Нищий, вор. Ночной портье

– После ужина я тебе все объясню. Парень просит бифштекс. – Он назвал ей ресторан, положил трубку и, надев пиджак, спустился вниз. Уэсли стоял посреди гостиной и осматривался по сторонам.

– Знаете, – усмехнулся он, – вот таким, по-моему, и должен быть дом истинного христианина.

По дороге к ресторану Рудольф заметил, что Уэсли ходит точь-в-точь как отец: так же горбится, так же угрожающе поводит плечами. В детстве Рудольф думал, что Том нарочно так ходит: пусть все знают, что перед ними вырвавшийся на свободу опасный хищник, и держатся подальше. Повзрослев, Рудольф увидел в этой походке способ самозащиты. Так брат давал понять, чтобы его оставили в покое.

Узнав, что Гретхен тоже придет в ресторан, Уэсли обрадовался:

– Здорово! Она – блеск, настоящая леди. Не то что эти дамочки, которых мы катали. Деньги у них прямо из ушей сыпались… – Он смешно затряс головой. – Они день и ночь разгуливали полуголые и на всех… плевать хотели. – После двух стаканов пива у него слегка развязался язык. – Знаете, я иногда не могу понять: вот некоторые женщины за всю свою жизнь пальцем не пошевелили, а держатся так, будто им принадлежит весь мир.

– Они репетируют перед зеркалом, – сказал Рудольф.

– Репетируют перед зеркалом! – расхохотался Уэсли. – Надо запомнить. А тетя Гретхен работает, правда?

– Еще как, – ответил Рудольф.

– В этом, по-моему, все и дело. Кто не работает, тот дерьмо. Извините за выражение, – спохватился он.

– Ничего.

– Отец и покрепче выражался, – сказал Уэсли. – Вот некоторые говорят так, будто у них в заднице якорь сидит. Он таких не любил. Он говорил, что крепкие словечки – это одно дело, а похабщина – совсем другое.

– Правильно он говорил. – «Интересно, – подумал Рудольф, который так и не преодолел детской неприязни к ругательствам и всегда тщательно следил за своей речью, – а я тоже вхожу в эту категорию людей с якорем в заднице?»

– Знаете, – продолжал Уэсли, – Кролик очень высокого мнения о вашей сестре. Он сказал мне, что вам следовало бы жениться на ней.

– Тут возникли бы определенные затруднения, – возразил Рудольф, – поскольку мы брат и сестра, а я не египетский фараон.

– Как это? – не понял Уэсли.

– В Древнем Египте у фараонов было принято жениться на сестрах.

– Понятно, – отозвался Уэсли. – Я, знаете, не очень-то силен в науках.

– Ты еще молодой.

– Ага-а, – протянул Уэсли, задумавшись над своей молодостью.

«Нет, в мальчишке определенно есть хорошие задатки, а теперь Крейлеры получили законное право искоренять и губить их. Это же настоящее преступление! Завтра нужно будет еще раз спросить у Джонни Хита – он и его жена едут с нами в Монток, – нет ли какой-нибудь возможности вырвать мальчишку из рук матери».

– Кстати, об образовании, – сказал Рудольф, – ты собираешься в колледж?

– Мать говорит, это пустая трата денег, – пожал плечами Уэсли. – Я много читаю, но не то, что велят в школе. Я тут заинтересовался мормонами. Наверное, хотел узнать, почему мать и мистер Крейлер такие – потому, что они мормоны, или сами по себе. – Он усмехнулся. – Я думаю, они мерзкие по природе, а от религии вся дрянь из них так и полезла. Но, – добавил он серьезнее, – религия эта необычная. Мормоны определенно были людьми храбрыми, они пошли наперекор всем Соединенным Штатам, пересекли в своих фургонах половину страны, поселились в пустыне, и пустыня, говорят, зацвела. Но эти их женщины! Смотрю я на свою мать и, клянусь вам, не понимаю, зачем люди женятся! Послушаешь ее десять минут – и всю жизнь просидишь холостяком. И вообще брак… – Он нахмурился. – Наша семья, например. Вы развелись. Тетя Гретхен развелась, мой отец тоже… В чем тут дело, а?

– Не ты первый об этом спрашиваешь, – сказал Рудольф. – Может быть, просто такое сейчас время. Мы меняемся, стараемся приспособиться друг к другу, притереться, и ничего не получается. Наверное, мы к этому не совсем готовы.

– У нас в школе есть одна девчонка, – снова нахмурился Уэсли, – хорошенькая, постарше меня. Мы… Ну, мы с ней дурачились в машине на заднем сиденье и у нее дома, когда родителей не было… Раза два… И она уже начала поговаривать о свадьбе. Вижу, ее на этом прямо заклинило. Ну, тогда я перестал с ней встречаться. А вы женитесь еще раз? – И он подозрительно уставился на Рудольфа, словно ожидая, что вот-вот услышит звон свадебных колоколов.

– Трудно сказать, – ответил Рудольф. – Пока не собираюсь.

– Смешная вещь – религия, – вдруг ни с того ни с сего сказал Уэсли; должно быть, разговор о браке смутил его, и он решил поскорее переменить тему. – Я хочу верить в Бога, – серьезно продолжал он. – Кто-то же ведь все это создал, правда? Откуда мы здесь взялись, чем заняты, как все происходит – например, откуда берется воздух, которым мы дышим, вода, которую пьем, пища, которую едим? За последние месяцы я прочитал всю Библию от корки до корки. Ответов там нет – по крайней мере я их не нашел.

«Милый мой племянник, – хотелось сказать Рудольфу, – когда твоему дяде было шестнадцать лет, он тоже читал Библию в поисках ответов. И тоже не нашел их».

– Во что же верить? – спросил Уэсли. – Вот мормоны говорят, будто бы Джозеф Смит нашел эти медные пластинки и никому не показал. Вы верите? Неужели люди способны верить в такую чушь?

– Еще говорят, будто бы Моисей спустился с горы Синай и принес с собой десять заповедей, высеченных Богом на камне, – сказал Рудольф, обрадованный тем, что Уэсли не спросил его прямо, верит ли он в Бога. – И в течение тысячелетий многие люди верили в эту легенду.

– А вы верите?

– Нет.

– И в школе нас тоже учат таким вещам, от которых просто смех берет. Часами, например, талдычат, что между черными и белыми нет никакой разницы, но стоит только выйти за дверь и пройти один квартал – и оказывается, все совсем не так. Во Франции было по-другому. А может, я сам был другим во Франции. Во Франции мне жилось весело, хотя с языком приходилось нелегко, а в Индианаполисе… – Он пожал плечами. – Большинство учителей, на мой взгляд, законченное дерьмо. Ребята на уроках орут, стреляют шариками из жеваной бумаги, бывает, и ножиками пыряются, а учителя только и делают, что их утихомиривают. Если в колледже то же самое, тогда ну его… – Он вопросительно посмотрел на Рудольфа. – А вы что думаете про колледж? Идти мне туда?

– Смотря чем ты хочешь потом заниматься, – осторожно ответил Рудольф, тронутый наивной словоохотливостью Уэсли и верой в то, что дядя не предаст его миру взрослых.

– Откуда я знаю? – сказал Уэсли. – То есть я знаю, чего хочу, но я пока не могу об этом никому рассказать. – Тон его вдруг стал холодным.

– Например, – продолжал Рудольф, не обращая внимания на эту перемену, – ты кое-что знаешь о море. Тебе оно нравится, правда?

– Нравилось, – невесело ответил Уэсли.

– Ты можешь пойти в торговый флот.

– Кролик говорит, собачья жизнь.

– Не обязательно. Неужели работа на «Клотильде» была для Кролика собачьей жизнью?

– Нет.

– И совсем это не собачья жизнь, если служишь офицером на приличном судне, если станешь капитаном…

– Пожалуй.

– Здесь, в Нью-Йорке, есть училище торгового флота. По окончании его сразу получаешь офицерское звание.

– Понятно, – задумчиво отозвался Уэсли. – Может, стоит об этом поразмыслить.

– А я тем временем наведу справки, – сказал Рудольф, – и напишу тебе, о чем узнаю. Только не забудь: теперь я буду писать до востребования.

В ожидании Гретхен Рудольф выпил мартини и решил, что теперь самое время поговорить с Уэсли о наследстве.

– После уплаты всех налогов и гонорара адвокатам, – сказал Рудольф, – должно остаться немногим более ста тысяч долларов, которые подлежат дележу. – Уэсли и Кейт незачем знать, что это те деньги, которые он заплатил за «Клотильду». – Одна треть причитается самой Кейт, вторая треть – ей же как опекунше собственного ребенка… – Он умолчал о том, сколько времени спорили между собой адвокаты, прежде чем удалось достичь компромисса.

Крейлеры упорно боролись за то, чтобы Тереза как мать Уэсли была назначена администратором наследства. Их притязания имели некоторую юридическую силу, поскольку Кейт – британская подданная, постоянно проживающая в Англии. Пришлось напомнить Терезе, что она дважды была осуждена за проституцию и на этом основании Хит может возбудить против нее дело и не позволит ей – из соображений морали – стать опекуншей Уэсли, пусть даже она его родная мать. Конечно, Рудольф никогда не допустил бы ничего подобного, чтобы не травмировать Уэсли, но все же угроза подействовала. Крейлеры сдались и согласились, чтобы администратором наследства назначили Рудольфа; теперь ему ежемесячно предстояло отвечать на длинный перечень язвительных вопросов о каждом истраченном центе. Кроме того, Крейлеры то и дело грозили подать на него в суд за неумышленно или умышленно допущенные нарушения закона при защите интересов Уэсли. Какой черт дернул Тома сделать предложение этой бабе?!

– Остается примерно одна треть… – Он умолк. – Уэсли, ты меня слушаешь?

– Конечно, – отозвался Уэсли. Прошел официант с блюдом, на котором еще шипел огромный кусок жареного мяса, и Уэсли проводил его голодным взглядом. «Что бы про него ни говорили, – подумал Рудольф, – избалованным его не назовешь».