Однажды в детстве, после Войны

Однажды в детстве, после Войны
Иван Губарь

Воспоминания Ивана Губаря о его детстве в послевоенной белорусской деревне читаются с куда большим интересом, чем многие остросюжетные романы. Эта книга – о мире, где нет электричества, но есть голод. Где женщины ежедневно встают в четыре утра, а дети играют надутым мочевым пузырем свиньи. Где за уборку конопли не сажают, а награждают переходящим знаменем, где 16-летние девушки интересуются: "Дядька, а за Гомелем люди есть?", а предприимчивые люди затевают стартапы по производству самогонных аппаратов из немецких противотанковых мин. Попробуйте почитать – может быть, почувствуете зов предков.

Предисловие

Тестя у меня зовут Иван Андреевич. Фамилия у него Губарь.

Я его очень уважаю.

Он капитан первого ранга запаса и человек с принципами. И всегда им был. В качестве примера – когда его, мальчишку из послевоенной белорусской деревни призвали в армию, то хотели отправить служить в ГСВГ, то есть в Группу советских войск в Германии. В ГДР, проще говоря. И тогда призывник Губарь, 1941 года рождения, национальность – белорус, заявил военкому: «Делайте что хотите, хотите – отправляйте в дисбат, но немцам я служить не буду». И так и не поехал.

Потом, после срочной – было военное училище и офицерская служба «на самых дальних наших островах».

Не, правда, Иван Андреевич всю жизнь служил Отчизне на самых дальних рубежах – сначала Курилы, потом много лет на Камчатке, затем был знаменитый «Техас» в Приморском крае, и в завершение, на сладкое, так сказать, – Владивосток. Потому что куда Родина послала, там и буду служить.

Тем, кто от этого далек, поясню, что география не самая типичная даже для матерых служак. В советское время было (да и сейчас наверняка есть) у офицеров такое понятие – «выслуга лет». Та самая, о которой сложили нецензурную, как это обычно в армии бывает, поговорку.

Так вот, Иван Андреевич в свое время прославился тем, что его «бюрократический» возраст обогнал реальный – когда отмечали его 50-летний юбилей, у него было 52 года военной выслуги. Не удивляйтесь – Курилы и Камчатка шли «год за два», Приморский край тоже имел, как сейчас говорят, «повышающий коэффициент». То есть формально капитан первого ранга Губарь служил Родине больше, чем прожил.

Уволиться и уйти на пенсию можно было еще после 25 лет выслуги, но Иван Андреевич не увольнялся.

Уволился в запас капитан первого ранга Губарь уже на моей памяти, в начале 1992 года. Практически сразу после распада Советского Союза. Объяснив это весьма просто: «Я присягал Советскому Союзу, его больше нет, а второй раз давать присягу я не собираюсь».

Потом было еще много всего – и грустного, и веселого, и смешного, и обидного. «Святые 90-е», в общем. Выживали мы тогда всей большой семьей.

А потом, в начале 2000-х, когда Иван Андреевич стал «дедушкой Ваней», уговорили мы его с женой начать писать мемуары. Биография у него, как вы догадываетесь, была весьма интересной, в жизни он видел многое, как начнет рассказывать – заслушаешься. Он сперва поотнекивался, потом согласился.

Однажды он мне принес файл, и попросил отредактировать. Начал я читать, и понял, что практически никакой редактуры тексту не требуется, это готовая книга. Разве что опечатки поправить, да примечания сделать – этим, собственно, моя роль в этой книге и ограничивается.

Вот только написал Иван Андреевич не про службу, и не про советских офицеров, а про свое послевоенное детство.

Не рекламы ради скажу, а как на духу – этот незамысловатый текст я читал с куда большим интересом, чем многие остросюжетные романы.

Потому что за бесхитростными строчками открывалась даже не чужая жизнь – исчезнувшая цивилизация.

Цивилизация, в которой родились и выросли наши предки.

Я упросил его все-таки выложить этот текст в интернет. Может быть, и вам эта книга покажется любопытной.

Вадим Нестеров

Глава первая. Про нашу глухомань, «сморкачки» и моего родственника Васю Алабона

В последнее время лет этак пять, если не более, мне часто снится один и тот же сон. Осень. Послевоенная белорусская деревня. Убранное картофельное поле и по нему бегает босоногий мальчишка лет пяти или шести. В руках у него тонкий ивовый прут, на заостренный конец которого он надевает зеленые картофельные "бублики", широко размахивается и запускает свою примитивную катапульту. Он искренне рад и безумно счастлив от каждого удачного выстрела, неудачные попытки его тоже особенно не огорчают. Зачем расстраиваться "снарядов" вполне достаточно только не ленись нагибаться. Просыпаясь, я долго не могу понять – где в каком времени и месте я нахожусь. Лежу, боясь пошевелиться, ибо любое движение возвращает из детства. А так хочется подольше побыть там. Там, где нет текущих забот и повседневных обязанностей. Там, где каждый день как сказка. Правда сказка иногда омрачается – особенно когда хочется кушать, но это дело преходящее и почти всегда разрешимое, особенно летом и осенью.

Место, где происходят описываемые события по современным меркам можно охарактеризовать одним словом – глухомань. Конечно, это не какая то там Тмутаракань, но и центром цивилизации назвать трудно. До ближайшей железнодорожной станции от нашей деревни, которая называется Селец – двадцать пять километров. До районного центра – поселка городского типа Брагин всего семь километров. Ближайший город – областной центр Мозырь в семидесяти пяти километрах.

Гомельская обл. В верхнем правом углу дер. Селец

В деревне нашей примерно около 250 дворов, расположена она вдоль берега небольшой, извилистой речушки Брагинка. Сразу за деревней естественный пруд, из которого вытекал небольшой ручей, а дальше небольшая возвышенность – Дворец. В центре деревни сельский клуб, канцелярия, правления колхоза и церковь. Территория возле клуба и канцелярии засажена деревьями. Особенно впечатляют вековые дубы и клены.

В трудное, голодное время река подкармливала жителей села свежей рыбой. Водились там разные породы рыб, и на каждый из них был свой класс рыбаков. Так, например, щук или линей ловили опытные рыболовы, которых было наперечет. Карасей, вьюнов и все что попадется, ловили те, у кого снасти попроще и опыт поменьше – таких было достаточно много. Самой же многочисленной армией рыболовов были мы – мальчишки. Объектом нашей охоты были плотва, окунь, пескари и, безусловно, раки. Ну, сами подумайте, какая уважающая себя рыба будет клевать на снасти, в которых вместо лески волос из лошадиного хвоста или гривы, удилище из ореховой ветки, крючок и тот не всегда заводского производства?

Сразу же за рекой начинались болото и лес. Болото обеспечивало сеном, торфом для удобрения полей и отопления домов. Лес. Для одних лес это много больших деревьев. Для меня лес это частичка, я не сказал бы, что худшая, в моей жизни. Я с детства привык к лесу. Там прошла значительная часть моей детской жизни, но об этом чуть позже.

Немного о нашей деревне. Радио есть почти в каждом доме. Электричества в деревне нет. Для освещения жилья используются лучина, керосиновые лампы, сморкачки. Самый яркий свет дает 12 линейная керосиновая лампа, но стоит она дорого и сжигает много керосина, а это тоже деньги, поэтому ее у нас в доме нет (только где-то в году 1949 или 1950 мама купит 8-ми линейную лампу), пока же приходится обходиться "сморкачкой" или "коптилкой".

Сегодня уже многие взрослые не понимают, о чем идет речь, а это очень простое и единственное средство, использовавшееся для освещения многих деревенских домов послевоенной Белоруссии. Устройство проще не бывает. Берется гильза от малокалиберного снаряда, в нее вставляется фитиль (заводские фитили появятся позже, а пока это длинная полоска из старого сукна, лучше из немецкого шинельного материала), горловина гильзы при помощи молотка сплющивается, внутрь гильзы заливается керосин и осветительный прибор готов. Единственными его достоинствами были доступность (гильз хватало) и простота изготовления (два – три удара молотком). Все остальное можно отнести к недостаткам.

Вариантов названий вышеназванного прибора два, и оба они соответствуют его техническим характеристикам. "Сморкачка" потому, что после даже непродолжительного пребывания в помещении где "работает" это чудо техники обязательно потечет с носа, а "коптилка" потому, что действительно коптила страшно.

Единственным очагом культуры был находившийся в центре села сельский клуб. В конце 30-х годов по воле властей был произведен размен – церковь перебралась в дом раскулаченного крестьянина, а в помещении церкви был открыт сельский клуб.

Клуб – это громко сказано. В бывшем здании церкви был один зал примерно 150 квадратных метров, кабинет начальника клуба и киноаппаратная. Для сравнения – моя сегодняшняя квартира около 80 квадратных метров.

Именно здесь проходили важнейшие события села: торжественные собрания, посвященные важным политическим датам с непременным концертом художественной самодеятельности, общие сходы жителей деревни, собрания колхозников, демонстрация кинофильмов, танцы.

Рядом с клубом в небольшом доме находится правление колхоза, в одной из комнат размещена сельская библиотека. Кстати, здесь же находился единственный на всю деревню телефон, покрутив ручку которого, иногда можно было дозвониться до районного центра, а вот дозванивался ли кто-то дальше, я что-то не припоминаю. Да и зачем куда-то далеко звонить? Вся власть на месте, родные рядом. Зачем звонить, когда можно общаться посредством писем, которые без задержек доставляются в любое время суток местным почтальоном.

Конечно, есть еще один оперативный способ связи – телеграмма. Но он слишком дорог и им пользуются только в самых крайних случаях. Поэтому любое сообщение о полученной телеграмме встречалось с опаской и настороженностью. Всем было ясно – что-то произошло. Что-то настолько значительное и важное, что человек пошел на такие огромные материальные затраты.

1958 год. Брагин, ул. Советская. Для меня интерес представляет не старый еврей по фамилии Злотник, а деревянный тротуар, о который я разбил ноги, засмотревшись на многочисленные провода на столбах.

Как мы жили в то время? Ответ на этот на первый взгляд простой вопрос очень сложен. С одной стороны, только что закончилась война, которая "огнем и мечом" прошлась по Белоруссии. Фабрики и заводы, города и деревни разрушены, часть буквально сожжена. Но самое страшное в том, что восстанавливать разрушенное некому – погиб каждый пятый житель республики.

Не обошла беда стороной и наш дом. 15 января 1945 года, совсем незадолго до Победы, погиб мой отец – Губарь Андрей Иванович, минометчик 307 стрелкового полка, 61 стрелковой Никопольской Краснознаменной Ордена Суворова дивизии. Вначале семье сообщили, что он пропал без вести. С этой поры моя мама – Татьяна Иосифовна – всю свою оставшуюся жизнь посвятила нам, а было ей всего лишь 38 лет. Нас у матери осталось четверо детей, я – самый младший. Практически всю свою жизнь, вплоть до конца 60-х годов, мама ждала отца. Мама умерла 23 марта 1975 года и похоронена на кладбище в деревне Селец.

Только в 60-х годах стало известно что отец погиб – убит и похоронен в с. Фольварк, двенадцать километров западнее города Шталуппенен в Восточной Пруссии. Информация получена из книги «Назовем поименно. (Калининградская область том 2, стр. 214). Теперь все это подтверждено и архивными документами – ЦАМО. Номер фонда 58, номер описи 18003, номер дела 174.

Я понимаю, шла война. Трудно было все учесть. Но, просмотрев архивные документы, увидел, что уже тогда все было известно. Как появилась версия о пропавшем без вести, просто понять не могу. В 60-х годах по инициативе местных властей прах отца был перезахоронен в братской могиле в городе Нестеров Калининградской области.

В целом мы жили бедно. Первый костюм я приобрел, когда мне было 18 лет. До этого носил одежду в основном из домотканого полотна. Летний наряд мой (да и не только мой, но и многих моих сверстников) выглядел следующим образом: льняные брюки, окрашенные в цвет индиго (анилиновым красителем, который продавался повсеместно), льняная или ситцевая рубашка. Все! Даже белья не было, белье (самодельное) нам выдавали только зимой.

Ходили босиком. Головной убор надевал только по праздникам. Так, что как видите, джинсы (только домашнего производства) мы освоили с детства. Видимо в этом и заключается причина моего нежелания носить их сейчас.

Штаны держались на пришитой к поясу пуговице, или, если пуговицы не было в наличии, ее заменяла деревянная палочка. Применялись кожаные ремни, но чаще из материалов типа брезента (элементы военной амуниции). Карманы в штанах были двух типов – накладные и внутренние. Больше ценились последние, но они в изготовлении сложнее. Поэтому всё зависело от мастерства тех кто их шил, а это или мама или старшая сестра. Девочки младшего возраста носили прямые полотняные рубашки. Возраста с 10-11 им уже шили юбки и кофты, а также сарафаны. Из головных уборов чаще всего носили кепки восьмиклинки. Использовали всё что было. Один мой одногодок носил авиационный шлемофон. Но летом практически все ходили без головных уборов, только женщины – в платках из ситца.

Это, так сказать, повседневный прикид. Праздничный наряд отличался немногим. Вместо домотканых брюк одевались кортовые[1], а рубашка ситцевая.

[1] «Кортовым» тогда назывался самый дешевый материал, продаваемый в сельском магазине. Очень грубая ткань, напоминающая не то брезент, не то сегодняшнюю «джинсовку».

Зимний наряд тоже был не богат. Льняное домашней выработки белье, брюки-ватники или из домотканого сукна, ватная телогрейка (она же фуфайка), шапка-треух, на ноги надевал бурки в резиновых бахилах (склеенные из камеры автомобиля). Бурки шила мама. Брала старый поношенный суконный андарак[2], кроила, вкладывала между двумя деталями материала ровным слоем вату и затем на ручной машинке марки "Зингер" прострачивала каждую. Затем они сшивались вместе, сверху обрамлялись оборкой и обувка готова.

[2] Андарак или андрак – славянская женская поясная одежда типа юбки. В России андараки носили в основном в Рязанской, Тульской и Курской областях, также были распространены в Белоруссии и на Украине. Андараки шили из шерстяной домотканой ткани в пять-семь полос, верхний край собирался в складку и обшивался основной тканью или холстом. Застегивался спереди или сбоку на пуговицу, крючок или продетый в пояс шнур.

Осталось только обратиться к Василию Алабону (извините, фамилия его была Бут), с просьбой склеить резиновые бахилы. Бахилы оценивались по следующим качествам: во-первых, резина должна быть мягкой, во-вторых, она не должна быть слишком толстой, и, в-третьих, она должна быть прочной. Поскольку мы с ним находились в родственных связях, (троюродный брат по линии мамы), то просьбу он выполнял быстро и, самое главное, из хорошего материала. Самым лучшим материалом были красные резиновые камеры из немецких автомобилей, кстати, и рогатки из этой резины были самые лучшие.

Видимо, здесь уместно подробнее рассказать об этом не простом родственнике.