– А прочие Салтыковы?
– Да пес с ними. Кляузная семейка, да дядя его сейчас у короля Жигимонта… самое время всех их придавить, чтобы и не пискнули. Опять же, ты его на Заруцкого посылал, а он не шел и Бутурлину не давал, под это дело сыск надобно учинить.
– Полагаешь, найдется что?
– Это как искать, государь.
– Тоже верно. Кстати, о сыске: Мелентий далеко?
– Да как ты велел государь, с нами и под присмотром, о чем-то с лекарем твоим беседует…
– С О?Конором, а по-каковски они беседуют?
– А я знаю?.. Прикажешь позвать?
– Ага, только порознь.
Через некоторое время со мной поравнялся мой старый знакомец, иеромонах Мелентий, с коим мы вместе обороняли Вологду. Святой отец снова был одет в драную рясу, как при первой нашей встрече, и смотрел на своего царя хоть и не враждебно, но и без малейшей приязни.
– Здравствуй, честной отче, – поприветствовал я его.
– Здравствуй государь, – сдержанно поклонился он мне в ответ.
– Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили?
– Да какие разбойники, государь… слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего.
– И чего же ты святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил?
– Да выгнал меня отец-настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову преклонить, сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт.
– Ну, этому горю легко помочь: помнишь, я тебя на службу звал? Приходи; хочешь – в рейтары возьму, а хочешь – в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны.
– Грех тебе, государь, смеяться над иноком убогим, – скорбно провозгласил монах, услышав мои слова.
– А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно?
– Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе, что искал я.
– Ребенка убить не дам.
– Господь с тобой, государь, и в помыслах того не было!
– Опять лжешь.
– Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца…
– Кончилась Смута, монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И что там раньше было, никакого значения не имеет. Не знает про то никто – и слава богу, пусть и дальше не знают. Вырастет девочка – выдам замуж за хорошего человека, и дело с концом.
– Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное…
– Не трави душу! Честно скажу: не знаю, что сделаю. Пусть господь решит.
– Все вы на волю божью надеетесь, а паче на то, что его воля с вашей совпадет.
– Тоже верно; так ты что, пойдешь ко мне на службу?
– Я, государь, нынче только богу служу.
– А я что, против? Говорю же – иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну а что? Роду ты хорошего, насколько я знаю; грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел?
Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками, основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел государев полк, следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано, и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу – дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник для лежек, другие принялись разводить костры, чтобы сварить кашу. Третьи тем временем обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался: стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта имелись хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным, кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга О?Конор смотрел на приготовления солдат округлившимися глазами и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
– Ваше величество хочет моей смерти… – жалобным голосом проговорил он, топчась в снегу.
– Пьер, какого черта вы жметесь в стороне, идите сюда, к костру, – позвал я его, – кстати, а где ваша шуба, которую я подарил вам, как только вы приехали?
– О, ваше величество так добры ко мне… – с благодарностью залепетал полуфранцуз-полуирландец, исполнявший роль моего лейб-медика, – но эта шуба столь дорога, что я не стал надевать ее в дорогу, полную опасностей.
– Вы с ума сошли, друг мой – шубы для того и существуют, чтобы их носить!
– О, да, мой государь, но ее соболиный мех столь прекрасен… в наших краях таких мехов нет даже у герцогов!
– В ваших краях, Пьер, нет и таких морозов. Что же с вами делать… не могу же я допустить, чтобы вы замерзли, вы мне еще нужны.
– Увы, ваше величество, мне так и не объяснили, зачем я нужен вам в такой экспедиции?
– Вы, дружище, единственный человек в моем окружении, разбирающийся в химии, и мне очень интересно, кто и, самое главное – как, изготовил такой ужасный яд. Вы ведь провели необходимые опыты?
Наш разговор прервал Никита Вельяминов, вытащивший откуда-то тулуп и накинувший его на дрожащего от холода лекаря. При этом мой кравчий бурчал про себя, что хитрый немец специально забыл шубу в надежде, что царь сжалится и пожалует со своего плеча. Почувствовав на себе тяжесть тулупа, лекарь блаженно улыбнулся и почти счастливым голосом ответил:
– О, государь: человек, изготовивший этот яд – гений! Или же заключил сделку с дьяволом, что почти одно и тоже. Я при всем своем искусстве так и не понял, что это за яд и из чего он приготовлен. Ах, если бы этот человек не тратил свой талант на столь низменное дело как изготовление ядов, а занялся алхимией, он бы обессмертил свое имя.
– Кстати, об алхимии: если бы вы меньше занимались ей, а обратили свое искусство на лечение, к примеру, местных бояр, вы извлекли бы из своих знаний куда больше золота. И у вас было бы по меньшей мере с дюжину таких шуб, так что утрата одной вас бы нисколько не обеспокоила. Так вы говорите, это необычный яд?
– Совершенно необычный, сир, он настолько не похож на все, что я видел до сих пор, что я просто теряюсь. Что же касается местных бояр, то они…
– Очень богаты, Пьер, и если вы хорошо помните историю своего ремесла, то должны знать, как именно ваши коллеги зарабатывали свои богатства. Впрочем, если вас интересует только чистая наука, то очень скоро вы познакомитесь с человеком, изготовившим яд и пропитавшим им письмо.
– Вы полагаете, ваше величество, письмо пропитано сразу после написания?
– А у вас есть основания думать иначе? – насторожился я.
– Не то что бы основания… просто это вполне могли сделать и в Москве. Яд довольно нестабилен на воздухе, и хотя футляр, заключавший его, весьма плотен, я бы предположил, что его обработали незадолго до того, как оно попало в руки несчастных.
– Проклятье, что же вы раньше молчали?!
– Ваше величество, во-первых, вы были так заняты подготовкой к походу, что к вам было не пробиться. Во-вторых, я полагал, что вы догадываетесь об этом, и потому стремитесь покинуть Москву как можно быстрее. А в-третьих, я пришел к такому выводу перед самым отъездом.