Тупая езда

Затем раздается удар, еще один, и дверь влетает внутрь кабинки! Он сломал замок! Я хватаюсь за сиськи, пытаюсь прикрыться.

– ДЖОНТИ!

– ТЫ… – Он смотрит на меня, потом на Баркси, потом снова на меня. – Джинти, идем домой! ИДЕМ СО МНОЙ ДОМОЙ СЕЙЧАС ЖЕ!

Эван Баркси делает шаг вперед и выталкивает Джонти.

– Съеби, Джонти, я тебе говорю!

– Это неправильно, – говорит Джонти, смотрит на меня, потом на сигнальный огонь. Он трясет головой и причитает: – Нет, нет, нет… – а затем разворачивается и выбегает из сортира.

Я надеваю блузку и выбегаю за ним следом. Эван Баркси хватает меня за запястье и говорит:

– Оставь ты этого сосунка сраного. – Он пытается меня поцеловать, но я его отталкиваю:

– Отъебись.

Я выхожу в бар, но вокруг толпа, и я вижу только, как Джейк открывает дверь и Джонти выходит на улицу. Я пробираюсь к выходу, и тогда Джейк говорит:

– ЕСЛИ КТО-ТО ХОЧЕТ ВЫЙТИ, ПУСТЬ ВЫХОДИТ СЕЙЧАС! ПОТОМУ ЧТО Я ЗАПИРАЮ ДВЕРЬ, ПОКА ВСЕ НЕ УЛЯЖЕТСЯ!

– КРАСАВА, МАТЬ ТВОЮ! – кричит кто-то.

Начинают скандировать:

– МОШОНКА, МОШОНКА, МОШОНКА, МОШОНКА! МОШОН-КА, МО-ШОН-КА…

Я не знаю, что делать, но затем оборачиваюсь, вижу Эвана Баркси, который размахивает большим пакетом первого и вопит: «Вечеринка!» – и понимаю, что в ближайшее время я никуда отсюда не уйду.

10. Что у мошонки в мешке

А вот это уже тревожный, сука, звонок! Льет как из ведра, завывает ветер, а девчушка идет себе по Куинсферри-роуд, а вокруг ваще ни души. И направляется она в сторону моста Форт-Роуд! В такое-то время и в такую дерьмовую погоду! Но – пассажир есть пассажир, и, кроме того, топятся чаще пацаны: мохнатки, которые пытаются покончить с собой таким способом, встречаются редко. Да, проходил я этот, сука, курс, где нас учили определять тех, кто собрался сделать себе харакири. Рассказывали, что нужно говорить, чтобы их остановить. Типа как консультирование в рехабе. Но меня, вообще-то, не особо колышет, хочет придурок спрыгнуть, пусть себе прыгает на здоровье. В пизду это джорджбернардовское[17 - Джордж Бернард Шоу (1856–1950) – английский драматург, романист и общественный деятель.] государство с его заботой о каждом; некоторые уже все для себя решили, и, наверное, у них были на то веские, сука, причины. Переубеждать их – занятие не для первого встречного. В любом случае это не про меня! Спрыгнуть со скалы, чтобы на следующий день тебе позвонила какая-нибудь пташка, мол, все-таки решила тебе дать? Ну уж нахуй. Жизнь слишком хороша, для меня, по крайней мере. И заметьте, я могу понять чуваков, которым не дают, и поэтому они решают прыгнуть: пропади оно все пропадом!

Но пташка – это другое дело. Никто в здравом уме не станет смотреть, как симпатичная мохнатка пропадает зазря. У пташки щелка должна быть горячей, чтобы крутить шпили-вили, а не лежать холодной в морге, хотя есть мерзопакостни ки, которые оценят и такое. Я виню во всем этот чертов интернет, маленькие дети смотрят жесткое порево, хотя сами еще и не вздрочнули ни разу как следует. Эта херня любому придурку мозги набекрень вывернет. Святая правда! Я хочу сказать, что я, конечно, тоже иногда такое снимаю, но только с совершеннолетними, дающими свое согласие, никаких сомнительных историй.

В общем, я останавливаюсь, и телка садится в кэб. Из-за дождя ее черные волосы прилипли к голове, а длинный черный плащ насквозь промок, глаза у нее совсем затуманенные.

– Ты в порядке, куколка? Немного ветрено для вечерней прогулки, тебе не кажется? О Мошонке не слыхала?

Но эта круглолицая пташка просто сидит себе и смотрит куда-то в пространство своими темными, карими кажется, глазами. Свет горит, но в доме, сука, пусто.

– Мост, – произносит она то ли с аристократическим шотландским, то ли с английским акцентом.

– А что там на мосту?

Она вдруг смотрит на меня вся такая надутая. Как будто меня это не касается.

– Не смотри на меня так, – говорю я, – что за лосиная морда? Ты спрыгнешь с моста, а полиция придет ко мне! Поэтому мне и приходится задавать вопросы!

Она смотрит прямо на меня широко раскрытыми глазами, как пташки в фильмах вроде «Крика», а может, и не «Крика», потому что губы у нее сжаты так плотно, словно я ее раскусил.

– Но решать тебе, – пожимаю я плечами. – Твое дело. Просто предупреди меня, если ты собираешься это сделать, чтобы я мог рассказать копам какую-нибудь историю, например, что ты ехала к сестре в Инверкейтинг, потом сказала, что плохо себя чувствуешь и тебе нужно выйти, чтобы проблеваться, а через секунду уже кувыркнулась вниз через перила, что-нибудь в этом духе. Я же должен прикрыть свою задницу.

Она обхватывает голову руками и что-то неразборчиво бормочет, потом вздрагивает и говорит:

– Я могу и здесь выйти.

– Нет уж, довезу тебя до моста, – качаю я головой. – По мне, так: раз ты на это решилась, то все равно спрыгнешь. А на улице серьезная, черт возьми, заварушка. Хоть доедешь с комфортом. – (Она даже глазом не моргает.) – Одно тебе скажу, – проясняю я, значит, картину, – ты не выйдешь из этого кэба, пока не заплатишь за поездку.

– Я и не… У меня есть деньги… – Она открывает свою сумочку.

– Сколько?

– Семьдесят фунтов и немного мелочи…

– Не подумай, что я тебя развожу, – говорю я, глядя в зеркало, – но ты могла бы просто отдать все, что есть… раз уж ты решилась. Это же перевод бабла иначе получается, верно, с полными-то карманами прыгать. Я тебя не развожу, не подумай.

Пташка, кажется, разозлилась и в первый раз смотрит прямо на меня, потом как будто пожимает плечами и откидывается на сиденье.

– Если бы у меня было хотя бы малейшее сомнение в том, что сейчас самый подходящий момент, чтобы оставить этот сраный мир, ты смог бы меня переубедить. – И она снова накло няется вперед и показывает мне содержимое своей сумочки.

Я останавливаюсь на красный свет, поворачиваюсь, протягиваю руку в окошко, беру наличку и запихиваю ее в карман. Слава яйцам, на дороге никого нет.

– Не хочу показаться любопытным и не собираюсь тебя переубеждать, серьезно, но я должен спросить: почему такая симпатичная молодая пташка решилась на такое?

– Ты не поймешь, – качает она головой. – Никто не понимает.

– Ну так объясни мне, – говорю. На курсах нас учили, что таких нужно пытаться разговорить. – Как тебя зовут? Я, кстати, Терри. Все зовут меня Джусом Терри, потому что раньше я работал на фургончике с соками. Еще иногда меня зовут Голым Терри… но не буду утомлять тебя подробностями.

– Меня зовут Сара-Энн Ламонт, – отвечает она как робот, – сокращенно Сэл. С-Э-Л. Сара. Энн. Ламонт.

– Ты местная, Сэл?

– Да, я из Портобелло. Но много лет прожила в Лондоне.

– Ламонт, значит, да?

– Ага…

Спасибо, что не Лоусон, слава яйцам. Когда твой отец – мудила, который словно сумасшедший, которому доверили расписать стены дурки, взял и разбрызгал свою сперму по всему городу, нужно быть начеку.

– Чем ты здесь занимаешься, в смысле, кем работаешь?

Она еще раз с горечью пожимает плечами, а затем убирает с глаз мокрые локоны.

– Я пишу пьесы. Но кажется, никому на свете это не нужно.

– А парня или кого-нибудь, кто будет за тебя волноваться, у тебя здесь нет?