Близкое – далёкое

– Тебя это травмировало? Детская травма, типо того?

– Не это, а как бабушка отреагировала: «Выбрала, теперь терпи» Так и сказала – сама выбирала, теперь терпи. Как меня её слова возмутили. Неправильно терпеть. Неправильно. Хотя… уйди тогда мама, не было бы всего, что мы имеем сейчас. В общем – я не знаю.

Отца Марина не хотела винить, родная кровь всё оправдала, и Марина думала о поступках отца, как о чем-то неизбежном, но в итоге преодолённом. Отца Марина уважала. Его работоспособность, усердие, упёртость восхищали Марину. Одарённый мастер, Арлен имел руки поистине умелые. Изучая, как отец работает, Марина хотела мастерить и чинить все вещи на свете. В нынешний её приезд Арлен смастерил для дочери якорь – из дерева, покрытый лаком, размером с ладонь. Марина решила, что как талисман возьмёт якорь обратно в Севастополь и никогда с ним не расстанется.

Сидя на кухне, в один из вечеров, Марина жаловалась отцу на учёбу.

– Все методички с ошибками, заниматься по ним невозможно. Я хочу уже закончить этот долбанный универ, меня всё в нём бесит.

– Тебе надо было на что-то другое поступать, ты же девочка, я тебе с самого начала говорил, что девочке на твоей специальности не место.

– Да методички везде одинаковые. А там с бабами сидеть. Ты не представляешь, какие они дуры и шлюхи. Они даже не понимают, что остойчивость и устойчивость разные слова. Ты представляешь?

Арлен засмеялся, и Марина засмеялась вместе с ним. Пусть родители сегодня радуются! По приезду домой у Марины разыгралось желание создавать повсюду уют.

– Закончила я свой курсач по судовой лебёдке, сошлись у мои расчёты. Препод сказал, что у меня талант.

– Я тебе такую лебёдку могу в гараже сделать на раз-два.

Вернулась из больницы, где работала, мама. Пахло от неё уличной жарой, а рыхлое уставшее лицо зарумянилось, повеселели глаза.

– Сейчас вы посмеётесь, – Наталья достала из холодильника кастрюлю сытного наваристого борща, разлила в три тарелки. – К нам на работе сегодня парня привезли с дезодорантом в одном месте.

– В жопе? – тело Арлена налилось энергией, и Марина поняла, что вот-вот раздастся громоподобный хохот, который сотрясёт их двухкомнатную квартирку.

– Ой, – Наталья укоризненно взглянула на мужа, поставила на стол тарелку с мягким и сладким хлебом. – Такой шариковый дезодорант, мы с девками усыкались, зачем он вообще его туда засунул.

Но хохот не сотряс квартирку. Арлен стал серьёзным и тоном сострадательным, и вместе с тем насыщенным трагической мудростью произнёс:

– Бедный же его отец, каково ему узнать такое о собственном сыне.

– Отец бледный весь стоял, на нём лица не было, нам так жалко его стало.

– Я бы своего сына убила за такое, – проговорила Марина. – Как можно так своего отца подставить?

– Мы ржали с девками, дезодорант себе в задницу засунуть, упаси боже, – Наталья выдохнула, расставила тарелки с подогретым в микроволновке борщом, и все трое принялись ужинать.

Марина наслаждалась семейным единением. Было в том вечере что-то крепкое, цементирующее. И в сердце Марины росло такое же крепкое чувство, она смирилась, и отдых, о котором мечтала перед приездом домой, случился с ней.

Но на следующий день, когда отец уехал на вахту, мама неожиданно обмолвилась о займе. Это был небольшой займ «до зарплаты» в какой-то мелкой кредитной организации. Марина поняла: никто денег ей для съёма комнаты не даст. Придётся возвращаться в общагу, и существование там будет тянуться, и тянуться, будет окутывать вязкой тоской. Марина пришла в бешенство. «Нахрен оно мне надо? Почему я не могу нормально жить? Почему одним всё, а другим ничего? Почему я родилась в каком-то задрипанном посёлке, в семье, где денег вечно не хватает?» Но тут же Марина одёрнула себя, и ужас подкрался к ней. «Да что же я такое говорю?» Она поглядела на мать, такую усталую и несчастную, скорее всего недовольную своей жизнью, и слёзная жалость вскипела в Марине, и она почувствовала настоящее физическое родство с этой женщиной. Но удовлетворение не появилось, а было как на Братском кладбище – ожидание скорого краха.

– У соседей на даче я такой красивый цветок видела, – сказала Наталья. – Постоянно мимо на работу хожу и смотрю на этот цветок. Такой красивый. Выкопать чёль ночью.

– Пошли, выкопаем.

Марине до одури захотелось оказаться на чужой даче и выкопать чужой цветок.

– Не, – сказала мама. – Или пошли?

Дождались ночи, взяли из сарая лопату и потопали к дачам. Цветок рос на участке, обнесённом деревянным кольчатым забором, таким старым и гнилым, что зелёная краска на нём потрескалась, осыпалась, а то, что не осыпалось, можно было отцарапать ногтями. Забор тонул в перекрученных зарослях ежевики.

– У них нет собаки? – спросила Марина.

– Не знаю, – протяжно ответила мама. – Ой, а если у них собака?

Марина нашла место, где ежевика не так пышно росла и оглядела холодный участок. Сквозь темноту вырисовывались деревца, ещё не возмужалые, с тонкими нежными веточками, и серая коробка дома с безжизненными окнами.

– Нет, кажется, у них собаки, – Марину толкало вперёд сквозь заросли, будто стоит ей ступить на чужой огород, и станет Марина лучше и сильнее.

Начали карабкаться через забор и кусты. Зашуршала ежевика, колючками вонзилась в одежду. На Марину ни с того ни с сего напал смех и она сомкнула рот, надулась, покраснела и от избытка воздуха и смеха звонко крякнула.

– Ты чё? – Наталья вперилась глазами в Марину.

– Какой хернёй мы занимаемся, рассказать об этом кому-то, он бы с ума сошёл.

Мама фыркнула и махнула рукой. Цветок рос на грядке между ползучей тыквой и мёртвым почерневшим миндалём. Марина не нашла в цветке особой красоты. Она не могла сказать, что за цветок перед ней. Но сердце горело. Необходимо выкопать этот цветок и унести домой – вот варварство и хамство, и душа подпитывалась варварством и хамством. А хозяева? Что скажут они завтра утром? Поймут ли, кто их одурачил? «Это я сделала, вот она я, стою перед вами, а вы ничего не знаете, не знаете», – сжимая лопату, фантазировала Марина.

– Я уже решила, в какой горшок его поставлю.

Прежде чем воткнуть лопату под стебель цветка, Марина огляделась. Огород замер в ночи, всё покоилось, и лишь хрупкие тени яблонек медленно вытягивались по стене дома, залитой молочным светом луны. Почудилось Марине, что далеко в темноту простирается голая, первобытная, ничейная земля, и что из темноты доносится пещерный вой – вой, возвещающий о свободе. Ведь если так легко выкопать чужой цветок, то, что будет, если приложить больше усилий?

– Ну, копай, – заволновалась Наталья.

Марина выкопала цветок и спрятала в пакет. Дома она с гордостью глядела на цветок, установленный в керамический расписной горшок. Вылазка перетряхнула мысли, и в мыслях стало легко. Теперь Марина знала, куда ей двигаться дальше.

Глава седьмая

– Ты будешь продолжать со мной дружить, если узнаешь, что у меня СПИД? – спросил Лёша, переключая передачу «Славуты».

– Мне пофиг, – ответил Потапыч.

Ехали на Лёшину дачу курить траву. Валя с ними не поехал.

– Видимо, свидание с Анжелой не прошло бесследно, – Потапыч улыбнулся и начал закручивать очередную самокрутку.

Да, не прошло – несколько дней назад Лёша обнаружил на головке члена маленькую язвочку.

– Я ещё ничего не знаю.

Он облазил весь интернет, изучая симптомы. Толком так и не понял – то ли ВИЧ у него, то ли сифилис. К врачу бы надо сходить, но страх мешал – страх перед открывшейся безумной болезнью. Страх узнать правду и осознать, что ничего уже нельзя изменить, ничего нельзя исправить. Лёша смотрел в интернете фотографии гниющих гениталий, и ему становилось жутко, он представлял, как будет гнить его тело.

На шранк, как при сифилисе, язвочка не похожа – без чётких очертаний, бесформенная, а шранк, он круглый, ярко выраженный. Язвочка не чесалась, она молчаливо угнездилась, и даже не болела. Лёша думал, что вроде бы это и неплохо, и сперва утешал себя – раз не болит и не чешется, наверно, не страшно. А потом прочитал: сифилисный шранк не должен зудеть. И вновь начали грызть сомнения. Тем более, что язвочка время от времени меняла своё местоположение, увеличивалась или уменьшалась в размерах, одним словом вела себя странно и непредсказуемо. Лёша думал не только о сифилисе, он думал, что заразился ВИЧ.