Оценить:
 Рейтинг: 0

Ведьмина внучка

Год написания книги
2015
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17 >>
На страницу:
5 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Вспомнив о корсете, Рита ужаснулась: выходило, что Женька права. За материну безбедную жизнь расплачивалась Женька, а потом и Олька. Чужая кровь… Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Но ведьм и колдунов не существует, это народный фольклор, сказки. Или не сказки?!

Рита припомнилась старая, потемневшая от времени бабушки Тонина иконка, висящая «в красном углу» над столом. Перед иконкой всегда горела лампадка – ярким язычком огня. Разве ведьма повесит в своей избе икону, разве станет подливать в лампадку масло, следя за тем, чтобы она не гасла? (Повесит, конечно! И лампадку зажжёт, чтобы соседям глаза отвести, если в дом заглянут). А вот чтобы Антонида молилась или хоть раз перекрестилась на икону – такого Рита не видела. Зачем ей тогда икона? В один из своих приездов в Деулино она спросила об этом Тоню, и та ответила беззаботно: «А пущай висит, как у всех. Она тебе что, не нравится? Али мешает?

– Не мешает… Нравится, – соврала неверующая Рита. Ложь во спасение, так, кажется, это называется. Но Антониду разве обманешь?

– Вижу, что не нравится. И что мешает, вижу, – улыбнулась бабушка Тоня. Не рассердилась даже на Риту! – А ты на неё не гляди. Не гляди, милок. Висит она – и пущай висит. Иди вон в сад, смородину собери. Все вы нехристями растёте, молодые…

Верила ли бабушка Тоня в бога? Что-то не похоже, иначе бы оскорбилась за икону, которая Рите и вправду не нравилась, отругала бы. Но она не обиделась. И если… Тогда всё сходится, все кусочки мозаики встают на свои места. Женька говорила правду, никакая она не сумасшедшая, смятенно думала Рита. Но что ей со всем этим делать? Что делать?! Может, сказать тётке, чтобы не ездила к матери? Но бабушка Тоня уже старая, не справляется одна с хозяйством, ей надо помогать. Как же Женьке не ездить?

Колючие слова

Женька звала мать к себе:

– Квартира большая, всем места хватит. Тяжело одной-то зиму зимовать, снега наметёт – не разгребёшь, до колодца – как дойдёшь? – толковала Женька матери. – Пожила бы у меня зиму, а весной в Деулино…

Антонида неизменно отказывалась:

– Уж как-нибудь проживу, зимовать мне не впервой. В своём-то доме (здесь она обиженно поджимала губы) сама хозяйка, куском никто не попрекнёт. А на чужих хлебах – не хочу. Приживалкой не буду.

– Мама! Что ты говоришь-то?! На чужих хлебах… – обижалась в свою очередь Женя. – Я тебе чужая, выходит? – И успокоившись, загибала пальцы, считая:

– У Гальки народу многонько, тесно тебе там будет. Колька с женой живёт, да родители женины с ними. А у меня ты бы в комнате своей жила, в отдельной. А мы с Олькой в другой, у меня изолированные, – похвасталась Женька. – Пожила б хоть зиму, а?

– А о скотине ты подумала? Скотина, сталыть, одна зимовать будет? Али надумала продать? Тогда и дом продавайте, а матерю на погост снесите, – злилась на дочь Антонида. – Комната у неё… У меня изба просторная, светлая, зачем мне твоя комната, сама в ней живи!

– Далась тебе эта скотина, давно бы продала, тяжело тебе с ней, я же вижу! – не унималась Женька. – Для Гальки с Колькой стараешься? Пусть на рынке покупают – и творог, и масло, и яйца. Привыкли на готовеньком всю жизнь, – распалялась Женька. – А как работать, дак их нет!

– Ты Гальку мою не трожь. Не твоего ума дело, – осаживала её Антонида. – Откуль у их деньги возьмутся, с рынка брать? У их своё есть, домашнее, у их мать есть!

Колючими злыми словами Антонида словно отделяла Женьку от младших детей, отгораживала, отодвигала… Женьке было обидно: она одна матери помогает, одна о ней заботится, а мать её отталкивает. Не любит. Гальку с Колькой любит, а её, Женьку, нет! И Ольку на всю жизнь калекой сделала.

Ничего не болит

«Спину-то врачи не могут вылечить, так и ходит в корсете. Зимой-то ничего, а летом жарко под ним, а снять нельзя – больно!» – Из тёткиных глаз горошинами сыпались слёзы, она жалела дочь, но Рита ей всё равно не верила. Ей слишком хорошо помнилось, как Женя с маленькой Олькой приезжала к ним за продуктами. По магазинам ходили вчетвером: Ритина мама, Рита, Женька и шестилетняя Олька. Колбасу продавали по килограмму в руки (они брали четыре), сливочное масло и конфеты тоже «отпускались» строго по норме. Так же было со всем остальным.

– Оставь ты её дома, не жалко тебе по магазинам ребёнка таскать, по очередям, – просила Вера Сергеевна. Но Женька упрямо брала с собой дочку, не желая терять положенные на ребёнка килограммы, граммы, пачки и пакеты. Они обходили все магазины в округе, и в каждом приходилось стоять в длинной очереди.

– Маа-аа, пойдём уже, я не хочу стоять, я устала, – ныла Олька, и у Риты сжималось сердце – в самом деле, девочка устала, еле на ногах стоит. Они все уставали за «магазинные» дни неимоверно. А тут – ребёнок…

– Устала стоять? Дак не стой, на улицу иди. Рита, побудь с ней там, – решала проблему Женька. – Как очередь подойдёт, я крикну.

Рита с Олькой выходили на улицу и стояли, стояли, стояли… «Давай поиграем во что-нибудь?» – предлагала Рита, но Олька мотала головой: « Не хочу. Я домой хочу». Рита пробовала увещевать девочку.

– Не капризничай, ты уже большая, должна понимать: маме одной столько всего не дадут, а надо продукты купить, у вас же там ничего не купишь. Мама тебе купит колбаски, конфет московских шоколадных… Неужели не можешь немножко потерпеть?

– Не могу-уу! Я давно уже терплю, мне спинку больно, – хныкала Олька. Рита гладила её по светлой чёлке, прижимала пальцем Олькин нос – «Дзинь-дзинь, трамвайчик отправляется!» Поправляла воротник пальтишка, по-новому завязывала шарфик. От Ритиной ласки Олька начинала плакать уже по-настоящему, и Рита с тревогой всматривалась в налитые слезами глаза троюродной сестрёнки.

– А мама знает, что тебе больно? Давай ей скажем, и она не будет тебя брать, дома посидишь… Ты не испугаешься? Не боишься одна? (Олька помотала головой: «Меня мама часто одну оставляет, я большая уже») – Вот и хорошо, вот и молодец. Я тебе карандаши дам, краски акварельные… Мы с твоей мамой всё купим и придём, а ты пока будешь рисовать. У меня книжки есть с картинками, и куклы есть на антресоли, мы их с тобой достанем, и ты с ними познакомишься.

– Она знает, – перебила Риту Олька, которой, похоже, было уже не до кукол и не до книжек с картинками. – Я говорила, что больно. А она говорит, ничего с тобой не сделается.

Рита ненавидела Женьку. Олька страдала, а Женька считала это капризами и притворством – дети всегда капризничают, кому же нравится стоять весь день в очередях.

– Не умрёт, потерпит.

– Ты хочешь, чтобы она терпела? Чтобы мучилась весь день от боли? – наскакивала на неё Рита.

– Ничего у неё не болит, слушай ты её… Она в корсете, в нём не больно, врач сказал. Она сочиняет, притворяется, чтобы её пожалели и домой отвели, играть. Я свою дочь знаю, уж поверь мне на слово.

Рита не верила Женьке. А Ольке верила, стараясь компенсировать девочке утомительные «магазинные» дни: угощала её орехами в белой сладкой глазури (Рита варила их в сахаре, добавляя в сироп немного сливок), покупала игрушки, придумывала игры. Она была неистощима на выдумки – перевёрнутые стулья превращались в корабли, ковёр – в Саргассово море, а Рита с Олькой изображали оставшихся в живых мореплавателей (как вы уже догадались, игра называлась «Остров погибших кораблей»).

И много других чудесных игр придумывала Рита. Олька звонко смеялась, забывая про боль, которая проходила сама собой, исчезала, как по волшебству. Довольная тем, что девочка улыбается и не капризничает, Женька скармливала ей колбасу и апельсины, которых в Рязани было не купить. – «Ешь больше, мамке легче везти будет» – угощала Женька. И Олька, перемазанная апельсиновым соком, держа в каждой руке по бутерброду с колбасой, отвечала с набитым ртом: «Нее-е, я вот это шьем и вшо, в меня больше не влежет» – и в доказательство выпячивала раздувшийся от колбасы и апельсинов живот… Рита радовалась Олькиному недолгому счастью и мысленно просила бога: «Оставь ты её, не мучай больше! Ей достаточно выпало бед, ей уже хватит!»

Но настоящая беда ждала Ольку впереди.

Глава 6. Чёрная ведунья

Страшный диагноз

Шло время. Олька окончила десятилетку и готовилась поступать в институт. Институт она выбрала серьёзный – юридический, конкурс был огромный, тридцать человек на место. Не поднимая головы, девочка сидела над учебниками. И голова не выдержала – заболела. От боли у Ольки темнело в глазах, таблетки и холодные компрессы не помогали.

– Это у тебя от усталости. Перезанималась, отдохнуть надо, – авторитетно заявляла Женька. Но и без учебников голова продолжала болеть. От таблеток боль становилась слабей, но не проходила, Олька чувствовала её постоянно.

И вновь – походы по врачам, консультациям, клиникам. И страшный диагноз: опухоль мозга. Врачи все как один уверяли, что опухоль доброкачественная, но об институте надо забыть. И настойчиво предлагали операцию. – «На ранней стадии операция должна помочь» – обещали Женьке врачи. И советовали не медлить.

Врут! – поняла Женька. – Ничего они не сделают, не смогут помочь. Как со спиной не помогли. «Ребёнка резать не дам, – сказала врачам Женька. – Сами справимся». И разуверившись в белой магии, обратилась к чёрной.

А что ей ещё оставалось?

Чёрная ведунья

Женька в сотый раз сверила по бумажке адрес и, обмирая от страха, надавила на кнопку звонка. Дверь открыла молодая симпатичная женщина. Вопреки Женькиным ожиданиям, в квартире не было никаких атрибутов колдовства: чёрные свечи, красные как кровь покрывала, таинственные амулеты… На вопрос Женьки, где же так называемые «предметы ритуала», женщина рассмеялась серебряным смехом, и Женька сразу стало легко и свободно. Страха она больше не испытывала. Не в амулетах дело – поняла Женька. Это всё только ширма.

А здесь даже ширмы не было – обыкновенная городская квартира. Женька осматривалась, хозяйка хлопотала на кухне, заваривая для гостьи чай. Женька опасливо уставилась на поставленную перед ней чашку, и хозяйка улыбнулась: «Чай краснодарский, не заговоренный и не заколдованный, так что пейте смело. И рассказывайте, что у вас стряслось. Да не пугайтесь вы так, это даже смешно!»

Ведунья (какая же она ведунья – глаза лучистые, светлые, на щеках ямочки, волосы падают на лицо и она сдувает их, смешно оттопыривая губу) взяла Женькину чашку, а ей придвинула свою. Отхлебнула, взяла из вазочки варенья и кивнула Женьке – «Попробуйте, это кизиловое, из Крыма друзья привезли, вкус просто необыкновенный!»

От краснодарского душистого чая с кизиловым вареньем Женька понемногу пришла в себя. И рассказала ведунье обо всём. – «Никто моим страхам не верит, а дочь меня сумасшедшей считает, я же вижу! И сестра двоюродная не поверила. Я к ней со всей душой, с открытым сердцем, а она мне – дура ты, Женька! Мелешь, говорит, всякую чушь, доболтаешься – в больницу упекут, в психическую. А мне в больницу нельзя, у меня Олька помирает, – всхлипнула Женька. – Кому она нужна, кроме меня?»

Ведунья молчала, не улыбалась больше. Наморщила лоб, свела к переносице брови. Думала…

Жизнь за жизнь

– Мать свою любишь ли? Веришь ей, как себе? – спросила вдруг.

– Люблю, конечно, как не любить! И верила всю жизнь, всегда и во всём. А теперь вот – не верю. По глазам вижу – хитрит, недоговаривает чего-то. Как приеду к ней – радуется она шибко. И всё мне рассказывает о себе. О молодости, о том, как Тимофея встретила, отца моего. В общем, о жизни. Всё просит – посиди со мной. Только я теперь учёная, не сажусь. Некогда, говорю, мне рассиживаться, я работать приехала, а не чаи распивать. Говорю, работа ждать не любит, а мне вечером уезжать, Олька там одна. Я у матери не ночую теперь, боязно мне. Редко когда останусь, и то на сеновале сплю, в доме не ложусь. Предупреждали меня уже…

Ведунья слушала, кивала одобрительно.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17 >>
На страницу:
5 из 17