Ваниляйн и Лизхен

– С каким заданием вы пробрались в Советский Союз и кто вам его дал?

– У меня не было никакого задания. Я и Михаил любим друг друга, хотим пожениться, создать семью. Михаил обращался к русскому генералу за разрешением на наш брак, но получил категорический отказ. По русским законам русский офицер не имеет право жениться на немецкой девушке. Тогда Михаил решил тайно увезти меня на свою родину в деревню к своим родителям, где я должна была подождать, когда выйдут новые законы, по которым мы с Михаилом смогли бы соединить свои судьбы. Скажите, где мой Михаил? Вы его арестовали? Он ни в чем не виноват! Разве можно арестовывать за любовь?

– Сколько времени вы собирались пробыть в Советском Союзе?

– Всю жизнь! Поймите, мы любим друг друга и хотим быть вместе. Разрешите нам быть вместе, больше нам ничего не нужно.

Я сразу понял, что неизвестный мне, но уже уважаемый мною лейтенант Михаил Соколов и вот эта растерянная и подавленная арестом и насильственной разлукой немецкая девушка, никакие они не шпионы и не диверсанты, какими их хотят представить особисты, а самая обыкновенная влюбленная парочка, такая же, как и мы с Лизой. Но в отличие от нас, они как могли и умели боролись за свое счастье, за свое будущее.

На другой день я присутствовал еще на одном допросе. На этот раз допрашивались одновременно оба “виновника”. Получив отказ на регистрацию своего брака с немецкой девушкой, русский офицер снял с себя советскую воинскую форму, переоделся в гражданский костюм и затерялся среди родственников своей невесты. Его нашли, арестовали и вот сейчас ведется следствие по этому делу. Его невеста заявила, что она беременна и согласна на любые условия лишь бы жить с ним вместе, хоть в Германии, хоть в России.

Из рассматриваемых дел я узнал, что самым типичным “преступлением” наших офицеров, получивших отказ на регистрацию брака с немецкими девушками, был переход их в западные зоны оккупации, в основном в американскую. Боже мой, сколько советских офицеров решилось на такой отчаянный шаг, и мне стало стыдно за себя, что я, как баран, безропотно подчиняюсь кем-то заведенному порядку и еще не ударил палец о палец в защиту своей любви, в защиту своего счастья. Нет и не было никаких причин и серьезных доводов в мое оправдание.

На третий или четвертый день моей работы в особом отделе дивизии, дежурный вызвал меня в коридор и предупредил, что у входа меня ожидает какая-то девушка. Я быстро набросил на себя шинель и в тревожном предчувствии выбежал на улицу. У входа в комендатуру стояла Лиза! Моя Лиза! Это было так неожиданно, что я не поверил своим глазам. Как только она увидела меня, так мгновенно сорвалась с места и бросилась мне на шею, и мы оба застыли в объятиях друг друга. В таком неподвижном оцепенении, как мне показалось, мы молча простояли целую вечность. Появление Лизы для меня было так неожиданно, так неправдоподобно, что я боялся, не мираж ли это и что если я сейчас расцеплю свои руки, то она мгновенно исчезнет, как привидение. И все-таки я решился нагнуть ее голову и заглянуть в ее порозовевшее от холода лицо, которое сияло от радости, а на ее черных ресницах алмазом блестели замерзшие слезинки.

– Лизхен! Каким чудом ты оказалась здесь? Ведь ты еще не успела получить моего письма? – воскликнул я, не спуская своих глаз с ее улыбающегося и счастливого лица.

– Идем! – сказала она вместо ответа и взяла меня под руку.

– Куда мы идем? – спросил я, шагая рядом с ней по улицам Доммитча. По дороге она рассказала удивительную историю. Оказывается, Доммитч – родной город Гертруды Рихтер, подруги Павла Крафта. Вчера вечером Лиза увидела Павла в Хейероде, который и сообщил адрес Гертруды в Доммитче и место моего нахождением в нем. До отхода вчерашнего вечернего поезда из Хейероде оставались считанные минуты, но Лиза, бросив все дела, успела-таки сесть на него и сегодня утром приехала в Доммитч.

– Я ничего не успела взять с собой, у меня даже нет денег на обратную дорогу. Разрешение на проезд у меня уже было, я его получала заранее, но только в Галле. Но вместо Галле я приехала сюда.

– Ничего, мы все устроим и уладим, – успокаивал я ее, не выпуская из своих рук ее руку. – А куда все же мы идем?

– В Молькерай. Там работает Гертруда Рихтер оператором по разливу молока и там для нас с тобой есть уже комната. Это недалеко отсюда, у вокзала, – пояснила мне Лиза.

Die Molkerei – это молочное предприятие, молочный магазин, склады, контора и жилые помещения владельца этого предприятия – все под одной крышей. Здесь нас встретила улыбающаяся Гертруда в белом халате и в кокетливой белой косыночке на голове. Как старых знакомых, по немецкому обычаю, она поцеловала нас обоих и провела в одну из жилых комнат.

– Эту комнату я временно передаю в ваше распоряжение, – сказала она, открывая дверь. И когда мы вошли в нее, она прибавила: – Завтра здесь будет Павел.

Когда мы остались одни, когда мы насытились поцелуями и ласками и уселись на диван, Лиза сказала:

– Вот видишь, Ваня, мы с тобой снова вместе. W?rfel не подвел, не обманул нас. Почему ты молчишь? Ты не рад нашей встрече?

– Слушай, Лиза, – сказал я, пропуская ее слова мимо ушей, – ты смогла бы ехать в товарном вагоне одна, спрятавшись в куче сена?

С лица Лизы мгновенно слетела улыбка, она быстро вскочила на ноги, потом присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть мое лицо и воскликнула:

– Ваниляйн, ты решил взять меня с собой в Россию? – и не дожидаясь моего ответа решительно заявила: – Я готова ехать с тобой хоть на край света. Только скажи!

– Нет, ты не поняла меня. Я спрашиваю, смогла ли ты одна без меня ехать в холодном вагоне и спать на куче сена?

Лиза еще раз внимательно посмотрела на меня, отошла к зеркалу, долго перед ним поправляла прическу и с наигранным безразличием сказала:

– Ни за что на свете!

– Почему, Лиза?

– Потому что я с детства боюсь темноты! С тобой поеду хоть куда, без тебя же не сдвинусь с места.

Я подошел к ней, страстно поцеловал ее в губы и подробно рассказал ей все, что знал и слышал в особом отделе.

Я рассказал, как влюбленные русские офицеры и немецкие девушки, такие же, как и мы с ней, борются за свое счастье, добиваются по закону регистрацию брака, готовы вынести любые тяготы и невзгоды ради того, чтобы навсегда быть вместе.

– Я, наверное, не такой, как они, я ничего не делаю для нашего с тобой счастья и, видимо, я его не заслуживаю, я плыву по течению и не делаю ни одного движения, чтобы пристать к нашему берегу счастья. Ты вправе меня презирать и даже ненавидеть, – так я закончил свою покаянную речь.

Пожалуй, это была у нас первая и единственная размолвка. Я не знаю, что обо мне раньше думала Лиза, но она никогда ни в чем не упрекала меня. И на этот раз сегодня она опять продемонстрировала свою женскую выдержку и мудрость. Она сказала:

– Ваня, делай так, как подсказывает тебе твое сердце, и не смотри на окружающих и не смотри даже на меня. Да, я хочу быть с тобой, согласна ехать с тобой хоть на край света и поеду по первому твоему зову, но решать этот вопрос должен ты, ты один! Сейчас в Германии много, очень много немецких девушек желают выйти замуж за русских офицеров и поехать с ними в Россию, но все они остаются в Германии, так как их русские мужья не могут взять их с собой. Кое-кто из них вступает в конфликт с властями, и противоборство это, как ты сам рассказываешь, тоже ничего не дает, кроме лишних бед и несчастий. Ваня, делай так, как ты считаешь нужным. Ты – мой муж, мой господин, я согласна и готова на все.

На другой день, действительно, объявился Павел Крафт, и у нас вечером в Молькерайе состоялся маленький праздник. Мы все уговорили Лизу, что ей надо немедленно ехать в город Галле к старикам Бельман, это свекор и свекровь ее сестры Гертруды, которым требуется ее помощь. Лиза согласилась, но с условием, что я обязательно приеду в Хейероде еще в этом месяце, то есть в ноябре 1945 года, а Павел поможет, как и обещал, организовать эту поездку. Через день Лиза уехала в Галле. Мы с Гертрудой Рихтер проводили ее на вокзал и посадили в проходящий поезд. Из города Галле она вернулась домой.

В особом отделе дивизии я работал недолго, так как там появился новый переводчик – мой друг Виктор Кирсанов, и я был отозван в свой полк. Как раз в это время весь личный состав нашей дивизии награждался медалями “За взятие Берлина", и я был задействован на выписке удостоверений к ним. Работа ответственная, нужная, но очень нудная. Воспользовавшись случаем, я собственной рукой выписал себе это удостоверение. Но, несмотря на большую нагрузку, Павел сумел выхлопотать мне разрешение на поездку в Хейероде. 22 ноября 1945 года, получив сухой паек на четыре дня и командировочное удостоверение, я сел в кабину старенькой “полуторки" и помчался по немецким асфальтированным дорогам через всю Тюрингию. Мимо проносились аккуратные немецкие села и города с красными черепичными крышами. В этот же день поздно вечером, проскочив под аркой Гренцхауза, мы въехали в село, которое стало для меня дорогим и желанным. Шофер притормозил около Лизиного дома, и я выскочил из кабины. На втором этаже в окне промелькнула быстрая тень. Конечно, это была Лиза. Мы снова встретились с ней у заветной калитки ее дома.

– Я целый день сидела у окна и ждала тебя, – сказала она, осторожно придерживая меня за руку. Пройдя через прихожую, я снова оказался в гостиной, в той самой комнате, которую Мутти когда-то приготовила для меня. – Теперь здесь живу я в память о тебе и о нас с тобой. Перебралась с первого этажа. (У европейцев тот этаж, который мы называем вторым, считается первым.) Тише, в доме все спят, – Лиза осторожно бесшумно открыла дверь.

Она включила свет, и я вновь увидел эту комнату, в которой мы с Лизой провели немало счастливых дней и ночей. В ней ничего не изменилось. Все тот же кустарного производства старенький диванчик, широкая кровать с многочисленными подушками и подушечками, небольшой круглый столик, и я понял, что Лиза постаралась сохранить ту обстановку и расстановку мебели, которая была при мне. И в то же время я обнаружил некое новшество – на стене над кроватью в застекленной рамке висел портрет молодого улыбающегося человека. Это был мой портрет…

Утром следующего дня за мной заехал шофер “полуторки” и мы уехали с ним в село Фалькен, где провозились целый день, но работу выполнили, погрузили в кузов полуторки и закрепили торсами мотоцикл BMW с коляской. Я был молодым неопытным солдатом, но и тогда понимал, что наши большие командиры, не стесняясь, так же, как и американцы, делали свой бизнес, правда, называли его по-другому и мягче. Конечно, вот этот добротный трехколесный мотоцикл уйдет в Союз в качестве чей-то собственности. Я уговорил шофера остаться в Хейероде еще на одну ночь, и он охотно согласился, так как у транспортной роты здесь в Хейероде существовал настоящий заезжий двор со стоянкой автомашин и комнатой отдыха для водителей.

Из машины я вышел на Центральной площади села и торопливо вбежал в помещение бывшей комендатуры. Дверь открыла сама Анна Хольбайн, которая была искренне рада моему появлению и никак не хотела отпускать меня, не угостив традиционной чашечкой кофе. Но я спешил, категорически отказался от кофе и спросил: “Где Инга?”

– Она в гостях у моей младшей сестры Хедвиг. Она заплачет, когда узнает, что Onkel Wanja был у нас, и она не видела его.

В доме Вальдхельмов царило радостное оживление. Все члены большой семьи были в сборе, за исключением Гюнтера, который уехал в Мюльхаузен для поступления на работу. Когда я вошел в прихожую, Лиза быстро сбежала по лестнице со второго этажа и на глазах всех своих домочадцев поцеловала меня. Потом ко мне подошла Мутти и тоже по-матерински поцеловала меня в щеку. Мутти, как мне казалось тогда и как мне кажется сейчас, была идеальной хозяйкой большого и дружного семейства. У нее не было любимчиков, если, конечно, не считать маленького Хорсти. Для каждого она находила нужное ласковое слово, проявляла заботу и давала простые, правильные и ненавязчивые советы. Меня она не только любила, но давно считала членом своего многочисленного семейства.

В столовой был накрыт большой праздничный стол. На этот раз я сидел рядом с Лизой и не опасался что-нибудь опрокинуть или перевернуть. Напротив нас с Лизой, поближе к выходу сидела Мутти, по левую сторону занимали свои места Эрна и Труди, а справа от нас сидели мой дружок Хорсти и пожилая незнакомая мне дальняя родственница, приехавшая в гости из города Плауэн.

В углу комнаты стоял мой радиоприемник, из которого доносилась тихая музыка. Шутки, смех, веселые возгласы не смолкали весь вечер. Вдруг Лиза встрепенулась, выключила радиоприемник и завела патефон. К моей радости комната наполнилась знакомой и любимой мелодией песенки-танго:

Schenk mir dein L?cheln, Maria!..

Я знал, что в их семье не было патефона, значит Лиза на время одолжила его у кого-то из соседей. По немецким обычаям брать что-либо взаймы у соседей считалось неприличным и даже унизительным занятием. Но Лиза пошла на это, пошла с единственной целью – сделать мне приятное. И на этот раз семейный праздник удался, тем более что Лиза показала мне письмо от своего старшего брата Хорста, который писал, что в начале следующего, 1946, года он, вероятно, вернется домой из плена. А мы с Лизой теперь не так остро переживали мой отъезд из Хейероде, так как уже приспособились к новым обстоятельствам, к новым условиям.

Рано утром, когда я еще валялся в постели, за окном прозвучал продолжительный автомобильный гудок. Это был сигнал мне. Я быстро оделся, поцеловал Лизу, выскочил на улицу и сел в кабину “полуторки”. На этот раз наше расставание было не таким печальным и драматичным, как раньше, потому что мы договорились, что Лиза приедет в Доммитч на встречу Нового года.

Действительно новый, 1946, год мы встречали в том же составе, что и мой день рождения, только не в комендатуре Хейероде, а в Молькерайе Доммитча. Это Евгений Федоров, Александр Дунаевский, Павел Крафт и я. Хозяйкой праздника была не Лиза Вальдхельм, а Гертруда Рихтер. Музыка, танцы, обилие конфет для наших девушек, цветы и сами девушки были украшением новогоднего праздника. Именно здесь в городке Доммитч на встрече нового, 1946, года я впервые узнал и попробовал шампанское. До этого времени я только читал и слышал из разговоров о существовании такого вина, но видеть и тем более пробовать не доводилось. Наш всемогущий Павел Крафт на этот раз превзошел себя: стол ломился от дефицитных вин и закусок. Вдруг с бокалом вина поднялся Александр Дунаевский и провозгласил тост за дружбу между советским и немецким народами. Конечно, его все поддержали. Но когда он сказал, что получен приказ об эвакуации нашей дивизии из Германии и назвал дату – 1 февраля 1946 года, то все присутствующие замерли с раскрытыми ртами. Лиза бросилась ко мне, как бы ища у меня защиту, и мне пришлось успокаивать ее и себя самого следующими словами:

– Лиза, не расстраивайся, у нас с тобой еще целый месяц! Это много, даже очень много!

На этот раз Лиза прожила в Молькерайе десять дней. Все эти десять счастливых дней мы были вместе. Я работал в штабе полка делопроизводителем, занят был только днем, а вечер и вся ночь оставались в нашем распоряжении. Из Дреблигара в Домитч и обратно я ездил на велосипеде, подаренном мне бургомистром Хейероде. Перед отъездом Лизы Павел Крафт пообещал ей организовать мне еще одну поездку в Хейероде и даже назначил дату – 15 января 1946 года. Когда Лиза вернулась домой, то между нами завязалась оживленная переписка. Письма Лизы за это время у меня сохранились до сегодняшнего дня. Вот краткие выдержки из некоторых ее писем за январь 1946 года:

10 января 1946 года. Хейероде.

“Мой наилюбимейший Ваня!! Много-много приветов и поцелуев отсюда шлет тебе твоя Лизхен. В 4 часа сегодня я была уже дома. Я искренне обрадовалась, когда увидела свое родное село Хейероде. Мутти сделала большие глаза, когда я открывала двери. У нас все по-старому, кроме того, что маленький Хорсти болеет, но он скоро встанет. Сейчас я сижу за столом вместе с Труди, она тоже пишет письмо родителям своего мужа в Галле. Ты должен знать, что всегда чувствую себя лучше с ней, чем с Эрной. Три недели пройдут быстро, и я опять буду с тобой. Ваниляйн, мой любимый Ваниляйн! Сейчас уже восемь часов вечера, в это время вчера я была в твоих объятиях и мои губы сливались с твоими в бесконечном поцелуе. Ты и только ты есть мой любимый муж, Ваниляйн!”

Фрагмент письма Лизы от 16 января 1946 года