Баллада о неудачниках

А пару раз даже приворожить пытались. Хорошо, что все это колдовское дерьмо поверху плавало, я его повылавливал и выбросил. А то неделю бы животом маялся.

– Не знаю, милая. У меня много дел.

Я открыл дверь, и Лиззи, алея ушами, торопливо прошмыгнула мимо Тобиаса. Тот посторонился и одобрительно хмыкнул, проводив взглядом носик, волосы и округлости. Главным образом округлости.

– Заходи. Поможешь застегнуться.

Я не Лиззи, сам себе шнурки не затяну.

И денег за ночь телесной любви мне никто не дает. Нет, меня трахают в мозг. Тем и живу.

В приемной уже было людно. Две тетки с корзиной, из которой торчала куриная задница в пышном рыжем пуху. Парень с подбитым глазом и обрезанными тесемками от кошеля на поясе. Зареванная девица в новеньком, но уже обтрепанном платье. И группа мужчин – строгих и серьезных, с той особой значительностью в лицах, которая появляется у людей, осознающих всю глубину постигшей их беды. Словно есть какие-то правила, по которым горе дарует особые права и привилегии. Вот и сейчас я прошел к столу, а мужчины встали и обошли безмолвную очередь. Даже курица перестала квохтать и возиться под тряпкой.

– Добрый день, милорд, – заговорил самый старший, с пушистой бородой, в которой инеем пробивались пряди седины.

Я кивнул. Что-то мне подсказывало, что добрым день только что быть перестал.

– Мы тут собрались и решили к вам идти, в город. Сами мы люди темные, слабые, ничего поделать не можем. А вы о законе печетесь. Вот мы вам и вверяемся. Защитите нас, коль ваша тут сила.

Ты гляди, целую речь подготовил. Что ж у них там стряслось? Явно не пастух корову пропил. Я сделал самое серьезное лицо, какое мог.

– Что случилось?

– Дети пропадают.

Чтоб тебе. Господи, ну почему не корова?!

– Где именно?

– Везде. И в нашей деревне, и в соседских. Шестой вот вчера домой не вернулся.

– Как пропадают? Когда?

– Да уж месяца два тому, как началось. Уходят, кто зачем, и не возвращаются. Томми за земляникой пошел, Джок и Салли гусей к пруду гнали, Сэмми в прятки играл.

– Сам? – я попытался представить себе, как один ребенок играет в прятки.

– Зачем сам? С детьми. Только остальные вернулись, а он нет. Детвора его сначала покликала, потом взрослых позвали. Мужики собрались, топоры-вилы взяли и лес прочесали с факелами. Нигде никого. Как растворился.

Да, было такое, помню. Я тогда стражников давал, чтобы лес прошерстили. Нашли волчью лежку недалеко от деревни, щенную суку убили, волк ушел. Потом еще круг расширили, обнаружили пещеру с разбойничками. Хорошо, в общем, погуляли, с пользой. Вроде как помогло. Народ успокоился, больше на пропажи не жаловались. Хотя, конечно, лес – это вам не церковный зал. Там и волки, и браконьеры, да и заблудиться можно, в конце концов. В лесу детворе не место. Но даже при всем при этом шестеро за два месяца – это много, очень много. Но я был твердо уверен, что все закончилось.

Так я и сказал.

– Я был уверен, что теперь Рокингем для детей безопасен – насколько вообще может быть безопасен для детей лес.

– Мы тоже, милорд. Но вчера Мэгги пошла полоскать белье – и не вернулась. Только корзина на берегу осталась валяться, и рубашки на кустах развешаны.

И рубашки, значит, развешаны.

Доброе, мать твою, утро.

И кстати, вопрос без ответа – что вообще за дерьмо творится в Нортгемптоне?

Остальных я уже не слушал, хотя служебное рвение и проявил. Парню пообещал найти вора, девице – коварного соблазнителя. А вот теток с курицей попросту выгнал – потрава в виде перерытой грядки с морковкой не показалась мне заслуживающей внимания. При всем моем искреннем служебном рвении. В задницу морковку. Не в прямом смысле, я имею в виду.

Глава 9, в которой Марк делает открытие

Я приготовился к штурму, но крепость сдалась без боя. Дверь открыла не эта кошмарная саксонка, а заспанная де Бов, замотанная во что-то вроде ярко-зеленой туники с разрезом спереди. Шнуровки не было, и держалась эта штука только на поясе, не то чтобы туго затянутом. На тунике были желтые цветы и птички, а под туникой ничего, кроме самой де Бов, не было. Не такая уж она, пожалуй, и тощая, если приглядеться. Хотя сиськи все же маловаты.

Де Бов зевнула и потерла кулаком правый глаз.

– Ты вообще спишь?

Я отвлекся от птичек – и всего, что под ними. Какое, нахрен, спишь? День на дворе!

– Прошу прощения. Не знал, что потревожу ваш сон. Я могу подождать, когда вы переоденетесь.

– А смысл? – загадочно вопросила де Бов. – Входи.

Она развернулась и скрылась в глубине дома. Ну что ж, если так хочет дама… Я пожал плечами и двинулся за желто-зеленым сигнальным огнем. Де Бов обнаружилась на кухне. Она возилась у шкафчика, доставая какие-то горшочки, связки травок и кружки. Туника выразительно облепила задницу. Я тактично опустил глаза и тут же наткнулся взглядом на голые лодыжки. Сквозь белую кожу над щиколотками просвечивали голубоватые венки. Де Бов переступила с ноги на ногу, потерла ступню, стряхивая прилипший мусор. Ну вот что мне, зажмуриться, что ли?!

– Садись, – де Бов махнула рукой на лавку у стола. – Я сейчас.

Она сыпанула в кружки сухих листьев, залила из кувшина водой, сжала на миг ладонями. Забурлило, из кружек повалил пар.

Интересно, а если она за голову кого-то ухватит, мозги так же вскипятить может?

Де Бов пододвинула одну кружку мне, поставила на стол тарелку с печеньем, мед и соль – очень ровную, очень белую и очень чистую, как первый снег.

– Теперь рассказывай, – она зачерпнула ложкой соль и высыпала в отвар. Я вылупил глаза.

– Вы это солите?!

Не знаю, почему меня так поразило именно это. Я сижу на кухне у ведьмы, собираюсь пить какое-то зелье и, может, рискую бессмертием души. Ну, если вдуматься. Но нет, по-настоящему пугает меня мысль о необходимости пить рассол с печеньем. Идиотизм же.

– Рехнулся? Это сахар, – де Бов пихнула ко мне горшочек. Я осторожно взял ложку. Для сахара эта штука была слишком белой. – Давай, давай, попробуй.

Я колебался.

Да ладно, это же детская шутка. Не будет меня взрослый человек дурить. Или будет? Между прочим, де Бов еще не отпила.

Да какого дьявола! Я рыцарь, а рыцарю неведом страх!

Зажмурившись, я лизнул ложку. Действительно сахар.

Вот так просто, утром на завтрак.

Кажется, насчет финансовых возможностей чернокнижников я здорово ошибался. Зато теперь я точно знаю, почему люди заключают сделку с дьяволом. Если бы мне кто-то лет десять назад сказал, что за проданную душу полагается сахар, я бы колебался минуты две – решал, просить один мешок или все-таки парочку.