Девятый сын Света. Вера. Любовь. Надежда

– Нет. – ответил отец. – Это насчет… Отключения аппарата.

– Они хотят его отключить!? Но он же умрет без него! – я случайно наступил на особо острый осколок и тот глубоко вонзился в ногу.

– Ил, полтора года прошло, болезнь на последней стадии, он уже не проснется. Нам нужно смириться. Я понимаю твои чувства, он мой ребенок, но я не хочу, чтобы он страдал. Прости, что я сдался, но пусть лучше он обретет покой, чем будет жить запертым в собственном теле.

– Я понимаю, па. – слезы предательски выступили на глазах и я принялся убирать воду и осколки кружки, чтобы не показывать их.

Мой брат-близнец Алион, лучшая половинка нашего вечного дуэта. Мы всегда были вместе, такие одинаковые снаружи и разные внутри. Он был более рассудительным, много учился и хотел однажды стать врачом, а я даже не думал, кем буду, а просто наслаждался временем, которое у меня было.

– Ал! Пошли рыбачить! Хватит сидеть в четырех стенах! – тот день я уже не смогу забыть. Хотя все так хорошо начиналось.

– Зачем так громко? – возмутился он. – Можно было и спокойно сказать.

– Спокойно я раз десять сказал, а ты только «да», «хорошо» и « угу»! – усмехнулся я. – Вот и пришлось тебя немного встряхнуть. Пошли!

– Эх, не сидится тебе! – улыбнулся брат, закрывая учебник. – Пошли, сейчас маэстро покажет тебе, как правильно ловить рыбу!

– С каких пор ты у нас маэстро?

– С тех самых пор, взял в руки удочку, не то, что некоторые! – подмигнул он.

– Ну, утопил разок, что с этого? – мы уже вышли из нашего маленького загородного домика и с удочками шагали по проселочной дороге до любимого пруда.

– Ты потом мотоцикл утопил, мне еще перечислять твои дары Посейдону? – не унимался Ал, продолжая стрелять глазами по беззащитному мне.

– Да, я у нас косяк, а ты святой человек, мы это уже выяснили! Зато я симпатичнее получился!

– Ну, в этом мы еще не определились, так что пока рано радуешься. Кстати, что там насчет поездки? Ты свою половину заработал?

И тут меня словно молнией ударило, я же последнюю неделю прогуливал работу, а соответственно, мне не хватало энной суммы на наше совместное путешествие до столицы. Мы уже дошли до пруда, оставалось только найти место получше.

– Конечно! Уже давно, а ты? – фальшиво улыбнулся я.

– Да, правда, пришлось изрядно постараться. Ты тоже, скорее всего, ну ничего, уже на следующей неделе отдохнем! Не терпится увидеть большой город! – мечтательно произнес Алион, устраиваясь на бережку.

– Да! – вранье сработало и у меня еще есть время найти денег до конца следующей недели. Ничего, выкручусь. Не признаваться же брату, что я все время бил балкуши, а не зарабатывал на давно запланированный отдых.

Мы размотали удочки, забросили поплавки в воду и принялись ждать улова. Я сосредоточенно смотрел на поплавок, а Ал глядел на небо и мечтал.

– Знаешь, скоро школа закончится. – вдруг произнес он.

– Ага. – кивнул я.

– В какой университет хочешь попасть? Еще не решил? – брат внимательно посмотрел на меня, но я отвернулся, не люблю планировать все наперед, куда-нибудь да попаду.

– Да вроде были какие-то мысли, но пока точно не определился. А ты еще не передумал на счет хирурга? Людей резать это как-то страшновато. – хихикнул я, мысленно молясь, что на этом расспросы закончатся.

– Иди ты! Резать не для себя ведь, если надо спасти человека, то я возьмусь за скальпель без колебаний! – гордо заявил Алион.

– Ах-ха-ха! – рассмеялся я, почти выронив удочку.

– Что ты смеешься? – покраснел будущий врач. – Не вижу ничего забавного!

– С каким пафосом ты это сказал! А-а-а! «Если надо взяться за скальпель, чтобы спасти жизнь и ля-ля»! – я нарочно сделал серьезный взрослый голос, чтобы сильнее позлить братца и это сработало.

– Не смешно! – насупился тот. – Ой, у тебя клю… – ту фразу он не закончил, потому что тогда случился первый обморок.

– Ал! Алион! Что с тобой?! Алион! – я отбросил в сторону удочку и принялся тормошить брата, который лежал без чувств. – Черт! Алион, не смешно!

Не смотря на все попытки его разбудить, у меня ничего не вышло. Брат лежал белый, как полотно и не шевелился. Лишь слабое биение сердца, которое мне едва удалось прослушать, давало понять, что он еще жив.

– На помощь! Помогите! Кто-нибудь! – кричал я, но вокруг не было ни души. – Вот же зараза! – я принялся перебирать все ругательства, которые знал, одновременно с этим взваливая брата на плечи. Благо, богатырским сложением природа решила наделить меня.

Бросив удочки, я двинулся по той же дороге обратно до дома. Ветер дул прямо на нас, поднимал пыль с дороги, от чего мне казалось, что я несу тело брата через пустыню. Глаза щипало, зубы скрипели, а сердце бешено стучалось о грудь, заставляя организм работать свыше всяких пределов.

– Д-держись, братишка! Я донесу тебя, и мы поедем в больничку, там тебе помогут и все будет хорошо! – нервно смеясь и едва переставляя ноги, я повторял эти слова, словно заезженная пластинка, пытаясь успокоится и отвлечься от того, что мои ноги уже не могут идти, а спина отваливается.

Когда мы дошли и отец увидел эту картину, я впервые увидел его напуганным по-настоящему. Бледнее спящего сына, с трясущимися руками, он кинул мне телефон, сам забрал Ала, и отнес в дом на кушетку. Я осознал, что мне дали мобильник, чтобы я позвонил в скорую, лишь спустя минуту. Все это время я тупо пялился на дерево, мозг отказывался обрабатывать информацию за последний час. С ним все в порядке, черт, да что может случиться со здоровым парнем в шестнадцать лет, который даже на головную боль не жаловался никогда?

Но случилось нечто непоправимое. Об этом нам с отцом сообщили на следующий день, когда мы приехали за результатами анализов.

– Боюсь, мы ничем не сможем помочь. – развел руками врач, мужчина в возрасте, облаченный в белый, под цвет волос халат. Его усталое лицо, покрытое маской морщин, выражало максимальную беспристрастность, словно мы обсуждали цены в ближайшем магазине.

– Мы заплатили вам бешеные деньги, а вы говорите, что не можете помочь моему сыну? – отец вскочил со стула и вплотную подошел к врачу, но тот даже не шелохнулся. – Вы даже не говорите, что с ним!

– У него редкая форма генетического заболевания, таких случаев в медицине описано всего несколько штук, лечения этой болезни просто не существует. Есть лишь поддерживающие препараты, которые могут замедлить деградацию нервной системы и увеличить промежуток между приступами, но рано или поздно ваш сын все равно перейдёт в вегетативное состояние. Нервные клетки, отвечающие за движение, речь и прочие признаки разумной жизни в данный момент умирают в огромных количествах. Мы не можем остановить этот процесс, только, как я сказал вам ранее, замедлить. – таким же холодным и уставшим голосом ответил врач. – Мне действительно очень жаль вас, я сам отец и могу представить ваше состояние. Прошу меня извинить. – с этими словами доктор сел в свое кожаное кресло за большим дубовым столом, на котором громоздились папки с медкартами, древний ноутбук, стационарный телефон и дымилась кружка с кофе. Маленький уголок занимала фотография, что на ней, я не видел, но рамка была не из дешевых, позолота и натуральное красное дерево. Свежевыкрашенные стены увешаны грамотами, на полках и шкафчиках возвышались кубки и медали.

Я взял кипящего гневом отца за руку и вывел его из кабинета врача. В этот день я осознал, что такое боль бессилия. Когда ты можешь сделать ровным счетом ничего и лишь смиренно ждешь неизбежного. И научился видеть людей, которые чувствуют то же самое. У таких несчастных меняется взгляд, становится каким-то безвольным, даже осанка становится другой, сгорбленной, словно они на самом деле несут бремя этой боли на своих плечах. И таких людей в длинном узком коридоре больницы, где пахло лекарствами и хлоркой, хватало. Они сидели на деревянных скамейках и смотрели по сторонам невидящими глазами, пытаясь разглядеть хотя бы призрак надежды, что с их близкими будет все хорошо. Отец крепко сжимал мою руку и решительно выводил нас из отделения интенсивной терапии, где работал врач Алиона.

– Тоже мне, врачеватель, мы справимся, сынок. Мы спасем его, и все будет как раньше, обещаю. – сказал отец, не глядя в мою сторону.

Но приступы с каждым днем наступали все чаще, Ал мог забывать, как пользоваться зубной щеткой и прочими элементарными вещами. За три месяца, которые мы с отцом ему выиграли, работая каждый на двух работах, чтобы хватало на лекарства и какую-то еду, брат сильно исхудал, стал пугливым, часто не узнавал ни меня, ни отца, а большую часть времени просто сидел и смотрел в окно.

– Алион! Почему ты смотришь туда? – спросил я однажды, холодным зимним вечером, когда застукал брата на кухне с чашкой чая. Сахар он размешивал пластиковой ложной, обычные его пугали.

– Я пытаюсь запомнить этот вид, с самого детства любил смотреть на парк и людей, проходящих мимо, придумывал, чем заняты их мысли, знаешь, просто так. А сейчас вот не могу. Даже вспомнить, кто проходил минуту назад не могу вспомнить, представляешь? Это очень странно! А еще я сам заварил чай, но только он не вкусный. Хочешь, я тебе заварю? – улыбнулся он, прихлебывая из кружки.

– Не надо, я сам! – я ответил на улыбку, но на душе скреблись саблезубые тигры.

– Дай мне поухаживать за братом, чайником я пользоваться пока что умею! – рассмеялся Ал, дрожащей рукой, аккуратно, медленно и сосредоточенно ставя кружку на подоконник. Он подошел к чайнику и нажал на кнопку. – Вот, видишь? Все просто!

– Хорошо, спасибо, братишка! – главное, не зареветь прямо тут. Я никому не показывал этого, даже девушке, с которой не виделся уже две недели, так как все время проводил с Алом.

– У тебя как дела? – спросил братец, когда вода вскипела, и он принялся разливать кипяток по кружкам.

– А, все хорошо! Вот на работе повысить даже хотят! – улыбнулся я, замечая, как Алион черпает из солонки ложечкой соль и насыпает ее в кружку. Он забыл, что сахарница с красной крышкой, а солонка с синей. Вот почему его чай получился не вкусным.

– Тебе две? – спросил он все с той же улыбкой. Такой искренней и полной тепла, на которую не способен почти любой здоровый человек.