Хрустальное сердце для балагура

Хрустальное сердце для балагура
Оксана Волконская

Юлия Валерьевна Созонова

Слава изменчива, а любовь толпы недолговечна.

Я убедилась в этом на собственном опыте, и, столкнувшись на ступеньках университета с местной звездой, втайне пожелала данному постулату воплотиться в жизнь. Уж слишком упрям, навязчив и назойлив оказался Константин Елизаров, выбесивший при знакомстве. Но, быть может, первое впечатление не самое верное?

Оксана Волконская, Юлия Созонова

Хрустальное сердце для балагура

Пролог

Свет. Камера…

Я прикусила губу, закрыв глаза и сжав пальцы. Полтора года назад все было иначе. Я приплясывала бы на месте от нетерпения, отмахиваясь от попыток гримера поправить макияж и безукоризненно уложенные в затейливую прическу волосы. Я бы точно угадала нужный момент и шагнула под свет софитов с величием и гордостью, так, как и положено королеве сцены. И танцевала бы также – уверенно, властно, дерзко. Глядя на зрителей и остальных участников снисходительно и насмешливо.

Провела рукой по волосам, ероша распущенные, чуть завитые пряди. И тихо хмыкнула, качнув головой. Да, полтора года назад все было бы так обыденно и так знакомо, что даже неприлично. А еще скучно, и все замечания, критику или похвалу я принимала бы как должное, все также снисходительно кивая в ответ. Не думая о том, что когда-нибудь будет иначе.

«Ты теперь никто и звать тебя никак. Чтобы блистать на сцене, надо пахать, как лошадь, а что теперь можешь ты? Спотыкаться и падать?!»

«Так мило, что ты зашла поздороваться. Но тут не богадельня, так что… Ты же помнишь, где выход?»

Поежилась, поведя плечами, и стиснула кулаки сильнее. Я помнила каждое слово, каждый взгляд, каждую ухмылку. Их фальшивые слова сожаления и пожелания скорейшего выздоровления. Дорогущие букеты из удушливо пахнущих лилий и слишком сладко воняющих роз. Безликие открытки и жадные взгляды, и смешки. Снисходительные, уничижительные, обидные.

Врезавшиеся в память, в душу не хуже осколков стекла в бедро.

– Ярослава, ты готова? – помощник ведущего коснулся моего плеча, вырвав из воспоминаний. Глянул оценивающе на мое бледное лицо и поджатые губы. И вздохнул, постучав по наручным часам. – Три минуты. Твой выход.

Я молча кивнула, вновь закрывая глаза. В душе бушевал ураган, пальцы подрагивали и вовсе не в такт звучавшей как сквозь вату мелодии. И я боялась, до подгибающихся колен и панической атаки. Боялась не справиться, не суметь, не дотянуть. Ведь войти в одну реку дважды нельзя, так ведь?

Мимо меня пронеслась компания девчонок, оживленно делившихся впечатлениями. Ведущий, поправив галстук-бабочку, прокашлялся и что-то сказал. Я, честно говоря, не слышала, пытаясь подавить поднимавшуюся из глубины души волну паники. И очнулась только, когда кто-то толкнул меня в спину, намекая, что пора.

Шумно вздохнув, я качнулась с носок на пятку и обратно. И шагнула вперед, на сцену, разом отбросив в сторону все сомнения и страхи. Обо всем этом я подумаю потом, а пока…

Мотор!

Тонкие, жалобные ноты фортепиано. Легкий, бегающий перебор. Едва уловимое, тонкое пение скрипки. Переплетались, смешивались, утягивали за собой.

Шаг вперед, еще один, еще. Пируэт. Легкий, порывистый, стремительный. Так, чтобы тонкая ткань юбки взлетела вверх, скрыв силуэт. Скользящее движение в сторону. Прогиб спины. Закрыв глаза, я замерла, на долю секунды, не больше. Сердце пропустило удар – я ожидала вспышку боли в травмированной ноге.

Музыка набирала обороты. Фортепиано звенело, яростно и настойчиво. Скрипка переплелась с альтом и виолончелью, и это трио лишь иногда разбавлял гулкий звук контрабаса. Мелодия настойчива и уверена в себе, она дерзкая и такая манящая, что удержаться нет сил. И…

«Ты сможешь, Яра. Сможешь!»

Поворот, прыжок, мах ноги. Отбросив свой собственный страх, страх провала и неудачи, страх боли, я отдалась на волю музыке. Забыв о людях, сидящих в зале, потерявшись в неровном свете софитов и не слыша ничего, кроме стремительно меняющейся мелодии и быстрого стука сердца.

Короткий разбег и прыжок с прогибом назад. Пальцы на мгновение коснулись ног, и я упала вниз, четко, уверенно. Скользя на коленях вдоль сцены. Падала, чтобы привстав, улыбнуться широко и шало тем, кто сидел в зале. Тем, кто до последнего не верил в меня. Потянувшись вперед, я замерла и вновь перекатилась, отворачиваясь и закрываясь. Я отталкивала весь мир, отрекалась от всех и каждого, кто когда-то отрекся от меня.

И все равно улыбаюсь ему. Одному-единственному человеку. Человеку, поверившему в меня несмотря ни на что.

Чужой острый взгляд, впившийся в спину, я заметила не сразу. Лишь когда, оступившись, почти упала, но успела вывернуться и сломать рисунок танца. Музыка затихала, но не останавливалась. А мне хотелось провести пальцами по коже, стирая ощущение чужого липкого внимания, всколыхнувшего полустертые, почти забытые воспоминания.

“Неудачница”

“Сломанная”

“Да кому ты нужна, инвалидка?!”

“Тебе не танцевать больше. Никогда. Смирись, Ярослава”

Горячие пальцы коснулись плеч, выводя невесомые узоры. Резко вскинув голову, я утонула в колдовском взгляде. Знакомом, насмешливом, с нотками неизменного вызова в темно-зеленой глубине.

Обхватив меня за подбородок, он потянул вверх, заставляя подниматься. Медленно, чувственно, неторопливо. В лучших традициях классического танго, чья тягучая мелодия лилась из колонок. И крепко прижав спиной к груди, шепнул на ухо:

– Ну что, ведьма? Сдалась?

– Еще чего, – медленно повела бедрами, вспоминая почти забытое искусство этого страстного танца. И развернулась в его руках, закинув ногу ему на бедро. Вздрагивая от приятных мурашек, скользнувших по телу, стоило его рукам обхватить меня за талию. – Этот спор я не проиграю. Никому.

– Ну… Тогда чего возишься, как корова на льду, м?

Мой смех потонул в окутавшей нас мелодии. И глядя на знакомое лицо, видя на нем ту самую, довольную усмешку, бесившую меня до дрожи в коленях, я забыла обо всем. О навязчивом, липком внимании, о страхе, скручивающем внутренности, о галдящей толпе. Лишь склонила голову набок и…

Расслабилась. Доверив партнеру право вести. Улыбаясь в ответ так же дерзко и сумасшедше.

Шаг вперед, два назад. Шаг в сторону, поворот, скольжение. Танго – это страсть. Танго – это битва. Танго – это двое, и не важно, сколько глаз смотрят сейчас на сцену, сколько людей ждут моего – нашего – провала, а сколько радостно кричат в попытках поддержать.

– Готова?

Меня легко крутанули вокруг своей оси и отпустили, позволив сделать пару резких, отрывистых па в сторону. И протянули руки, подмигнув:

– Давай, ведьма. Сделай это.

Наверное, он говорил не про прыжок. Точно нет. Он имел в виду что-то большее, чем завершающий штрих, финальный росчерк нашего выступления. Что-то, что позволит мне, наконец-то, оставить позади все неудачи, все мое прошлое. И я сделала это – я ему доверилась.

Короткий разбег, мимолетное чувство полета, такое скоротечное и до чертиков пугающее. А затем меня уверенно подхватили такие знакомые руки и подняли вверх, крепко держа. Выполняя ту самую чертову поддержку, когда-то так легко и непринужденно перечеркнувшую всю мою жизнь.

Музыка закончилась, а зал взорвался аплодисментами. И только тогда меня поставили на ноги, крепко прижимая к груди, повторяя как мантру:

– Ты справилась, Яр… У нас получилось!

– Получилось… – эхом повторила я, подняв голову и счастливо улыбаясь, глядя на своего партнера. На того, кто так радостно смеется и даже не думает отпускать меня. На того, кто бесил до невозможности с самой первой встречи и не вызывал во мне ничего кроме ненависти.

Откровенной и совершенно бескорыстной ненависти, да.

***

Букет алых роз, перевязанный черной лентой, появился в гримерке как по волшебству. Он лежал на кресле, поверх белой, воздушной юбки в компании нежно-розовых балетных пачек. Его нельзя было не заметить, и я гулко сглотнула, сжав пальцы в кулаки. Холод, сковавший внутренности, сжал дрогнувшее сердце, и я резко обернулась, снова поймав на себе тот самый липкий, пристальный взгляд. И…