Политическая наука № 4 / 2012 г. Мировая политическая динамика

Однако, несмотря на все их отличия, важно подчеркнуть, что при любых трактовках главным содержанием геополитики остается конкуренция властных структур, объясняемая их стремлением к контролю над пространством, ресурсами и путями их доставки. В ее основе – соперничество интересов, целей и ценностей, хотя их соотношению может придаваться разное значение в зависимости от той или иной версии геополитики. Иначе говоря, геополитика имеет прямое отношение к конфликтам. Поэтому не случайна и ее актуализация: «Глобализация, – не без оснований утверждает известный немецкий политический деятель и интеллектуал Эгон Бар, – означает также борьбу за власть и расширение зон влияния» [Бар, 2007, с. 68].

В последние годы в геополитике принято различать три структурных элемента. Это формальная геополитика, понимаемая как исследовательская дисциплина – академическая, теоретическая, аналитическая. Это практическая геополитика – соответствующая деятельность политических акторов, связанная с их властными интересами. И это популярная геополитика, связанная с распространением через средства массовой информации и массовую культуру взглядов, касающихся политического пространства [cм.: Соловьев, б.г.; Сыкульски, 2011].

При этом в настоящее время, как пишет один из влиятельных авторитетов формальной французской геополитики Филипп Моро-Дефарж, «специфические геополитические явления связаны не с любым соперничеством властных структур в территориальных вопросах, а – что является новым фактором – только с теми его формами, которые находят широкий отклик в средствах массовой информации и вызывают оживленные дискуссии в обществе…» [Моро-Дефарж, б.г.]. Другие представители формальной геополитики уточняют, что современная геополитика вооружена новейшими информационно-коммуникационными технологиями (ИКТ), что позволяет эффективно вести сетевые войны [cм.: Дергачев, б.г.]. Достижение и использование преимуществ в ИКТ дает возможность свободно формировать так называемое мировое общественное мнение, поэтому геополитика преследует цель не только популяризации определенной точки зрения, но прежде всего расшатывания иной позиции [см.: Сыкульски, 2011].

В статье ставится цель выявить общее и особенное в современной геополитике Евросоюза и Польши в отношении России. Польша является членом Европейского союза и НАТО. Вполне естественно, что она разделяет их основные внешнеполитические цели и приоритеты НАТО. В то же время Польша, как и другие члены Евросоюза, несмотря на всю глубину объединяющих их интеграционных процессов, остается суверенным государством, сохраняющим собственные национальные интересы. Поэтому не только формальная, но также практическая и популярная геополитика имеют в Польше свои особенности, в том числе – и, возможно, главным образом – именно в отношении России.

Как выглядит современная российская геополитика Евросоюза?[7 - Более подробно об этом см.: [Цыганков, 2011].]

В формальной геополитике Европейского союза, при ее общем критическом настрое по отношению к Российской Федерации, можно выделить два подхода: эмоционально-идеологический или ценностный, и рационально-прагматический. Дискуссии между их сторонниками чаще всего не проявляются непосредственно и не носят, как правило, характера прямого столкновения позиций и взаимной критики. Тем не менее различия между ними достаточно существенны.

Заметным является преобладание идеологического подхода. Признавая неизбежность экономического и дипломатического сотрудничества, обусловленного взаимозависимостью России и Евросоюза, его приверженцы настаивают на том, что оно должно ограничиваться рамками «избирательного совпадения» позиций. С их точки зрения, условием доверительного и стабильного сотрудничества ЕС с Россией может быть «только принятие и применение наших фундаментальных ценностей» [см.: Mongrenier, 2011].

Беспокойство представителей данного подхода вызывает то, что «едва восстановившись от всеобъемлющего кризиса, Россия стала удаляться от западной модели и ориентироваться на модель сильного национального государства» [см.: Bayou, 2010]. При этом «…логика власти в России имеет свое внешнее продолжение, и кремлевские руководители трудятся над консолидацией авторитаризма, как и своих экономических интересов… в евразийском подбрюшье (hinterland) европейцев» [см.: Mongrenier, 2011]. Иначе говоря, «…Россия сохраняет свои претензии на европейские территории, на вмешательство в европейские дела» [Besan?on, 1995, p. 497].

Настойчиво звучит тема раскола, который вносит Россия своей внешней политикой в ряды Евросоюза и НАТО. С этой точки зрения Москва пытается маргинализировать обе евроатлантические организации, развивая сеть двусторонних отношений и играя на расхождении интересов между отдельными странами – членами ЕС и НАТО.

«Геоидеологи» утверждают, что Москва не только осуществля-ет экономическое давление на свое ближайшее окружение, но и, как показывает пример Грузии 2008 г., не останавливается перед прямой военной агрессией. Это должно заставить ЕС задуматься об усилении собственного силового потенциала в готовности противостоять экономическому и военному наступлению Москвы в постсоветском регионе, который отныне является «общим ближним зарубежьем». Имеющиеся здесь «замороженные конфликты» представляют собой прямую угрозу для Евросоюза. В связи с этим характерно заявление спецпредставителя ЕС по Кавказу о том, что «сегодня, в отличие от того, что было еще несколько лет назад, ЕС располагает необходимыми военными средствами для участия в их урегулировании» [цит. по: Facon, 2007, p. 636].

Антироссийская риторика еще в большей мере характерна для популярной геополитики Евросоюза. Ведущие европейские СМИ, как и лидеры отдельных стран, среди которых особенно выделяются руководители государств так называемой «новой Восточной Европы» – Польши, Чехии, прибалтийских государств, – активно муссируют темы недружественности России во взаимодействии с Западом, авторитаризма Путина и деградации всех завоеваний демократии, якобы достигнутых страной при Ельцине, диктата Москвы в отношении Грузии и Украины и нецивилизованности ее внешней политики в целом, а главное – использования «энергетического оружия» как средства политического давления и шантажа [подробнее см.: Цыганков, Фоминых, 2008].

Что касается позиций рационально-прагматического течения в рамках формальной геополитики ЕС, то их достаточно четко выразил в одной из своих статей С. Сюр: «…Лучше способствовать стабилизации страны, а для этого избегать цинично провоцировать ее старыми методами силовой политики… Европейский союз особенно заинтересован в стабильной и спокойной России как необходимом партнере в области как безопасности, так и экономики» [см.: Sur, 2007].

Современная Россия – это неустранимый актор международной сцены. Поэтому в вопросах безопасности, так же как и экономического сотрудничества, Европа должна сделать шаг навстречу ей. «Непримиримость России связана с ее восприятием ЕС, который стремится навязать ей свои ценности в одностороннем порядке и таким способом, который она считает неадекватным и унизительным» [Bayou, 2010].

Не отрицая значения ценностных расхождений, а иногда и выдвигая их на передний план в политической полемике с Россией, практическая геополитика Евросоюза также отличается более взвешенными позициями, в основе которых лежат экономические и политические интересы. Характерна в связи с этим Белая книга о внешней и европейской политике Франции на 2008–2020 гг., подготовленная комиссией под общим руководством Алена Жюппе – близкого к президенту Н. Саркози и впоследствии министра иностранных дел в его правительстве. В ней отмечается наличие разногласий, недоразумений и задних мыслей в отношениях Евросоюза и России. Вместе с тем основная мысль, касающаяся этих отношений, звучит так: «Экономическая и политическая взаимозависимость… побуждает нас к сотрудничеству с Россией по многочисленным вопросам, в которых мы имеем общие интересы – от энергетики до иранской ядерной программы» [Juppе, Schweitzer, 2008, p. 68].

При этом, как считает Шатре, поле для маневра у Евросоюза довольно узкое: или он занимает по отношению к России критическую и отстраненную позицию, что чревато риском увеличения напряженности в отношениях с ней в ущерб общеевропейским стратегическим целям; или же он сотрудничает с ней и тогда подвергается большому риску потворствовать удовлетворению некоторых российских целей, в частности, усилению ее влияния в Европе в ущерб интересам ЕС (в частности, в области энергетики и региональной безопасности) [см.: Chatrе, 2010].

Так или иначе, «извлечь наибольшие выгоды от ее [России] нынешнего ослабления представляется огромным искушением. Это касается, прежде всего, ее соседей и бывших сателлитов. Их чувства понятны и не могут игнорироваться. И все же это опасное искушение», – констатирует С. Сюр [Sur, 2007].

Таким образом, при очевидном преобладании геоидеологии над геоэкономикой в формальной геополитике Евросоюза в отношении России его практическая геополитика, при всей довольно значительной эмоционально-идеологической составляющей, содержит не менее – если не более – сильный рационально-прагматический элемент. Иначе обстоит дело с польской геополитикой.

Практическая и формальная геополитика Польши в отношении России

Польская геополитика в отношении России, с одной стороны, отражает общее состояние геополитики Евросоюза, а с другой – имеет собственные особенности в этом плане. Отмечая эти особенности, В.А. Гулевич выделяет в современной Польше три геополитические школы: краковскую, с идеями, в значительной мере отражающими общее состояние геополитики Евросоюза; варшавскую, имеющую четкую проамериканскую ориентацию; «ченстоховскую» или континенталистскую. При этом «проатлантистская геополитическая мысль в Польше имеет явный количественный перевес» [Гулевич, 2011, c. 63].

Резюмируя особенности польской геополитики в сравнении с геополитикой Евросоюза в целом, можно сказать, что они характеризуются следующими моментами.

Во-первых, в отличие от геополитики «Старой Европы», в ней наблюдается более тесная связь между формальной и практической линиями: значительная часть представителей польской формальной геополитики поддерживает, обосновывает и аргументирует официальную линию своего правительства.

Во-вторых, практическая геополитика Польши гораздо более идеологизирована. Темы авторитаризма во внутренней политике России, ее агрессивности в отношении соседей и имперских амбиций, «антиевропейскости», «газового шантажа» и стремления расколоть ЕС – все это присутствует – причем в «усиленном варианте» – в геополитическом дискурсе современной Польши. Вместе с тем его отличие от общеевросоюзного состоит в том, что указанные темы доминируют также в официальных документах и внешней политике польского государства [cм. подробнее об этом: Корейба, 2011]. Как отмечают российские эксперты, «современная польская политика во многом остается производной от традиционных идеологем и подходов, не подвергшихся до сегодняшнего дня сколько-нибудь существенной ревизии». При этом стремление «Старой Европы» исходить в отношениях с Россией из принципов рациональности и экономического прагматизма польским политическим истеблишментом воспринимается как проявление политической наивности либо цинизма [Бирюков, Савин, 2010, c. 53].

Аналогичным образом польская популярная геополитика не настроена на компромиссы, а тем более на плодотворное сотрудничество с Россией. «Несмотря на некоторое сближение Москвы и Варшавы, репортажи польских СМИ, вещающих на “восточные территории”, по-прежнему выдержаны в крайне русофобских тонах» [Гулевич, 2011, c. 62]

В-третьих, мейнстрим польской геополитики отличается от линии, доминирующей в геополитике ЕС в отношении США. Евросоюз настроен на «уравновешивание» власти Соединенных Штатов и формирование с этой целью собственной квазисверхдержавы со своей стратегией на мировой арене. Напротив, Польша проявляет интерес к сохранению роли Америки в делах Евросоюза, стремясь таким образом «уравновесить» влияние наиболее крупных стран ЕС – в первую очередь Германии – на «новую Восточную Европу». В свою очередь, это не может не отражаться на польской геополитике в отношении России.

Наконец, в-четвертых, идеологическая и прагматическая линии польской формальной геополитики выглядят более контрастными и менее компромиссными по сравнению с формальной геополитикой Евросоюза в целом.

Один из важнейших польских геополитических проектов был сформулирован как концепция прометеизма и направлен против России. Как пишут Бухарин и Ракитянский, как «комплексная, долговременная программа по разрушению бывшей имперской метрополии…», эта концепция была не только идеологией, но и реальной политической практикой [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 31). В.А. Гулевич считает, что идея польского прометеизма, в 1920–1930-х годах получившая активную поддержку маршала Ю. Пилсудского, и сегодня остается востребованной в польском экспертном сообществе [Гулевич, 2011, с. 62].

«В предвоенный период польские правящие элиты вместо решения актуальных проблем экономики и государственного строительства увлеклись утопическими проектами, направленными на возрождение Речи Посполитой “от моря до моря”» [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 32].

Ключевым для современной польской практической геополитики является восточный вектор, направленный, прежде всего, на Украину и Белоруссию. Обосновывается, что ближайшее политическое и экономическое сотрудничество должно приблизить их к Европейскому союзу и ускорить стремления на членство в ЕС. В более конкретном плане речь идет о Восточном партнерстве, касающемся отношений ЕС с государствами Восточной Европы – бывшими республиками СССР. Что касается России, то в официальных декларациях подчеркивается, что польское предложение не направлено против нее. Более того, к нему мог бы присоединиться и Калининградский регион.

Однако в целом политика Восточного партнерства не ориентирована на сотрудничество с Россией. Более того, ее антироссийский смысл, состоящий в отрыве от России и противопоставлении ей новых независимых государств – в первую очередь Украины и Белоруссии, – отмечается не только многими российскими, но и некоторыми польскими наблюдателями. По их мнению, в польском политическом истеблишменте существует консенсус относительно того, что «повышение международного статуса Польши, укрепление национальной безопасности возможно только при ослаблении России и ее вытеснении из Центрально-Восточной Европы» [Корейба, 2011, с. 67].

Как пишет Пшемыслав Серадзан, идея объятия Восточным партнерством Калининградской области – это очевидная попытка отрыва от России этой чрезвычайно важной геостратегической зоны [Серадзан, б.г.]. С точки зрения приверженцев прагматического течения польской формальной геополитики, Восточное партнерство является воплощением сформулированной Юзефом Пилсудским после Первой мировой войны концепции «Междуморья» – конфедерации восточноевропейских государств на пространстве между Адриатическим, Балтийским и Черным морями [Корейба, 2011; Серадзан, б.г.; Сыкульски, 2011]. Вместе с тем, пишет Серадзан, возрождение идеологии прометеизма совпадает с евразийской стратегией США. При этом он опирается на анализ Э. Бара, который показывает, что еще во время своего первого визита в Польшу Дж. Буш «сформулировал цель, тогда еще не везде воспринимавшуюся всерьез, – создание “монолитного моста” от Балтийского до Черного моря. У кого была перед глазами карта, тот видел, что вторая опора этого “моста” – это Грузия и Кавказский регион» [Бар, 2007, c. 65]. Близкие взгляды высказывает и руководитель Европейского центра геополитического анализа Мартин Домагала [Домагала, 2011]. При этом польский геополитолог достаточно откровенно отмечает, что «целью восточного партнерства является не только стабилизация партнерских стран, но и подготовка удобного трамплина для более дальней экспансии на восток…» [Домагала, 2012, с. 78] и что «внедряя ЕПД [Европейскую политику добрососедства], Европейский союз ведет также своеобразную предупредительную войну невоенного характера, имеющего в виду исключение главной угрозы для своего общественного и экономического функционирования» [Домагала, 2012, с. 81]. Он высказывает обоснованные сомнения в том, что предлагаемая Евросоюзом политика добрососедства, являющаяся «в определенной степени выражением колонизационной миссии Европы» [Домагала, 2012, с. 85], принесет странам-соседям реальную пользу. Вместе с тем М. Домагала утверждает, что «смотря на страны, соседствующие с Европейским союзом, как страны, которые находятся на низшем уровне развития цивилизации (курсив наш. – П.Ц.) – можно констатировать, что европейская политика для них выгодна» [Домагала, 2012, с. 86].

Однако в целом в польской геополитике в ее формальном, популярном и даже практическом проявлениях доминирует эмоционально-идеологический подход к отношениям с Россией[8 - Для польской политической элиты, пишет Я. Корейба, «отношения с Россией не являются лишь игрой национальных интересов, они имеют трансцендентное измерение. Польско-российские отношения – это борьба добра и зла, света и тьмы, цивилизации с варварами, прогресса с регрессом, Европы с Востоком. Поэтому, по их мнению, любая уступка российской стороне является не просто выражением актуальной позиции, а изменой принципам и исторической миссии» [Корейба, с. 68].].

Какие же причины лежат в основе преобладания ценностно-идеологической линии геополитики ЕС и Польши над рационально-прагматической?

Неизбежно огрубляя, такие причины можно свести к следующим факторам.

1. Геополитики «старой Европы» убеждены в том, что Европейский союз может реализовать свою цель – стать глобальным политическим актором с общей внешней политикой – только при условии достижения военного могущества и обретения внешнего врага [см.: Gouliani, 2010; Barbe, б.г.]. В Польше поддерживают идею о том, что подходящим кандидатом на эту роль в числе других стран (таких, как, например, Иран, Северная Корея) оказывается и Россия.

2. Экономические интересы Евросоюза в его сотрудничестве с Россией. Здесь на одной чаше весов – выгода от совместных проектов, связанных с освоением и эксплуатацией природных ресурсов, все еще сравнительно дешевой рабочей силой и малоосвоенным обширным рынком. На другой чаше – соображения конкуренции, поиски преимуществ, стремление сбить цены на энергоносители, а также слабое знание (или неприятие) особенностей российской культуры и несовпадение ценностей в этой сфере. Влияют также упорное отстаивание российской стороной своих собственных интересов, все еще несовершенное законодательство России в сфере прямых иностранных инвестиций, коррупция в среде российского чиновничества. Наконец, важный фактор – общее ужесточение глобальной конкурентной среды, мировой финансово-экономический кризис… Отсюда геополитизация и идеологизация не только экономического соперничества, но и экономического сотрудничества.

3. Относительное укрепление России не позволяет игнорировать ее опасения, связанные с приближением этого по-прежнему преимущественно военного блока к ее границам. Поглощение альянсом Грузии и Украины пришлось отложить на неопределенное время после кавказского кризиса в августе 2008 г. Это также стало дополнительным стимулом для критики «агрессивной», «имперской», «милитаристской» и т.п. политики России в ближнем зарубежье [см. об этом: Brigot, 2000, p. 553].

4. Еще один из факторов, объясняющих ценностно-идеоло-гические приоритеты геополитики ЕC, состоит в том, что геополитические центры не могут абстрагироваться от влияния интересов финансирующих их различных кругов политического и делового мира стан Евросоюза.

Вышеотмеченные общие для ЕС факторы дополняют польские «особые» интересы:

а) раскол между «старой» и «новой» Европой существует и по линии практической геополитики: если Франция и Германия ориентируются на создание независимого от США военного и политического центра, то Польша стремится вместе с Англией играть роль верного союзника Америки в Европе, в том числе и в отношениях с РФ. Поэтому не случайны заявления ее руководства, что Польша за время своего председательства в ЕС будет создавать фонд международной солидарности, который займется продвижением демократии в других регионах мира;

б) геополитика Польши призвана повысить статус страны в ЕС. Польша небезуспешно позиционирует себя как «главного специалиста ЕС» по новым независимым странам и России, с мнением которого Брюссель должен считаться в своей внешней политике;

в) помимо союза с США и повышения своего статуса в ЕС Польша стремится играть роль самостоятельного игрока – лидера Восточноевропейского региона. Подобные амбиции связаны с мифами мессианства и убеждением в том, что достижение данной цели возможно только при условии вытеснения из этого региона России. «Официально европейские политики и чиновники всегда гневно отвергали предположения о том, что данный институт направлен на ослабление роли России, но ни малейших сомнений в этом не было ни у кого. Чем и была обусловлена негативная реакция Москвы» [см.: Лукьянов, б.г.];

г) лимитрофная преемственность польской практической геополитики, которая, по мнению российских ученых, проявляется и в новых условиях Европы начала 1990-х годов, «с той лишь разницей, что тогда Польша была лимитрофом Франции, Англии и Ватикана, а в настоящее время – США. Польша выступает восточным форпостом НАТО в Европе, являясь одновременно инструментом и субъектом дестабилизации и напряженности» [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 32];

д) российско-польские отношения отягощены грузом взаимного недоверия, связанным с «неоднозначным» историческим наследием. Как пишет А.С. Запесоцкий, «…когда на Западе возобновляются разговоры об исконной дикости и непредсказуемости России, в нашей стране находятся желающие вспомнить диких крестоносцев, предавших огню и мечу христианский Константинополь. Когда Польша поднимает вопрос о расстреле своих офицеров в Катыни, в России вспоминают о массовом убийстве пленных красноармейцев на заре существования Советского государства» [Запесоцкий, б.г.];

е) особенности менталитета польской политической и интеллектуальной элиты. Российские политические психологи в психологическом портрете польской элиты выделяют «три исторически сложившиеся и в настоящее время актуализированные, наблюдаемые психологические доминанты: истероидную, психопатическую и психоастеническую. Они находятся в сложном диалектическом взаимодействии, рекомбинируясь и реактивируясь при изменении внутренних и внешних политических и экономических условий». [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 107–108][9 - Стоит заметить, что, как подчеркивает в Предисловии к книге политический психолог А.И. Юрьев, речь идет о специальной психологической терминологии, в которую авторы не вкладывают упрощенного, «уличного» смысла [Бухарин, Ракитянский, 2011, с. 13].].

Возникает вопрос: возможно ли преодоление крайностей, мифов, идеологем и стереотипов в практической геополитике Польши в отношении России, хотя бы на том уровне рациональности и прагматизма, который свойствен для ЕС? Действительно ли достаточным условием выстраивания конструктивных взаимодействий может оказаться переход от традиционной идеологизированной геополитики к геоэкономике? [Бирюков, Савин, 2010, c. 61].

Нынешнее потепление польско-российских отношений – если не согласиться, что оно носит не зависящий от польского правительства и, следовательно, временный характер [Корейба, 2011, c. 74], – дает некоторые основания для осторожного оптимизма. Вместе с тем следует учитывать, что для его развития от Варшавы потребуется, в частности, сближение Восточного партнерства с действительно равноправным партнерством ЕС – Россия и Польша – Россия (о «добавленной стоимости» подобного сближения для Польши [см.: Мальгин, 2011]). Насколько реально подобное сближение, принимая во внимание давление исторической памяти и многовековой мифологизации польского менталитета[10 - Как считает Я. Корейба, «…пока историческая память не подвергнется масштабной эволюции (а для этого нужна смена нескольких поколений), парадигма отношений [Польши] с соседями вряд ли может существенно поменяться» (Корейба, 2011, с. 74].], покажет будущее. Однако уже сегодня ясно, что, как пишет Л. Сыкульски, «безопасность польским гражданам наверняка не обеспечит авантюрная политика вбивания клина между странами Западной и Восточной Европы, а также политика, направленная на конфронтацию ЕС и России» [Сыкульски, 2011].

На наших глазах происходят стремительные и радикальные изменения в глобальной архитектуре безопасности, во всей структуре миропорядка. Современный кризис европейского и всего мирового порядка, новые вызовы (в том числе в экономике, финансах, энергетике) требуют не конфронтации и «раскапывания» прошлых обид и трактовки с этих позиций современных событий, трудностей и проблем. Они требуют от всех субъектов международной политики углубленного диалога и совместных поисков решений, от адекватности содержания которых будет зависеть и общее будущее.

Литература

Бар Э. Стратегические интересы Европы // Internationale Politik. Новая восточная политика. – Берлин, 2007. – № 2. – С. 62–71.

Бирюков С., Савин В. Германия – Польша – Россия: Зона конфликта или пространство диалога? // Мировая экономика и международные отношения. – М., 2010. – № 5. – С. 52–61.