Полынь

Полынь
Ирина Владимировна Курчавова

Супружеская измена. Что может быть хуже для вроде бы любящих друг друга людей, которых немало связывает друг с другом? Геннадий и Анжелика не знали, что бывают в жизни испытания, преодолев которые можно совсем иначе взглянуть не только на ситуацию, но и вообще на всю свою жизнь. Оказалось, что только попробовав однажды на вкус горечь полыни, можно узнать, что такое счастье.

ПОЛЫНЬ

Анжелика не сводила глаз с закипающего молока, когда хлопнула входная дверь, и в кухню тут же ворвался её муж. Вернее, не совсем в кухню: он застыл ровно в дверном проёме и выжидающе молчал, причем, что конкретно он выжидает, Анжелика не знала. Нет, она догадывалась, особенно с учетом того, что час назад застала своего мужа в собственном авто, целующимся с какой-то дамой. Целующегося так самозабвенно, что он даже не сразу расслышал стук в оконное стекло. Дама ахнула, а Геннадий выскочил из машины, стараясь не упасть и пытаясь схватить за руку убегающую Анжелику.

Она ничего ему не сказала, нацепив на лицо этакую полуулыбку, скрывающую обычно крайнее недоумение и растерянность.

С этой вот самой полуулыбкой Анжелика забрала из детского сада захворавшую дочку. Зашла в магазин, чтобы купить мёда и молока. Улыбаясь, уложила ребенка в постель с градусником. И с этой же улыбкой стояла сейчас перед плитой, ловя момент, когда можно будет отключить газ.

Геннадий немного постоял в проеме, затем все-таки прошел в кухню и опустился в кресло обеденной зоны.

– Будешь ужинать?– спросила Анжелика. Спросила тем самым приветливым голосом, которым спрашивала всегда.

– Рано еще, – буркнул Геннадий.

– Ладно. Маша заболела…

– Что с ней? – подскочил муж.

– Забрала из садика с высокой температурой. Вот, молока вскипятила, сейчас дам ей с мёдом…

Гена прошёл в детскую. Что-то спросил у дочки, та что-то прохихикала в ответ.

Анжелика старалась не давать рукам отдых. Если она сядет, задумается, вспомнит… Нет. Руки достали мёд, смешали с молоком и маслом. Убрали все лишнее со стола, стали накрывать его к ужину. Затем Анжелика зачем-то вымыла чистую плиту и стала оттирать неоттираемое пятно с кухонной раковины. В дверях снова появился муж.

– Я хочу знать о твоих дальнейших планах,– женщина резко повернулась к нему. Её голос был тих и вкрадчив, она полностью владела собой. – Только о них. Меня не интересуют детали типа «как давно» и «почему»… Мне важно знать: ты намерен сохранить эту семью или создать новую с… другой женщиной?

На последних словах струна, натянутая внутри неё, дрогнула, и Анжелика едва не позволила себе заплакать. Но разум приказывал сердцу повременить с эмоциями, и она продолжила:

– Потому что жить с тобой, разделяя тебя еще с кем-то – для меня недопустимо. Если ты решишь остаться со мной, не разрушать семью, не бросать дочку…Забыть и разом оставить то, во что вляпался… Если ты останешься, я всё забуду и никогда не вспомню.

Сейчас Анжелика, собрав в кулак все своё мужество, была уверена в своих словах, как никогда.

– Но в том случае, если у тебя там… серьезные намерения и сильные чувства – я не стану тебе препятствовать. Удерживать, уговаривать, истерить. Ты – взрослый человек, и это твой выбор. Хочу только надеяться, что ты не пожалеешь о нём.

Она старалась не смотреть на мужа, потому что знала: если посмотрит, сразу расплачется. И это будет неправильно, это будет манипуляция, давление. А ей совсем не хотелось на него давить, ведь тогда муж не сможет поступить правильно, и тогда начнётся ад. Она не понаслышке знала, что когда человек выбирает что-то не по своей воле, а под давлением – ничего хорошего, как правило, не выходит.

Поэтому эмоции нужно сдержать, а чувства задвинуть назад. Она даст им выход позже, когда никого не будет рядом. Лучше всего ночью, в темноте спальни… Или в прохладной тишине кухни…

Но не сейчас, когда больше всего на свете хочется упасть, свернуться клубком и завыть, словно раненая в сердце волчица.

Симона жила в небоскрёбе на одном из последних этажей, так что каждый раз приходилось иметь дело с душным лифтом. А духоты Гена терпеть не мог. Зато какой вид открываться с увитой цветами лоджии – дух захватывало! И он подолгу курил там, медленно обводя взглядом ночной или рассветный город. Курил, пока Симона, одетая в прозрачный халатик, не выхватывала у него сигарету и не утягивала его на жесткий диванчик, стоявший тут же.

Гена не любил заниматься этим прямо здесь, под открытым небом,. Хоть лоджия и была надёжно прикрыта с боков перегородками, ему казалось, что они делают это у всех на виду.. Но Симоне нравилось. Она вообще любила, когда все на нее смотрят, и вся жизнь её была в том, чтобы показывать себя со всех сторон и во всей красе. И, надо признать, в этом девушка добилась определенного успеха.

Длинные, густые волосы, большие, как у анимационных красавиц, глаза, изящные жесты, легкая, привлекающая взгляд походка. Немудрено, что Симоне вслед оборачивались все – начиная от маленьких девочек и заканчивая престарелыми отцами семейств. Поведение её тоже было безупречным. Она не была резкой или вульгарной, общительной, но не болтливой. Имела сотни друзей, но ни с кем не трепалась о пустяках, все разговоры были сугубо по делу.

Гена познакомился с ней на каком-то интернет-форуме. И даже уже не вспомнить, о чем они говорили в первый раз, но тогда Симона показалась ему настолько интересной и милой, к тому же облеченной в какую-то тайну, – что мужчина, который никого, кроме своей жены, за женщин не признавал, решил встретиться с этой чаровницей, которая даже виртуальной беседе умела придать оттенок очарования и загадочности.

Всё понеслось. Закружилось с такой невероятной скоростью, что Гена перестал ощущать время. Словно в омут бросаясь в отношения с Симоной, он не заботился о предосторожностях, не придумывал оправданий, вообще не считал, что поступает плохо. Ему было так хорошо, с этой женщиной, что казалось, что так и должно быть, будто это естественно – любить Симону, жить с ней, даже имея жену и ребенка. Временами он чувствовал себя словно околдованным, чувствовал, с какой силой тянет него к этой женщине. Чувствовал её власть над собой.

Они никогда не говорили о его семье и жене, хотя Симона с самого первого дня знала о положении вещей. Их все друг в друге устраивало, и совсем не хотелось ничего делить и выяснять, никого вмешивать в свои отношения. Им, как и любой влюбленной паре, хотелось сохранить эту идиллию на как можно более долгий срок. Однако…

Ложка дёгтя. Или полынного настоя. Так Гена называл своё состояние всю последнюю неделю после того дня, когда, собрав вещи, перебрался жить в Симоне.

Любовница ничего не сказала ему. Показала шкаф, куда он может положить свои вещи. И всё с её стороны было, как всегда – ласки, обожание, чарующие речи и абсолютное безразличие к его личному пространству. Всё, ради чего раньше он и стремился быть с ней.. Но теперь, после разговора с женой на их собственной кухне, Гена уже не мог так самозабвенно упиваться отношениями с Симоной.

Он ожидал от Анжелики чего угодно: скандала, истерики, слёз, угроз. Так поступила бы любая женщина, заставшая мужа с другой. Ему так казалось. Но не она. Не его жена. Его жена спокойно предоставила ему свободу выбора. И никаких условий. И никаких слёз и выяснения отношений.

Гена знал, что Анжелика любит его. Знал по заботе её о нём. Знал по тому, как она обнимала его, или как отстранялась, когда он хотел побыть один. Знал по её отношению к его работе и увлечениям: ведь она не любила их, порой терпела от них лишения, но вслух никогда не выказывала неудовольствия. Анжелика принимала всех его друзей и родственников, знала, как ему угодить, умело скрывала своё неудовольствие чем-либо и никогда никого не осуждала.

Почему-то Гена думал, что его жена, как всякая современная женщина станет бороться за свою любовь, за свою семью. Почему она дала ему свободу? Почему разрешила делать все, что угодно?. Может, потому, что никогда не считала его своей собственностью? Потому что уважала его выбор, даже если этот выбор был ошибкой?…

И вот теперь это откровение не давало ему покоя. Поступок Анжелики еще тогда, дома, поверг Гену в недоумение. И он ушел, скорее, по инерции, или из вредности, или из чувства вины. Горькой вины. Горькой, как полынь…

Детство. Бывало, наешься без спроса варенья из бабушкиной банки. Так наешься, что скулы сводит. И голова, словно пьяная, мыслей никаких нет, и двигаться не хочется. А в ящике буфета, возле домашней аптечки у бабушки хранился пузырёк с настойкой полыни. От чего или для чего бабушка её принимала, маленький Гена не знал, но однажды, как все любопытные дети, решил её попробовать. И попробовал-то чуть-чуть, с края ложечки, а горечь была такая, что казалось, язык облезет. И не заешь ничем. Даже то самое варенье не помогает…

Тишина. Спокойная, ровная, как поверхность лесного озера в предрассветный час. Осязаемая и даже, кажется, нерушимая. На душе тишина.

Она опустилась на сердце той ночью, когда Анжелика закрыла дверь за мужем, ушедшим к другой женщине. Нет, сначала, естественно, были слёзы, и неподвижно сидящий у изножья супружеской постели женский силуэт. А потом пришла эта тишина. Словно душу, вот-вот готовую разорваться на неровные клочья, кто-то обнял. Не дал сломаться. Смазал успокаивающим бальзамом кровоточащие раны и укачал на руках.

Тишина жила в душе всю следующую неделю, пока дома выздоравливала дочка, а телефон разрывали сочувствующие звонки друзей и родных. Все знали – кому-то он сказал, кто-то у неё выпытал. Анжелика реагировала спокойно, отвечая всем примерно одно и то же: у нее все в порядке, помощь ей не требуется, развеиваться она не хочет. Ни перед кем не рисовалась, отвечала то, что действительно было на душе.

– Дочка, хочешь, я временно у тебя поживу?

– Зачем, ма?

Мать вздохнула. Она и сама понимала: дочь её – самодостаточный человек, какая-то специальная поддержка ей не требуется. Но как же жалко, что муж её оказался таким непутевым.

– Но, если что, – мамин голос был полон нежной жалости, – ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на нас с папой.

– Конечно.

– Думаешь, он вернётся?

– Не знаю, мам, – это было правдой. Или надеждой.– Пусть живёт с той, с кем ему лучше и спокойнее. Я и вправду желаю ему счастья. Того счастья, какого он сам себе пожелал бы.

– Ты и вправду святая, дочка, – вновь вздохнула родительница.

– Да ну тебя, мама…. Я просто хочу, чтобы всем было хорошо.

– Всем ли?..

Анжелика старалась не думать о самом факте предательства. Он том, что жертва здесь именно она. Она смотрела на ситуацию как бы со стороны, пытаясь объять и защитить интересы каждого. Ну и что, что Геннадий встретил и стал жить с другой женщиной? Значит, ему с ней лучше. Значит, там он чувствует счастье. Как может Анжелика препятствовать чужому счастью? Тем более счастью того, кого любит. Того, кто всегда занимал её мысли, с чьим мнением она считалась при любых обстоятельствах. Кого всегда ждала и сейчас ждет, не смотря на то, что случилось. Ждет звонка, смс-сообщения – чего угодно, лишь бы подтвердилось одно: ему не все равно и хотя бы часть, крошечную частичку его мыслей она все-таки занимает.

Она ведь может его ждать, правда? Ведь этого ожидание – его не видно, ни для кого оно не заметно. Никто над ним не посмеется и не осудит её, Анжелику, сразу, с первой минуты простившую своего загулявшего мужа и давшего ему самое ценное, что есть у всякого человека – его свободу.