Вышивальщица

– Ба! За какой за стол, у меня хореография через час, мне ехать надо… Перед занятиями есть нельзя. – Арина схватила «танцевальную» сумку, торопясь и не попадая в рукава напялила пальто с оторванной вешалкой и убежала, не слушая Вериных протестов.

А вечером уплетала за обе щеки наваристые щи, с вожделением поглядывая на сковороду с котлетами, и радовалась, что бабушка Вера ни о чём её не спрашивает. Обманывать грех, а она её обманула. Если бы сказала правду, бабушка пошла бы в школу разбираться, а этого Арина допустить не могла: разбираться потом будут с ней, всей Пашкиной компанией, и никто не заступится, всем всё равно.

Оказалось – не всем. Анна Ипполитовна видела, как шныряла по раздевалкам Пашкина компания, и запомнила троих. Ещё она видела, как плакала Арина, сидя на полу и оттирая от грязи пальто, как искала мешок с сапожками, горестно причитая и сморкаясь.

И рассказала обо всём директору школы.

– Анна Ипполитовна! Что вы такое говорите? Наша школа образцовая, лучшая в городе, награды от Департамента каждый год вручают… У нас такого не могло быть, просто не могло! Вы хоть лица их запомнили? – упавшим голосом спросила директриса.

– Как не запомнить. Один патлатый, чёрный как головешка. Другой рыжий, под машинку стриженый. Третий вёрткий такой, шепелявый, ростиком невелик. Уж они смеялись, уж они радовались… А девчонка-то плакала. Мешок с сапожками мы с ней вдвоём искали, еле нашли, в соседней раздевальне. Она уж в тапочках домой собралась идти, по слякоти, по грязи… Нешто можно так шутить? Совести нет у мальчишек!

Фамилии «не имеющих совести» директриса знала наизусть…

После разбора полётов, на который Родина не пригласили, поскольку с места преступления он ушёл раньше других, и уборщица о нём не вспомнила, – после выволочки и предупреждения о возможном отчислении из школы четвёрка разбиралась уже друг с другом. Кто-то ж рассказал! Кто-то же их предал! Ясное дело, не Зяблова, она бы не посмела.

Друзья рассорились в тот день насмерть и разошлись врагами.

В классе обратили внимание на притихшую четвёрку, что обозлило их ещё больше. Сашка Зоз на перемене подошёл к Арине, спросил миролюбиво:

– Зяблова, мы же пошутили просто. Мешок нашёлся ведь, не пропал. А пальто само упало, мы не видели даже. Кому оно нужно, твоё пальто? Ты это… не обижайся. Только скажи честно, ты? директрисе настучала? Мы тебе ничего не сделаем, чесслово, вот чтоб я помер, если вру! – поклялся Сашка. – Не веришь? Ну, хочешь, перекрещусь?

И встретил удивлённый взгляд.

– Не она это, Неделя. У неё глазищи такие были… вылупленные. Точняк, не она, – втолковывал он приятелю.

– Ну а кто тогда? – удивился Неделин. И схватив Сашку за рукав, жарко зашептал в ухо: – Может, Рода? Точно он! Зябин мешок мы втроём прятали, а Пашка куда-то слинял. И когда нас в учительской чихвостили и родителей в школу вызывали, Рода не признался, что с нами был. Друг называется… Друзья так не поступают.

От четвёрки хулиганов, к радости всего учительского состава, отделилось трое «неблагонадёжных», и Родин остался в одиночестве.

За разговоры с Миланой во время урока (Арина с ней помирилась, потому что Милана попросила прощения и потому что старец Фаддей Витовицкий говорил: «Пока мы носим в себе обиду – мы не находим покоя, а когда прощаем, то наступает мир») Валентина Филипповна пересадила обеих на «лобное место» – первую парту перед учительским столом. «Лобники», не веря своему счастью, отправились на последнюю.

Сидеть лицом к лицу с учительницей было неприятно, Арина не знала куда девать глаза. В довершение ко всему, на парте позади неё сидел Пашка Родин. И не удержался, привязал Аринины косы к спинке её стула, отомстив таким образом за потерю друзей.

Прозвенел звонок. Арина встала, таща за собой стул. Охнув, опустилась обратно и схватилась за косы. Класс радостно заржал. Милана отвязывала Аринины косы, распутывая тугие узлы. Арина шипела сквозь зубы, когда было больно, и вспоминала слова преподобного Григория Нисского: «Всякое действие, простирающееся от Божества на тварь, от Отца исходит, через Сына простирается, а совершается Духом Святым». Хорош же этот святой дух, если он заодно с Пашкой… А Родин тварь и есть. Тварь!

Глава 9. Метаморфозы

Христова любовь к ближнему в «миру» не работала, поняла Арина. Ещё она поняла, что надо быть такой как все, а с Родиным и его компанией говорить на их языке, другого они не понимают.

…Валентина Филипповна вошла в класс и оцепенела от увиденного. Десятый «А» лежал на партах в приступе неудержимого смеха, а на доске красовались выведенные каллиграфическим почерком стихи:

«Всю неделю мается Неделин:

Рейтинг опустился до нуля.

На него глаза бы не глядели —

Плоский, как листок календаря.

Получила кренделей Зозуля,

Ремешка отведала Бадья.

Родин в одиночестве кукует,

А друзей не стало ни …»

Валентина Филипповна машинально «дописала» последнее слово и посмотрела на Родина, увлечённо рисовавшего что-то на парте. В классе раздались смешки.

– Родин. Прекрати уродовать парту. После урока останешься и будешь оттирать, что ты там намалевал. – И, выдержав паузу, проговорила ледяным тоном: – Автора сего шедевра попрошу встать.

Писать так красиво умела только Зяблова. Но она не могла – написать такое! И всё-таки написала. Парадокс. Девочка, можно сказать, социализировалась. Влилась в коллектив. Вот тебе и православная гимназия. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… (прим.: 9 декабря, день святого Георгия (Егория), единственный день в году, во время которого в XI–XVII веках крепостные крестьяне могли переходить от одного помещика к другому.)

Забывшись, она проговорила последнюю фразу вслух, и снова класс лежал на партах, корчась от смеха. Теперь смеялся и Родин, вытирая рукавом мокрые щёки. Плакал он, что ли? Или это от смеха?

Валентина Филипповна подняла руку, призывая класс к порядку. В наступившей тишине Арина поднялась из-за парты. Ответила нагло, в духе Пашки Родина:

– А что? Написал же Маяковский в стихотворении «Вам!»: Вам ли, любящим баб да блюда,/ жизнь отдавать в угоду?!/ Я лучше в баре б**дям буду/ подавать ананасную воду!», – с выражением продекламировала Арина.

На класс обрушилась тишина. Седьмой «А» не дышал – предвкушая, обмирая, блаженствуя… Валентиша ужаснулась.

– Маяковскому, значит, можно, а нам нельзя? А что? – в наступившей тишине спросила Арина.

– Кто дежурный? Почему доска грязная? – ушла от ответа Валентиша, понимая, что этот раунд она проиграла… И кому?! Девчонке в нелепых нитяных колготках и самовязной кофте. Её и девушкой не назовёшь, а ведь шестнадцать лет.

На перемене к ней подошёл Сашка Зоз. Класс затаил дыхание…

– Чего тебе? – грубо спросила Арина. При всех Зозуля ей ничего не сделает, а после школы она от него убежит, она быстро бегает, и гайморит почти прошёл, бабушка вылечила! Арина довольно улыбнулась.

– Ты это… Про нас больше не пиши, ладно? – робко попросил Сашка. – Нам-то с Неделей ничего, терпимо, а Бадеха обиделся. За бадью.

– Я не буду писать, – пообещала Арина.

– Поклянись!

– Клянусь своей могилой.

– Так у тебя же нет могилы.

– Будет, если нарушу клятву, – заверила Сашку Арина. – А вы… Если ещё хоть раз меня Зябой назовёте, я такое про вас сочиню… Басню Сумарокова переделаю, свет божьего не взвидите. Соплями обхлебаетесь! – пообещала Арина.

– Сумароков это кто?

– Поэт, драматург и литературный критик, жил в восемнадцатом веке. Мы его в гимназии проходили:

«Прогневавшие льва не скоро помирятся;

Так долг твердит уму: не подходи к нему.