история в угоду политике. – Она устало откинулась на кресло, и тихо проговорила. – Если не возражаете, давайте продолжим наш разговор в другое время. Или, знаете что, приходите попозже сегодня, перед самым закрытием музея. Я вам расскажу интересные вещи. А сейчас, прошу меня извинить, я немного устала. Сами понимаете, Марта, возраст. Хотя, вам этого пока не понять. И это славно!

Я с беспокойством посмотрела на Флору. Все-таки, как она сказала, возраст. Приглядеть бы за ней надо кому-нибудь. Я встала с кресла, поблагодарила хозяйку за беседу и угощение, и тихо вышла за дверь. В соседней комнате за столом секретаря сидела та самая пожилая полная женщина, Татьяна Семеновна, которая приносила нам чай. Я подошла к ней, и попросила, слегка смущаясь.

– Простите, ради Бога, возможно, это не мое дело, но мне кажется, что Флора Зигмундовна не очень хорошо себя чувствует. Присмотрите за ней, пожалуйста.

Секретарша сразу довольно резво вскочила, и начала что-то искать в ящике стола. Потом, извлекла оттуда какой-то пузырек с каплями, и ринулась в кабинет директора. А я молча зашагала к выходу. Получалось, что, собственно, ничего особо нового я не узнала. Просто подтвердились кое-какие мои догадки, не более того. Нет, я, конечно, не рассчитывала, что Флора мне сразу выложит все тайны, но, то, что я получу хоть какие-нибудь ответы, я надеялась. А получилось, как всегда. Вопросов только прибавилось, а ответов на них так и не было.

Глава 10

На улицу я вышла в глубокой задумчивости, не замечая ничего вокруг. От всего, что узнала, у меня голова шла кругом. Проблема оказалась намного глубже, чем я себе представляла. Крестов – он не просто «черный копатель», все гораздо сложнее. Не знаю, откуда у меня взялась уверенность, что он наследовал дело своего отца. Конечно, я не имела возможности проследить, где его носило те пять лет после того, как он, по сути дела, ограбил и убил своего учителя, профессора Авдеева. Вряд ли он был где-то за рубежом. Но, кто сказал, что его отец скрылся в другой стране. Мне было известно достаточно много историй, когда человек после войны мог до конца своих дней скрываться под чужой фамилией. Конечно, здесь, в этом районе старику было скрываться довольно затруднительно, думаю, если его и не знала каждая собака, то уж в научных кругах его знали многие.

В общем, как я уже говорила, вопросов стало только больше. А самое главное, я с грустью вынуждена была констатировать, что влезаю в это дело по самые уши, тогда, как разумный человек должен был держаться от всего этого подальше, в том числе и от музея, и от самой Флоры. Следовательно, мне пришлось признать, что не являюсь человеком разумным. Но, держаться подальше не было никаких сил, ну, просто, совсем никаких! ТАЙНА притягивала, словно магнитом, и я ничего уже не могла с этим поделать.

Тут мой задумчивый взгляд уперся в вывеску с надписью «Продукты» на старом четырехэтажном здании. И я, вдруг, внезапно вспомнила, что сегодня моя очередь готовить ужин. Сетуя про себя на свой увлекающийся характер, я потрусила в магазин. О хлебе насущном тоже не следовало забывать.

Минут через сорок, нагруженная сумкой с продуктами, я уже звонила в двери, ставшей на последующие три месяца, родной квартиры. Открыла мне Светка. С чуть разочарованным возгласом: «А, это ты…», она скрылась в глубинах коридора, ведущего на кухню. Разувшись, я направилась за ней, и замерла на пороге. Кухня сверкала и блестела от чистоты, словно хирургическая палата. На открытом окне под дуновениями слабого ветерка колыхались новые шторы с искусной вышивкой, на большом обеденном столе стояла ваза с мохнатыми, разноцветными осенними астрами. А сама Светка, повязав передник, колдовала у духовки, от которой исходил умопомрачительный запах печеного пирога.

Я поставила сумку с едой на пол, и потянула носом, наслаждаясь вкусным запахом печева.

– Что печем? – Нарочито бодрым голосом спросила хозяйку.

Светка чертыхнулась, задев пальцем за горячий противень, и схватилась за мочку уха.

– Сладкий пирог с ревенем. – Ответила она слегка морщась. Чувствовалось, что особыми навыками работы с духовкой она не обладала. – Павличек любит сладкие пироги. Все мужчины – сластены, ты же знаешь. – Закончила она с тяжелым вздохом, видимо осознавая и, поэтому, сетуя на свою неуклюжесть.