Ледяной дом

Волна исторического чувства, пробужденного бурными временами, способствовала и рождению исторического романа, и его популярности. Знаменательно, что первые проблески исторического миропонимания родились у офицера-писателя Лажечникова в ходе Отечественной войны 1812 года, а к работе над первым своим историческим романом он обратился вскоре после декабрьского восстания.

В эти годы русская повествовательная проза совершила первые шаги по пути своего стремительного становления и развития. «Ледяной дом» написан тогда, когда уже существовали «Повести Белкина» и «Пиковая дама», но «Капитанская дочка» была в будущем, когда Гоголь – автор прославленных повестей – еще не принимался за «Мертвые души», когда проза Лермонтова исчерпывалась незавершенным и никому не известным «Вадимом». Правда, в конце 1820-х годов появились главы «Арапа Петра Великого» – блистательный приступ к созданию русского исторического романа, но главы – это еще не роман, а эпоха требовала именно романа, полного, с развитым сюжетом и характерами, с живым воспроизведением нравов и событий отечественного прошлого. С 1829 года стали появляться и романы – произведения уже упомянутого выше М.Н.Загоскина, Ф.В.Булгарина, Н.А.Полевого, К.П.Масальского. Это были, однако, в лучшем случае полуудачи, и современники отдавали предпочтение первенцу того же Лажечникова, находя, что и автор «Последнего новика» не вполне «сладил» с формой: при очевидных достоинствах его сочинению недоставало внутренней цельности и единства интереса. «Ледяной дом» был по праву воспринят как шаг вперед не только в художественном развитии Лажечникова, но и в становлении русского романа вообще.

3

В прологе к «Басурману» Лажечников так сформулировал свое понимание задач исторического романиста: «Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабой чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу, пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста – выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут идеей?..»[168 - И.И.Лажечников. Соч.: В 2-х т. – М., 1963, т. II, с. 322] Программа Лажечникова, очерченная в этих словах, – программа романиста-романтика.

Задумывая роман, Лажечников прежде всего вырабатывал «идею» исторической эпохи в целом, отдельных характеров и эпизодов. В соответствии с «идеей» он отбирал исторические реалии, строил образы и картины, стремясь сообщить им символическую емкость и высокую поэтическую выразительность. На этом пути романист Лажечников совершает основные свои находки. В «Ледяном доме» живо схвачены мрачная атмосфера бироновского Петербурга, призрачность веселья при дворе Анны Иоанновны, зловещие фарсы шутов на фоне ужасов Тайной канцелярии. Однако в романтической программе не только заложены основания удач Лажечникова, но и предначертаны границы его историзма.

Как и другие романы Лажечникова, «Ледяной дом» основан на серьезном изучении исторических источников, быта и нравов эпохи. Действие романа происходит в последний год царствования Анны Иоанновны (1730—1740). Дочь старшего брата Петра I, Иоанна Алексеевича, Анна вступила на русский престол при обстоятельствах, которые не могли не сказаться на характере ее царствования. Ее – вдовствующую герцогиню Курляндскую – призвали на трон так называемые верховники, члены Верховного Тайного совета, который приобрел исключительную полноту власти при несовершеннолетнем императоре Петре II. Желая закрепить могущество аристократической олигархии и ограничить крепнущий абсолютизм, «верховники» связали Анну Иоанновну стеснительными «условиями». Поддержка средних кругов дворянства и гвардии позволила императрице вернуть себе бразды самодержавного правления, и все же Анна Иоанновна навсегда затаила недоверие к беспокойной и независимой русской знати и окружила себя покорными наемниками-иноземцами, в руках которых сосредоточилось большинство важных государственных должностей. Среди всех этих «немцев», как без разбора именовали иностранных пришлецов отодвинутые от трона и управления русские, особую ненависть снискал вывезенный императрицей из Курляндии фаворит. Хотя Бирон не занимал никакой определенной государственной должности, он незримо влиял на ход всех сколько-нибудь серьезных дел. С фигурой временщика, вставшего между слабой государыней и страной, в народной памяти связались все ужасы мрачного десятилетия, и самое время это получило прозвание бироновщины.

Еще в последние годы царствования Петра I, который изыскивал средства для ведения войн и строительства путем учреждения все новых и новых налогов, в истощенной эпохой бурных преобразований державе нарастал финансовый кризис. Во второй четверти XVIII века по мере увеличения роскоши придворной жизни, усиления института временщиков расходы все более превышали приход, а государственная недоимка продолжала расти. Анна Иоанновна учредила Доимочный приказ, который военными мерами взыскивал с обнищавших крестьян «слезные и кровавые подати». Год за годом страну терзали неурожаи и голод, целые деревни бежали за границу, спасаясь от бесчинств доимочных команд и голодной смерти.

Картину довершали неудачи и полуудачи бездарной внешней политики. Чем более очевидной становилась непопулярность царствования, тем более жестко преследовались всякое «слово» и «дело», противопоставлявшие себя существующему порядку. Анна Иоанновна восстановила Тайную канцелярию, ведавшую сыском и вершившую дела посредством заплечного розыска. Ссылки и казни стали заурядным бытовым явлением. Ими не только сопровождалось завершение любого акта политической борьбы; при подозрительности императрицы достаточно было пустого наговора, чтобы безвозвратно погубить человека, будь он даже особа вельможная, со связями и высоким родством. Нравы двора, круто расправлявшегося и с тенью оппозиции, отзывались во всех слоях общества шпионством, доносами, а то и самочинной расправой с настоящими или мнимыми противниками.

Ко времени, когда начинается действие романа Лажечникова, – зима 1739/40 года, – болезнь императрицы, неясность при отсутствии прямых наследников вопроса о том, кто сменит ее на русском престоле, до крайности обострили обстановку в придворных и правительственных кругах. Бирон, привыкший играть роль первого человека в государстве, почувствовал угрозу своей власти и своему будущему, исходящую от многочисленных противников временщика. Среди них по положению, уму, особенностям позиции наиболее опасным представлялся кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. Бирону в союзе с вице-канцлером Остерманом удалось добиться суда над Волынским и его осуждения. Но успех их оказался недолговечным. Победа над Волынским лишь отсрочила падение Бирона: после кратковременного регентства при младенце-императоре Иоанне Антоновиче он был отстранен от власти и сослан в Березов.

Такова историческая эпоха, образ которой встает со страниц «Ледяного дома» «… Система доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют своих ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого человека – движущийся гроб, где заколочены его чувства, его помыслы; расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате подслушника, отец боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый день поруганная; Россия Петрова, широкая, державная, могучая – Россия, о боже мой! угнетенная ныне выходцем» (ч. I, гл. V) – вот каким с патриотической горечью и негодованием видит свое отечество герой Лажечникова.

Среди персонажей «Ледяного дома» немало исторических лиц и реальных событий, хотя и сложно преображенных авторской фантазией. Кроме императрицы Анны, Бирона, Волынского, на страницах «Ледяного дома» появляются вице-канцлер и фактический глава Кабинета министров Остерман, фельдмаршал Миних, поэт Тредьяковский. Имена некогда живших людей носят лица из окружения временщика и его антагониста – такие, как Липман или Эйхлер. Исторические прототипы были и у «конфидентов» Волынского, а причудливые «прозвания», данные им Лажечниковым, образованы от действительных их имен: де ла Суда стал в романе Зудой, Еропкин – Перокиным, Хрущев – Щурховым, Мусин-Пушкин – Суминым-Купшиным.

Существовал в действительности и «ледяной дом» – центральный, сквозной образ романа, образ стержневой и для его сюжета, и для поэтической его системы. Зимой 1740 года при дворе был устроен потешный праздник: императрица надумала женить своего шута – потомка древнего вельможного рода, князя М. А. Голицына на калмычке Бужениновой. Надо полагать, что и шутовская должность, и эта, последняя царская «милость», выпали на долю Рюриковича по родству его с ненавистными царице «верховниками». Между адмиралтейством и Зимним дворцом было выстроено дивившее современников чудо – дворец изо льда. Петербургский академик Г.В.Крафт оставил точное описание этого архитектурного курьеза, его скульптурной отделки и внутреннего убранства. Лажечников знал и использовал книжку Крафта. Чтобы сообщить празднеству особый размах и пышность, в столицу выписали по паре представителей всех народов, обитавших в России. Этнографическая пестрота костюмов, национальные песни и пляски должны были не только украсить и разнообразить забаву: они призваны были продемонстрировать императрице и ее иностранным гостям огромность могущественной империи и процветание всех разноплеменных ее жителей. Устройство праздника поручено было кабинет-министру Волынскому.

Лажечников сумел живо ощутить те возможности, которые открывала перед историческим романистом концентрация действия вокруг столь необычайного, богатого красками события. Ледяной дом становится в романе мощным символом, отбрасывающим тень на все перипетии и политической и романической интриги. Холод и попранная человечность скрываются за сверкающим его фасадом. И другое: как ни прекрасен и жесток ледяной дом, постройка эта эфемерна, дни ее сочтены. Как ни пышны забавы императрицы, оплаченные потом и кровью страдающего народа, не случайно во время торжества открытия дворца царице мерещатся погребальные факелы. Потешный дворец Анны Иоанновны – символ ее царствования, как и всякой деспотической власти. Чудом возродился к жизни, встал статуей в покое ледяного дома замороженный малороссиянин Горденко со своей жалобой, но вопль изнемогающего народа снова перехвачен клевретами Бирона, снова не дошел до слуха российской самодержицы. Порыв ищущего истины Волынского рассыпался ледяными осколками, поле битвы осталось за временщиком – символическое предвестие исхода их борьбы. Низкий шут Кульковский и грязная предательница Подачкина – персонажи, лишенные Лажечниковым и тени читательского участия, – обречены провести в ледяном дворце «брачную» ночь, и даже эти низменные получеловеки страданиями своими на миг снискали сострадание наше. Развалины ледяного дома укрывают последнюю вспышку страсти уже ставшей жертвой Бирона, несущей в себе смерть Мариорицы и истерзанного хитросплетениями своей трагической судьбы Волынского. По выходе из роковых руин Мариорицу ожидает смертное ложе, а Волынского – эшафот. Историю строительства и разрушения ледяного дома Лажечников искусно сопрягает с основной политической коллизией романа – борьбой русской и немецкой партий. Мольба изнуренной страны, донесенная до Петербурга малороссиянином Горденко, гибель правдоискателя, занесшего руку на временщика, переполняют чашу терпения Волынского, побуждают его к активным действиям. И та же казнь Горденки оказывается предзнаменованием трагической судьбы – падения и казни – самого Волынского.

Ледяной дом – олицетворенный контраст. Дом, по самому имени своему предназначенный быть хранилищем очага, человеческого тепла, встречает холодом, убивает все живое, что соприкасается с ним. И это главный, но не единственный символ в поэтике романа. Художник-романтик, Лажечников раскрывает противоречия эпохи в разветвленной системе символических контрастов: жизнь – смерть, любовь – ненависть, пленяющая красота – отталкивающее безобразие, барские забавы – народные слезы, блистательная княжна – нищая цыганка, дворец – нечистая конурка, пламенные страсти юга – северная стужа.

Неизлечимый недуг Анны Иоанновны, преследующий ее страх перед смертью оборачиваются неутолимой жаждой развлечений и удовольствий, сообщают расточительным придворным празднествам оттенок судорожного веселья поневоле, накладывают печать обреченности на забавы, быт императрицы, на всю картину ее бесславного царствования. И везде, где тешится императрица, страдает человек и его достоинство.

Чем больше напоминают об упадке и разрушении эти утехи без истинной веселости, тем более контрастирует с ними юношеская пылкость Волынского, романтически возвышенного, безудержного и в любви, и в деле патриотического служения России.

Именно система символов, пронизывающих «Ледяной дом», связывающих на свой лад исторические описания с романическим действием, способствует созданию в романе тягостной атмосферы безвременья. Эта атмосфера сгущается, охватывает самые несходные моменты повествования благодаря интенсивности лирической окраски, которая входит в роман вместе с личностью автора. Активный, прогрессивно мыслящий человек, современник декабристов (хотя и не разделявший их революционных устремлений), вдохновенный романтик и просветитель, он произносит свой суд над «неразумной» и бесчеловечной эпохой. От авторской активности не ускользает ни один, даже самый скромный элемент рассказа: Лажечников либо клеймит презрением, осуждает и порицает, либо сочувствует, восхищается и вселяет восторг в читателя. Эта лирическая экспансия заполняет «Ледяной дом», не оставляя места для спокойной, эпической картины вещей и событий.

Можно ли, прочитав роман, но проникнуться восторженным сочувствием к Волынскому, ненавистью и презрением к его противникам?

4

В трактовке образа Волынского романтический метод Лажечникова-романиста сказался особенно отчетливо.

В отличие от Пушкина и Гоголя (но подобно повествователям-декабристам). Лажечников избирает для своих исторических романов такие моменты прошлого, когда действуют пылкие возвышенные одиночки, а народ, во имя которого они жертвуют собой, играет в событиях страдательную роль. Соответственно любимый герой Лажечникова лицо вымышленное или историческое, но в любом случае наделенное сложным внутренним миром и исключительной, трагической судьбой.

Таков последний новик – Владимир, незаконный сын царевны Софьи и князя Василия Голицына. С детства он обречен на роль антагониста Петра. Поело покушения на жизнь молодого царя Владимир бежит на чужбину. Со временем он сознает историческое значение Петровских реформ и полагает целью жизни искупить свою вину перед Россией и отомстить тем, кто воспитал в нем ненависть к новым порядкам. Отвергнутый родной страной, он тайно служит ей, способствуя, подобно провидению, победам русских войск в Лифляндии, заслуживает прощение Петра и скрывается в монастыре, где умирает в безвестности. Таковы и герои «Басурмана» – представители западного Возрождения архитектор Аристотель Фиоравенти и врач Антон Эренштейн, привлеченные в далекую Московию тщетной надеждой найти применение своим гуманистическим устремлениям.

К тому же типу романтических героев-избранников принадлежит и Волынский «Ледяного дома».

Исторический Волынский был фигурой сложной и противоречивой. Начав свою деятельность еще при Петре I, он скоро умом и энергией привлек внимание преобразователя. Но ему недаром довелось отведать царской дубинки. И первые шаги, и вся позднейшая карьера Волынского являют цепь взлетов и падений. Тип вельможи переходной эпохи, он сочетал в себе истинного «птенца гнезда Петрова», патриота, мечтавшего о благе России, с неукротимыми гордостью и честолюбием, с жестокостью, неразборчивостью в средствах. Не раз ему грозил суд за отъявленные взяточничество, самоуправство, истязания подвластных ему людей. Прежде чем стать кабинет-министром и выступить с проектами государственных преобразований, Волынский долгое время восходил по ступеням служебной иерархии, опираясь то на родственные связи, то на Миниха, бывшего не в ладах с временщиком, то на Бирона, противника его недавнего покровителя. В качестве ставленника Бирона (временщик рассчитывал найти в нем покорное орудие для умаления роли Остермана, но обманулся в своих ожиданиях) Волынский и был введен в Кабинет министров. Задолго до того, как новый кабинет-министр решился выступить против Остермана и затронуть интересы Бирона, он нажил себе непримиримых врагов среди русских, и в числе его противников были такие влиятельные вельможи, как П.И.Ягужинский, А.Б.Куракин, Н.Ф.Головин.

Лажечникову, без сомнения, были известны источники, по-разному оценивавшие личность Волынского, его достоинства и недостатки как государственного деятеля. Но из письменных свидетельств и из устного предания автор «Ледяного дома» выбрал лишь то, что соответствовало его общественному и эстетическому идеалу. При этом особое значение приобрела для Лажечникова трактовка образа Волынского, которая содержалась в «Думах» Рылеева.

Рылеев посвятил Волынскому две думы. Одна из них – «Видение Анны Иоанновны» – не была пропущена цензурой и опубликована впервые в «Полярной звезде» Герцена в 1859 году. Была ли эта дума известна Лажечникову в середине 1830-х годов, судить трудно. Терзаемой раскаянием Анне Иоанновне является в ней голова казненного Волынского и призывает царицу к ответу за смерть «страдальца славного отчизны». Другая дума – «Волынский» – цитирована в «Ледяном доме» и во многом определила образ главного героя романа. Волынский предстает в изображении поэта-декабриста как «отчизны верный сын», а борьба его с «пришлецом иноплеменным», виновником «народных бедствий» Бироном как «пламенный порыв Души прекрасной и свободной»[169 - К.Ф.Рылеев. Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма. – М., 1956, с. 141—143, 145] К приведенным словам Рылеева – устойчивой формуле декабристской идейности – непосредственно восходит у Лажечникова выражение «истинный сын отечества».

В романе Лажечникова образ Волынского обретает дополнительные краски, которых не было в стихотворении Рылеева. Это уже не исключительно государственный деятель, замкнутый в сфере патриотического подвига. Волынский – человек, и ничто человеческое ему не чуждо. «В его душе страсти добрые и худые, буйные и благородные владычествовали попеременно; все было в нем непостоянно, кроме чести и любви к отечеству» (ч. I, гл. I), – говорит Лажечников о своем герое. И далее романист приписывает умнейшему политику Остерману проницательную оценку исторической ситуации, выражая ее в словах, которые не могли быть случайными в устах современника декабристов и трагического крушения их надежд: «Он видел возрождающуюся борьбу народности с деспотизмом временщика, но знал, что представителями ее – несколько пылких, самоотверженных голов, а не народ, одушевленный познанием своего человеческого достоинства» (ч. II, гл. VII). Лажечников сообщает своему герою черты, подготавливающие его падение, но в изображении Волынского неизменно доминирует восходящая к думе Рылеева героико-романтическая тональность.

Характерная коллизия декабристской поэзии и прозы – противоречие между долгом гражданина-патриота, требующим от героя полного самоотречения, вплоть до отказа от личного счастья, и естественными влечениями души и сердца. Эта коллизия присутствует и в «Ледяном доме». Не один Волынский, по и императрица Анна, и Мариорица, и Перокин рано или поздно должны выбрать между верностью долгу (как понимает его каждый из этих столь несходных персонажей) и человеческими, земными привязанностями своими. Однако наиболее сюжетно действенным и разветвленным предстает этот мотив в рассказе о Волынском, контрапунктически связывая обе сюжетные линии «Ледяного дома» – любовную и политическую. «Беззаконная» страсть к молдаванской княжне не только отвлекает душевные силы героя от дела гражданского служения и обезоруживает его перед лицом холодного, расчетливого врага. Страсть эта Делает Волынского жертвой внутреннего разлада. Душа его трагически смятена сознанием вины перед прекрасной, любящей женой. Мучительна для него и мысль о том, что он губит преданную ему, обольстительную Мариорицу. И вместе с тем борьба чувств гражданина, любящего мужа и отца и страстного любовника сообщает образу Волынского особую привлекательность, а его роковой судьбе жизненную объемность.

В Волынском есть нечто от романтического поэта-творца. Пусть человеческая его натура несовершенна, пусть в повседневности он подвержен неуемным страстям, вовлекающим героя в роковые заблуждения: все это – «пока не требует поэта К священной жертве Аполлон». Стоит Волынскому услышать зов отчизны – и он превращается в героя-борца, который, отряхнув с плеч своих все земные привязанности, не взвешивает и не расчисляет ни собственных сил, ни возможностей Бирона и его сторонников, со свойственной ему прямотой и горячностью идет в борьбе за благо народное до конца, непокоренный всходит на эшафот, чтобы стать в потомстве нетленный образцом гражданского служения. А страсть его к Мариорице! Беззаконная любовь Волынского – тоже акт борьбы, борьбы за свободу человеческого чувства, стремящегося сквозь все преграды и становящегося жертвой холодного механического расчета тех, для кого и самая страсть – всего лишь средство политической интриги.

В любви к Мариорице раскрывается широта русской натуры Волынского, ее удаль и размах, в ней звучит та поэтическая струна, которая роднит Волынского-любовника с Волынским-патриотом. Лажечников приобщает своего любимого героя к русской национальной стихии, и недаром в одном из самых поэтических и освященных русской литературной традицией эпизодов романа – в сцене святочного гаданья – Волынский предстает удалым русским молодцем, кучером с лирической и разгульной песней на устах. «Это природа чисто русская, это русский барин, русский вельможа старых времен!»[170 - В.Г.Белинский. Полн. собр. соч. – М., 1953, т. III, с. 13] – восторгался Белинский.

Пламенный романтик и в любви и в политике, Волынский – прямой антипод трезвого и бездушного прагматика Бирона. По тем же, уже знакомым нам законам романтической поэтики контрастов в «Ледяном доме» противостоят друг другу немощная, «тучная, мрачная» Анна Иоанновна и «настоящая русская дева, кровь с молоком, и взгляд и привет царицы… дочь Петра Великого, Елисавета» (ч. IV, гл. V), бездарный «писачка», педант Тредьяковский и вдохновенный певец взятия Хотина Ломоносов. Ни Елизавета Петровна, ни Ломоносов не действуют в романе, они лишь всплывают в размышлениях автора и его персонажей как своеобразная «точка отсчета» – знак, указывающий на существование здоровых национальных сил, которым суждено рассеять мрак «неразумной» эпохи, теснящей и убивающей все живое и человеческое.

В наибольшей степени историзм Лажечникова обнаружил свои границы в образе Тредьяковского. Тредьяковский сыграл выдающуюся роль в истории русской культуры и русского стихосложения. Однако долгое время его имя служило синонимом поэтической бездарности, мишенью для незаслуженных насмешек. И хотя еще Радищев в «Памятнике дактило-хореическому витязю» сделал попытку пересмотреть традиционную репутацию Тредьяковского, объективная историческая оценка его деятельности и в 1830-х годах оставалась делом будущего.

Романтическая поэтика требовала соединения в романе высокой поэтической стихии со стихией гротеска и карикатуры. Изображение Тредьяковского (как и Кульковского) – дань этому программному требованию романтиков. Некритически опираясь на пристрастные анекдоты о Тредьяковском, донесенные до него устным преданием, Лажечников наделил своего героя традиционными комическими чертами педанта и прихлебателя, равно отталкивающего духовно и физически. Не удивительно, что в неприятии этого образа сошлись все критики «Ледяного дома» – от Сенковского до Пушкина.

5

В эпоху классицизма и Просвещения исторические лица выступали на подмостках трагического театра, высшие же достижения романа XVIII века связаны с изображением сферы частной жизни. Исторический роман начала XIX века впервые объединил рассказ об известных исторических деятелях с рассказом о судьбах безвестных их современников, а повествование о фактах исторической жизни включил в рамки вымышленного сюжета.

Сочетание в историческом романе истории и вымысла делало этот жанр беззаконным в глазах его противников. Наоборот, Белинский в полемике, развернувшейся вокруг русского исторического романа 1830-х годов, отстаивал вымысел как необходимое условие художественного воссоздания прошлого. Но в разных типах тогдашнего исторического повествования история и вымысел сплетаются неодинаково. А поэтическая нагрузка, выпадающая на долю вымышленных персонажей в общем движении сюжета, определяется эстетическими установками романиста.

Для В.Скотта было существенно показать, что история в движении своем, наряду с известными историкам деятелями, вовлекает в круговорот событий множество рядовых, безвестных людей. Крупные исторические столкновения и перемены вторгаются в частную жизнь частного человека. И напротив, конкретные, неповторимые черты давнего времени В. Скотт доносит до читателя как раз через преломление их в судьбах, нравах, быте, психологии своих вымышленных героев. Именно вымышленному герою В. Скотта дано на собственном опыте изведать столкновение борющихся исторических сил, увидеть истинное лицо каждой из них, понять их могущество и их слабость. По тому же пути познания и воспроизведения прошлого идет Пушкин в «Капитанской дочке».

В отличие от В.Скотта, А.де Виньи в «Сен-Маре» – романе, коего фабула, расстановка и типаж действующих лиц не раз отзываются в развитии действия и группировке персонажей «Ледяного дома», – ставит в центр своего повествования не вымышленное, а историческое лицо. Истинные масштабы и мотивы выступления Сен-Мара против Ришелье он трансформирует в соответствии со своей исторической «идеей», модернизируя при этом нравственно-психологический облик героя. Другой французский романтик, В. Гюго, в «Соборе Парижской богоматери» (1831) сближает жанр исторического романа с романтической поэмой и драмой. Своих вымышленных героев он высоко поднимает над прозой быта, сообщая им символическую масштабность и глубокую поэтическую выразительность. Сложная драма любви и ревности ведет читателей Гюго к постижению общих противоречий бытия, воспринятых сквозь призму романтической философии истории.

«Ледяной дом» Лажечникова типологически ближе к французским романтикам, нежели к В. Скотту. Как и автор «Сен-Мара», Лажечников делает средоточием рассказа нетипичного для В. Скотта вымышленного «среднего» человека, а лицо историческое, переосмысляя нравственный и психологический облик Волынского в духе своих гражданских, патриотических и просветительских идеалов. В то же время определяющим для поэтики «Ледяного дома» является то, что исторические персонажи романа и его вымышленные лица – цыганка Мариула и княжна Лелемико, мать и дочь, подобные старой вретишнице и Эсмеральде «Собора Парижской богоматери», – принадлежат, если можно так выразиться, к двум разным мирам: первые – к миру исторической реальности, как понимает ее автор, вторые – пришельцы из страны романтической поэзии. Лажечников не задается целью, как В. Скотт или Пушкин, уловить в облике своих романтических героинь конкретные черты психологии людей определенной эпохи. Источник силы этих эстетически далеко не равноценных образов один и тот же: и Мариула, и Мариорица выступают в романе как носительницы поэтической идеи. Мариула – воплощение беспредельной материнской любви, Мариорица – олицетворенная идея любящей женщины, которая полагает в самозабвенном служении избраннику своего сердца цель существования, а в смерти ради блага его – жизненное свое предназначение. Белинский, судивший романтика Лажечникова по законам, им самим над собой признанным, находил, что Мариорица – «решительно лучшее лицо во всем романе… самый красивый, самый душистый цветок в поэтическом венке вашего даровитого романиста»[171 - В.Г.Белинский. Полн. собр. соч. – М., 1953, т. III, с. 14].

Образы княжны Лелемико, Мариулы и ее спутника цыгана Василия, старушки лекарки и ее внучки уводят роман в сторону от политической интриги, образуют особую, «надысторическую» линию сюжета. Но они же сообщают «Ледяному дому» дополнительную занимательность, сближают его с романом тайн, со старым авантюрным романом. Особый эффект извлекает Лажечников из традиционного мотива двух соперниц, – любящих героя и любимых им женщин. Красавица севера и гурия юга, неколебимая супружеская преданность и свободная, обретающая оправдание в своей глубине и бескорыстии страсть склоняют то в одну, то в другую сторону пылкую и непостоянную душу Волынского. Просветительская коллизия борьбы между страстью и долгом распространяется, захватывает обе сферы действия романа – и политическую и любовную. Гибель Волынского представлена в «Ледяном доме» как искупительная жертва в двойной борьбе: за свободу отечества и за личное нравственное очищение.

И вместе с тем Волынский «Ледяного дома» не просто единичный человек, так или иначе соотнесенный со своим реально-историческим прототипом. В нем слил Лажечников всю силу национального протеста против засилья иноземцев, терзающих изнемогающую, истощенную поборами и вымогательствами страну. Если в любви Мариорица с ее женственной прелестью и безграничным самоотречением выше расщепленного между чувством и долгом Волынского, то на поприще гражданственности Волынскому нет равных. Как одинокий дуб, возвышается он над порослью своих «конфидентов» – друзей и товарищей в борьбе, разделивших дерзание его и его участь. Что же до противников Волынского, то низость целей и средств, душевная узость, низменный своекорыстный расчет делают их полной противоположностью великодушного и честного патриота. Если клевреты Бирона хранят ему верность из страха и корысти, противник временщика влечет к себе чистотой цели, благородством души и поступков.

Вступая в единоборство с Бироном, Волынский бросает дерзкий вызов не только клике пришлецов, присвоивших себе право «грабить, казнить и миловать русских». Он обличает придворных ласкателей, ищущих чинов и наживы, выступает против «утеснителей своего отечества», кто бы они ни были. Но в сферу того, что подвергает безоговорочному отрицанию сам автор-повествователь, втягивается еще более широкий круг явлений. Здесь и могущество барской прихоти, вольной превратить в забаву любого человека, обитающего в любом конце деспотического государства; и безнравственное право «иметь своих людей»; и власть, опирающаяся на систему шпионажа и сыска; и все бездарное и кровавое царствование Анны Иоанновны в целом. Мало того: не ограничиваясь критикой «неразумной» эпохи, Лажечников путем прозрачных намеков перекидывает от нее мостик к современности. Эпизод политической борьбы XVIII века оказывается предвестием выступления на Сенатской площади, а посмертное оправдание и гражданская слава Волынского – пророчеством о неминуемом признании дела дворянских революционеров. Все это решительно противостояло доктрине «официальной народности».

«Ледяной дом» появился в момент, когда близился к концу десятый год царствования Николая I, истекало десятилетие со дня декабрьского восстания. В обществе ждали этой даты, надеялись на «милость к падшим», на облегчение участи ссыльных. Роман Лажечникова по-своему отразил и воплотил эти настроения. Идеологическая атмосфера, подготовившая события 14 декабря, самое выступление декабристов, трагически неизбежное поражение их и казнь отозвались в «Ледяном доме» целым рядом примет. Среди них и цепь вызывающих неизбежные иллюзии сентенций, и связь центрального образа романа – образа героя-гражданина – с традицией декабристской литературы и публицистики, и эпиграф (ч. IV, гл. XIII) из думы Рылеева, которая звучала в 1830-х годах как вещее предсказание собственной судьбы поэта-декабриста, Но, быть может, самым ярким доказательством того, что, создавая «Ледяной дом», Лажечников созидал памятник героическим устремлениям своего поколения, явилась та трактовка, которую получил на страницах романа эпизод реальной русской истории. Автор «Ледяного дома» отыскивает в недавнем прошлом страны случай, который он воспринимает как исторический прецедент декабрьского восстания, как возмущение горстки борцов за народное благо против деспотизма. Характерно и другое. Казнь героев обернулась их посмертным торжеством. История повергла в прах их казавшегося неодолимым противника, а сами они обрели в глазах потомков ореол невинных страдальцев за истину и стали образцом «святой ревности гражданина». Таковы истоки чувства исторического оптимизма, которым веет от эпилога «Ледяного дома».

6

По выходе «Ледяного дома» Пушкин писал Лажечникову: «Может быть, в художественном отношении „Ледяной дом“ и выше „Последнего новика“, но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, я многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык.

За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В дело же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать»[172 - А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XVI, с. 62].

Лажечников не принял упреков поэта, настаивая на том, что исторические персонажи его романа верны реальным их прообразам, и так сформулировал свой основной творческий принцип: «… историческую верность главных лиц моего романа старался я сохранить, сколько позволяло мне поэтическое создание, ибо в историческом романе истина всегда должна уступить поэзии, если та мешает этой. Это аксиома»[173 - А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XVI, с. 67]. Аксиома эстетики романтической, добавим мы.

Автор «Бориса Годунова» полагал, что исторический писатель, «беспристрастный, как Судьба», воссоздавая драматическую эпоху прошлого, не должен «хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно… говорить в трагедии, – но люди минувших дней, их умы, их предрассудки… Его дело воскресить минувший век во всей его истине»[174 - А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. – М. – Л., 1949, т. XI, с. 181].

В исторической трагедии Пушкина Борис представлен как человек, на совести которого лежит тяжкое преступление. Но пушкинский герой не только ловкий и хитрый своекорыстный политик. Это и умный, дальновидный правитель, вынашивающий планы государственных преобразований, и нежный, заботливый отец. Если в знатности он уступает многим боярам-рюриковичам, то умом и энергией превосходит их. Более того, испытывая муки совести, терзаясь раскаянием, Борис несет свою нравственную кару не как заурядный преступник, а как человек недюжинной внутренней силы. Прежде чем сломиться под ударами судьбы, он судит и осуждает себя сам. Столь же объемен, внутренне сложен пушкинский образ Самозванца. Томящийся в монастырской келье инок таит в себе юношеский порыв к свободе, стремление познать большой мир, изведать его радости и наслаждения. В любви к Марине Самозванец – своего рода поэт, да и вообще поступки, увлекающие его навстречу преступлению и гибели, отмечены печатью рыцарства и артистизма. Лажечникову-романисту подобное сложное понимание исторических характеров осталось чуждо, его не интересовало противоречивое сочетание в человеке исторического добра и зла. В «Ледяном доме» свет и тень образуют две стихии, резко и непримиримо противостоящие друг другу. И хотя Лажечников посредством ряда внешних, бытовых деталей сообщает образам своих положительных и отрицательных героев известную жизненность, этого мало, чтобы его персонажи стали подлинными живыми людьми из плоти и крови, а мир их чувств и их идей обрел внутреннее самодвижение.

Спор между Пушкиным и Лажечниковым об историческом романе и его отношении к действительности был спором между реалистом и романтиком. Созданные Лажечниковым образы Бирона, Волынского, Тредьяковского не могли встретить сочувствия у реалиста Пушкина: своей однолинейностью они противостояли пушкинскому идеалу широкого, многостороннего изображения характеров.