Как добры люди!

Как добры люди!
Иван Иванович Панаев

«Какъ я люблю огромную залу, горящую тысячами огней, которые осл?пительно играютъ на позолот? и безконечно отражаются въ неизм?римыхъ зеркалахъ, и эти цв?тныя гирлянды дамъ, ароматическiя гирлянды, переплетенныя жемчугомъ, бриллiантами и золотомъ, и этотъ б?шеный вальсъ, такъ хорошо понятый генiемъ гостиныхъ, этимъ пл?нительнымъ Штраусомъ, танецъ соблазна и н?ги, отъ котораго замираетъ дыханiе!…»

Иван Иванович Панаев

Какъ добры люди!

Посвящается М. А. Языкову.

Поэтъ, не дорожи любовiю народной.

    А. Пушкинъ.

* * *

Какъ я люблю огромную залу, горящую тысячами огней, которые осл?пительно играютъ на позолот? и безконечно отражаются въ неизм?римыхъ зеркалахъ, и эти цв?тныя гирлянды дамъ, ароматическiя гирлянды, переплетенныя жемчугомъ, бриллiантами и золотомъ, и этотъ б?шеный вальсъ, такъ хорошо понятый генiемъ гостиныхъ, этимъ пл?нительнымъ Штраусомъ, танецъ соблазна и н?ги, отъ котораго замираетъ дыханiе!.. Этотъ неумолкающiй говоръ, и отрывки р?чей, и полувзгляды, и в?чное движенье, и странная пестрота, и фантастическое великол?пiе – разв? все это не поэма въ полномъ и современномъ значенiи этого слова, и разв? она не занимательн?е ц?лыхъ страницъ in-folio, вырванныхъ изъ громадной Илiады, разв? не пестр?е, не цв?тист?е и не понятн?е какой-нибудь длинной сказки Шехеразады?.. Сколько любви, сколько страстей, сколько надеждъ, сколько мыслей волнуются въ этой зал?! А подъ громъ оркестра, подъ чарод?йные звуки, подъ гармоническiй голосъ Россини и Моцарта, сердце сильн?е бьется въ груди, страсти мятежн?е разгораются, ярче блещетъ надежда, мысли какъ-то легче настраиваются на поэтическiй ладъ и безконечн?е развиваются…

Мн? всегда казались сомнительными люди, нападающiе на общество, люди, злословящiе людей. И, въ самомъ д?л?, эти Манфреды и Лары въ короткихъ и узкихъ фракахъ, съ черепаховыми лорнетами на груди, пропов?дывающiе байронизмъ и важно разсуждающiе о Гётевомъ «Фауст?», прислонясь къ мраморному камину, уставленному вычурными вещами рококо – не должны ли они, эти люди, казаться немного сомнительными? – Но мн? непрiятна хула на людей даже въ устахъ челов?ка, не выходящаго изъ ограниченнаго очертанiя своего домашняго круга и читающаго только въ русскихъ переводахъ пов?сти Бальзака и Зандъ.

Я не разъ слышалъ разсказы о злоб? людей, о ихъ эгоизм?, мстительности и о прочемъ, скрывающемся подъ непроницаемою личиною милой св?тской прив?тливости: эти р?чи вырывались часто изъ сердца глубоко уязвленнаго; въ р?чахъ была та страдальческая музыка, отъ которой нехотя навертываются на глазахъ слезы; и странно: при всемъ этомъ я до сихъ поръ еще такъ люблю людей и такъ простодушно в?рю ихъ добросердечiю!

Или опытъ не сжималъ меня своею жел?зною рукавицей, или я принадлежу къ числу т?хъ милыхъ людей, которымъ, Богъ знаетъ почему, истина никогда не показывается лицомъ къ лицу, и которые в?чно скользятъ по поверхности челов?чества?

Да, что ни говорите, а въ челов?к? мн? кажется все искреннимъ отъ самыхъ важныхъ д?йствiй его до самаго незначительнаго движенiя. Я не могу себ? представить злод?я съ простодушною улыбкою, подлеца, не красн?я говорящаго о чести, ханжу, со слезами разсуждающаго о высокомъ христiанскомъ долг?. Въ Тартюф? я никогда не могъ вид?ть лицо д?йствительное; правда, Яго, Шекспировъ Яго всегда смущалъ меня, но я гналъ прочь отъ себя образъ этого демона, это чудовищное порожденiе исполина-поэта. Я думалъ – и часто теперь думаю: если я не далъ повода людямъ д?лать мн? зло, они, в?рно, не сд?лаютъ мн? зла… и искренно жму руку каждому, и считаю каждое прив?тствiе на это рукопожатiе искреннимъ…

Случилось (не помню, очень давно кто-то сказывалъ мн?) – что отъ одного слова какой-то жеищины завис?ло счастiе или несчастiе, спокойствiе или страданье ц?лаго семейства. Она очень хорошо знала объ этомъ, и что же? Слывя въ св?т? за необыкновенно чувствительную и доброд?тельную, не запинаясь, еще съ равнодушною улыбкою, произнесла слово, которымъ погубила ц?лое семейство и сд?лалась убiйцею челов?ка. Правда ли это? Какъ см?ть поручиться, что этотъ поступокъ былъ умышленный?

Н?тъ, это клевета на людей, самая дерзкая клевета! О, люди понимаютъ и ум?ютъ сочувствовать до самоотверженiя несчастiю вчуже. Нужно ли слезъ – они плачутъ; нужно ли ут?шенiя – они ут?шаютъ, и съ какимъ увлекательнымъ краснор?чiемъ, съ какою энергическою силою!.. Слово и слезы! чего же бол?е? Они плачутъ въ театр? отъ кривлянiй актера, закалывающаго себя бумажнымъ кинжаломъ; ихъ слезы градомъ льются на чувствительныя страницы какого-нибудь романа… О, какъ же они должны сострадать истинному несчастiю! Я уб?жденъ, что людямъ доступно все высокое, все прекрасное – и безграничная степь морской зыби, позлащенной вечернею зарею, и молнiя, мгновенно обхватывающая пламенемъ черное небо, мгновенно озаряющая землю страшнымъ сiяньемъ посл?дняго дня, и тихiй вечеръ, растворенный ароматомъ цв?товъ, когда вся природа роскошно отдыхаетъ, упоительно н?жится, когда все въ дивномъ, благогов?йномъ безмолвiи, только соловей свищетъ, трелитъ и заливается…

Ради Бога, не ув?ряйте меня, что для людей мертва поэзiя природы. Неправда! Они съ благогов?йнымъ страхомъ, съ молитвою на устахъ, внемлютъ гласу Божьему въ часъ бури; они съ трепетомъ сердца, съ замиранiемъ духа прислушиваются къ выстраданной гармонiи великаго поэта.

Для нихъ дорогъ онъ – избранникъ Господень, вдохновенный провид?цъ грядущаго, чудод?йственно возносящiй ихъ къ небу и съ недосягаемой высоты показывающiй имъ, б?днымъ муравьямъ, на точку земли, гд? они суетливо и безтолково роятся! И они, въ награду за это, лел?ютъ его, устилаютъ жизненный путь его цв?тами, хранятъ его, какъ з?ницу ока! – Я гд?-то читалъ: «общество убило поэта». Какая нел?пая фраза! Эти добрые, сострадательные люди, составляющiе общество, посягнутъ на жизнь своего собрата, и еще какого собрата – который доставлялъ имъ столько св?тлыхъ, отрадныхъ минутъ въ жизнп? Они вырвутъ изъ собственной дiадемы единственное ея украшенiе, многоц?нный камень, сiявшiй тысячами радужныхъ переливовъ – вырвутъ и безумно втопчутъ его въ грязь?.. Это см?шно! Можно ли составлять такiя безсмысленныя фразы и такъ безжалостно позорить общество?..

Можетъ быть, точно, люди бываютъ иногда причиною гибели поэта, но это совершенно неумышленно, только по одному нев?д?нiю. И потомъ какими тяжкими страданiями, какою раздирающею горестiю выкупаютъ они свое невинное преступленiе! Посмотрите, какъ, рыдая, они обступаютъ гробъ великаго челов?ка – а в?дь эти рыданiя такъ искренни! Они готовы выплакать сердце, смотря на безмятенное чело нав?ки успокоившагося страдальца. Когда терновый в?нокъ жизни упалъ съ головы его, они украшаютъ эту священную голову лаврами. Добрые люди! Нто, если бы онъ, великiй, возсталъ въ эту минуту и посмотр?лъ на свою апо?еозу? Не правда ли, онъ примирился бы въ лиц? этихъ людей съ ц?лымъ челов?чествомъ, онъ обнялъ бы ихъ какъ братьевъ?

Да, несмотря ни на какiя выходки ненавистниковъ челов?чества, я снова повторяю, что уб?жденъ въ доброт? людой… И вотъ почему я люблю эти торжественныя, великол?пныя сборища, ихъ балы и рауты, гд? жизнь, доведенная до высшей степени цивилизацiи, какъ искусно выграненный алмазъ, блеститъ, осл?пляя. Вотъ почему я люблю безтребовательныя, семейныя сходки, гд? все дышитъ патрiархальною простотою, радушiемъ и этимъ христiаискимъ спокойствiсмъ – высшею м?тою челов?ческаго счастiя. О, я хочу жить съ людьми! Ч?мъ бол?е людей вокругъ меня, т?мъ мн? легче. Я открою имъ вс? тайные мои помыслы, мои надежды, все, что хранится въ тайник? моего сердца – и они поймутъ меня. Тогда, въ минуту скорьби, они растолкуютъ мое горе; въ минуту отчаянiя они безмолвно прижмутъ меня къ груди своей. Что на св?т? отрадн?е участiя – мысли, что тебя понимаютъ, что состраждутъ теб??

Я непрем?нно перестану слушать этихъ чудаковъ, которые хотятъ во что бы то ни стало быть врагами челов?чества: я буду б?гать отъ нихъ и отъ ихъ темныхъ и вялыхъ пов?стей. Несчастные! они, право, см?шны и жалки; ихъ должно просто оставлять въ поко?, Богъ съ ними, съ этими дюжинными людьми!

Жаль только, когда челов?къ съ душою сильною и энертическою впадаетъ въ подобное заблужденiе. Съ годъ тому назадъ я встр?тилъ такого челов?ка и слышалъ его разсказъ. Этотъ разсказъ вр?зался въ моей памяти; я не проронилъ изъ него ни одного слова, и хотя онъ сильно под?йствовалъ на меня, но все-таки не могъ поколебать мои в?рованiя. То было, какъ теперь помню, въ одинъ изъ т?хъ скучныхъ осеннихъ вечеровъ, когда небо сливается съ землею мглистымъ, дождливымъ туманомъ; когда дымъ стелется по земл?; когда сырость насквозь проникаетъ васъ; когда н?тъ этого постепеннаго перехода отъ сумерекъ къ ночи, этого таинственнаго и отраднаго часа… Еще не было семи часовъ, а уже огни тускло мерцали сквозь туманъ во многихъ окнахъ, изъ десяти шагахъ на улиц? нельзя было различить челов?ка. Плащъ мой отяжел?лъ отъ дождя; съ полей шляпы моей начинали скатываться капли; я чувствовалъ дрожь; до квартиры было далеко… Тутъ только я вспомнилъ объ одномъ моемъ коротко знакомомъ, который жилъ въ двухъ шагахъ отъ того м?ста, гд? я остановился въ раздумьи: куда бы укрыться отъ ненастья? Черезъ минуту я былъ въ теплой комнат?, и даже у камина, и – что еще лучше – въ обществ? людей близкихъ мн?. Когда, посл? обычныхъ разспросовъ и возгласовъ, я улегся въ уютныхъ креслахъ и подкатился къ камину, хозяинъ дома сказалъ кому-то:

– Ну, что жъ, продолжайте. Вотъ вамъ еще слушатель, и, предупреждаю, самый отчаянный защитникъ челов?чества, во вс?хъ поступкахъ людей видящiй одну хорошую сторону.

Я поставилъ къ ст?н? вычурную лопатку, которою л?ниво перевертывалъ уголья въ камин?, и оборотился въ сторону. Въ эту только минуту я увид?лъ незнакомаго челов?ка, котораго совершенно не зам?тилъ при вход?, и къ которому, в?роятно, относились слова хозяина. Этотъ челов?къ сид?лъ н?сколько поодаль камина, въ т?ни, и курилъ сигару. Огонь, вспыхивающiй по временамъ на кончик? этой сигары, осв?щалъ черты лица его, и только при помощи этого минутнаго, красноватаго блеска да мерцанья въ камин? я усп?лъ составить очеркъ для портрета этого челов?ка. Ему было л?тъ тридцать пять, можетъ быть н?сколько побол?е; смуглая кожа обтягивала сухощавое лицо его, большiе карiе глаза изр?дка св?тились изъ-подъ черныхъ нависшихъ бровей, безпрестанно двигавшихся.

Онъ ни слова не отв?чалъ на зам?чанiе хозяина дома, будто оно не относилось къ нему; онъ, казалось, не зам?тилъ моего движенiя и взгляда, только пустилъ изо рта густое облако дыма, и когда это облако разостлалось по комнат?, я увид?лъ при св?т? постепенно разгоравшагося камина, какъ онъ медленно приподнималъ брови, недов?рчиво осматривалъ меня съ ногъ до головы, какъ нижняя губа его пошевелилась насм?шливо, и потомъ, какъ онъ снова надвинулъ брови на глаза. Странно! Какое-то незнакомое мн? досел? чувство робости и сознанiе въ собственной слабости промелькнули во мн? въ ту минуту, когда онъ меня осматривалъ.

Вс? молчали. Это молчанiе становилось какъ-то неловко. Я понималъ, что присутствiе этого чолов?ка тяготитъ не одного меня, что онъ им?етъ странное влiянiе на вс?хъ насъ. Въ самомъ д?л?, есть люди, при которыхъ отнимается и свобода, и веселость. Видно, этотъ господинъ принадлежалъ къ числу такихъ людей. Я снова принялся за лопаточку и началъ перевертывать уголья въ камин?. Наконецъ хозяимъ дома р?шился прервать тягостное молчанiе.

– Видите ли, – сказалъ онъ, обращаясь къ моему незнакомцу, – какая благогов?йная тишина распространилась между нами, и все въ ожиданiи вашего разсказа, такъ некстати прерваннаго его приходомъ.

Онъ указалъ на меня.

Я хот?лъ пробормотать какую-нибудь извинительную фразу, но хозяинъ дома перебилъ меня и продолжалъ:

– Вы, кажется, незнакомы другъ съ другомъ, а я до сихъ поръ и не догадался познакомить васъ. Это мой короткiй прiятель Л*** – (онъ дружески потрепалъ меня по плечу) – а вотъ г. Р***, недавно воротившiйся изъ чужихъ краевъ.

Мы молча поклонились, почти не смотря другъ на друга и не вставая съ креселъ.

– Мой разсказъ – началъ этотъ господннъ, не обращаясь ни къ кому и окруживъ себя облакомъ дыма, – мой разсказъ – я предупреждаю васъ, господа, если вы ужъ непрем?нно хотите его выслушать – есть только вступленiе къ одной невымышленной пов?сти, которая давно у меня хранится. Я зналъ лично героя этой пов?сти и о странномъ знакомств? моемъ съ нимъ буду говорить вамъ теперь. Можетъ быть, разсказъ мой будетъ кстати, потому что у насъ, кажется, шла передъ этимъ р?чь о тяжеломъ положенiи въ обществ? поэта, или даже просто челов?ка, над?леннаго поэтическою душою. Объ этомъ тысячу разъ говорили, писали и печатали. Общество въ в?чной борьб? съ поэтомъ; видно, иначе и быть не можетъ: стараться примирить ихъ – значитъ не понимать ни того, ни другого. Общество никогда не возвысится до поэта, поэтъ никогда не унизится до общества. Винить тутъ никого нельзя. Вы говорите, что люди прекрасны и добры: господа, я не спорю. Уб?ждать другихъ въ томъ, или другомъ мн? всегда казалось безполезно и нел?по. Для меня довольно собственнаго уб?жденiя: глупо оно или умно, в?рно или нев?рно – это ни до кого не касается…

Я началъ кусать губы отъ досады; я было хот?лъ вступиться за людей, и составилъ въ голов? н?сколько краснор?чивыхъ и уб?дительныхъ фразъ въ защиту общества; но вспомнивъ, что этотъ челов?къ никому не навязывалъ своего мн?нiя, я немного поуспокоился и только вздохнулъ, сожал?я объ немъ.

Борьба неравная, говорилъ онъ. Разум?ется, остается поб?дителемъ въ этой борьб? сильн?йшiй. Общество торжествуетъ и см?ется надъ безумцемъ, который одинъ возстаетъ противъ тысячъ. И оно право. Разв? вы не см?етесь надъ Донъ-Кихотомъ, который торжественно мечтаетъ бороться одинъ съ ц?лыми полчищами и см?ло нападаетъ на великановъ, хотя эти великаны не что иное, какъ в?тряныя мельницы?

Но не въ томъ д?ло. Разсужденiя въ сторону! Вы ждете моего разсказа. Предупреждаю еще разъ, что этотъ разсказъ долженъ служить только вступленiемъ къ пов?сти и отд?льно отъ ней ничего не доказываетъ.

Я уже сказалъ вамъ, что въ про?здъ мой черезъ одинъ изъ самыхъ зам?чательныхъ германскихъ городовъ, л?тъ десять назадъ тому, давали на тамошнемъ театр? Моцартова «Донъ-Жуана». Я пошелъ въ театръ. Вс? м?ста были распроданы, исключая одной ложи, которая будто нарочно для меня оставалась незанятой. Только что я усп?лъ разлечься въ этой лож? съ аристократической небрежностью, которая въ двадцать пять л?тъ казалась мн? необходимостью; только что вооружился важнымъ видомъ записного дилетанта, какъ раздались первые аккорды увертюры… И съ первымъ звукомъ, долет?вшимъ для меня, я позабылъ о той живописной поз?, посредствомъ которой думалъ обратить на себя вниманiе. Музыка всегда производила на меня необыкновенное впечатл?нiе, и въ эту минуту, когда таинственные страшные звуки увертюры охватили меня, морозъ проб?жалъ по моему т?лу… Увертюра кончилась, раздался громъ рукоплесканiй: натянутые восторги мнимыхъ музыкальныхъ фанатиковъ! Занав?съ поднялся. Дивная драма магически стала развертываться передо мною. Я слушалъ, слушалъ такъ, какъ будто я не им?лъ другого чувства, кром? слуха… Въ половнн? перваго д?йствiя, въ ту самую минуту, когда донна-Анна появляется на сцену съ женихомъ своимъ, именно въ ту минуту, мн? послышался легкiй стукъ въ дверь моей ложи. Я не хот?лъ вставать съ м?ста; этотъ стукъ мн? былъ досаденъ: я боялся прервать поэтическiя грезы души моей. Мн? такъ хорошо было н?житься въ безпред?льномъ пространств? гармонiи, такъ отрадно дов?риться волнамъ звуковъ и, по ихъ прихоти, то высоко всплывать, то, замирая, погружаться въ бездну. Но стукъ въ дверь д?лался слышн?е, настойчив?е. Я наконецъ-таки принужденъ былъ встать и отворить дверь. Предо мною стоялъ какой-то высокiй челов?къ съ опущенною головою, съ изнеможеннымъ бол?зненнымъ цв?томъ лица, на которое упадали въ безпорядк? длинные волосы, почти закрывая глаза; худой и сгорбленный, од?тый съ самою странною небрежностью; скелетъ, на котораго нав?сили платье и механически привели въ движенiе.

– Что вамъ угодно? – спросилъ я его довольно грубо.

Онъ судорожно поднялъ голову, точно испуганный, точноивнезапно пробужденный отъ сна, отвелъ отъ глазъ волосы и посмотр?лъ на меня.

Я никогда не забуду этого взгляда, никогда не забуду выраженiя этихъ глазъ, полныхъ жизни. Они вотъ и сiю минуту предо мною, страдальчески-прекрасные! Сколько было огня въ этихъ глазахъ! И какъ ихъ блескъ не гармонировалъ съ мертвенностью ц?лой фигуры, и какъ ихъ живость странна была на безжизненно-неподвижномъ лиц?! Представьте себ? два большiе огнецв?тные бриллiанта, вставленные въ глазныя ямки черепа – и вы будете им?ть н?сколько приблизительное понятiе о голов? этого челов?ка…

Такъ онъ посмотр?лъ на меня, задумался, будто вспоминая о томъ, что хот?лъ сказать мн?, и вдругъ судорожно схватилъ мою руку и проговорилъ почти шопотомъ, несвязно:

– «Я никогда еще не пропускалъ до сегодняшняго дня ни одного представленiя „Донъ-Жуана“, никогда… А сегодня меня задержали д?ла… Я опоздалъ… Вс? м?ста заняты, ни одного м?ста… Вы одни въ лож?. О, ради Бога, пустите меня въ вашу ложу!.. Я не пом?шаю вамъ, я не пошевельнусь съ м?ста… Только бы слышать эти божественные звуки, только бы… Умоляю васъ…»

И онъ боязливо осмотр?лся кругомъ, ожидая моего отв?та…

Я молча пожалъ ему руку и ввелъ его въ ложу.

Онъ шелъ на цыпочкахъ, едва переводя духъ, опустился на стулъ безъ мал?йшаго шороха, внимательно посмотр?лъ на сцеяу, закрылъ руками лицо и долго оставался въ такомъ положенiи…

Я взглянулъ на него: онъ не шевелился, только грудь его волновалась часто и сильно.

Первый актъ кончился; занав?съ упалъ; звуки смолкли. Тогда онъ опустилъ руки на кол?ни, приподнялъ голову, оглянулся назадъ, не зам?чая меня, съ недоум?нiемъ будто спрашивалъ у самого себя: какимъ образомъ попалъ я въ эту ложу? Но когда вдругъ глаза его встр?тились съ моими глазами, онъ вздрогнулъ.

– «Ахъ, это вы… Какъ я вамъ благодаренъ!» сказалъ онъ мн?, неловко двигаясь на стул? и посп?шно застегивая верхнiя пуговицы своего сюртука. «Да, вы не знаете, какое одолженiе вы мн? сд?лали. В?дь я только тогда и живу, когда слышу эти звуки; только въ такiя минуты я и бываю счастливъ, но зато безм?рно счастливъ! Знаете ли, что подъ эти вдохновенные звуки мысль моя растетъ, растетъ, вытягивается въ безконечность, расширяется… а это такое отрадное чувство!.. Я забываю все, я чувствую себя свободнымъ. Понимаете ли вы – свободнымъ! Не правда ли, что безъ этого чувства не можетъ быть полнаго счастья?.. И я н?сколько дней буду жить этой гармонiей; эти звуки н?сколько дней будутъ раздаваться въ ушахъ моихъ; я н?сколько дней буду счастливъ! Иногда – вотъ хоть бы, наприм?ръ, теперь – мн? такъ прiятно, что я готовъ плакать!»

И точно слезы дрожали на его длинныхъ р?сницахъ. Онъ замолчалъ и отвернулся отъ меня; потомъ минуты черезъ дв? наклонился къ моему уху:

– «Вы позволите мн? остаться до конца. Я не м?шаю вамъ – не правда ли?»

– Я очень радъ, что им?лъ случай доставить вамъ удовольствiе. Пожалуйста, будьте какъ въ своей лож?,– отв?чалъ я скороговоркою.

Онъ не отозвался на эти слова, точно не слыхалъ ихъ; снова опустилъ голову и закрылъ руками лицо…