Афганский тюльпан

Мальчишки, подойдя к сцене, покачали головой, соглашаясь, потому что другого объяснения у них всё равно не было.

– И что делать? – спросил Филатов.

– Фиг знает, – сунув руки в карманы, Слава задумался. – Может, просто потише. А может, шторы надо открыть.

Открыли. Зазвучало немного получше. Но стало понятно, что превратить столовую в городскую дискотеку не получится – ну и пусть будет, как есть. Военрук подошёл и уточнил:

– А вот это… То, что сейчас играло? Такое на дискотеке будет?

– Нет, конечно, – возмутился Слава. – Такой серьёзной музыки там не может быть. Так, попса голимая, – со знанием дела чуть ли не подмигнул он учителю. Военрук поправил повязку, которая постоянно норовила сползти, понимающе кивнул и отошёл, пробуя на вкус последние слова: «Попса голимая…»

Он был подполковником, ушедшим в запас с должности заместителя командира полка. Для него существовала музыка двух видов – строевая и плохая. И строевую он здесь услышать не надеялся.

– Давай что-нибудь для дискотеки, – попросили Славу пацаны, обступив его стол с деками и кассетами.

– Fancy слышали? – спросил он.

– Нет, – вразнобой ответили ему, пожимая плечами, мальчишки.

– Ну тогда вэлкам, – Слава взял кассету и вставил её в магнитофон. И Филатов впервые услышал Flames of Love…

Пришли все старшие классы, начиная с девятого. Остальным была обещана детская дискотека в следующие выходные (Славу, как общественного деятеля, учителя хотели удивить этой новостью чуть позже, чтобы не соскочил).

Полный зал девчонок в центре и пацанов по стенкам – типичная картина для школьного вечера в конце восьмидесятых. На дверях – директор и завуч с такими же повязками, как у военрука, патрулировавшего другие входы, через которые в школу могли попасть нежелательные элементы, падкие до красивых школьниц и кровавых драк. Входов таких было чуть больше, чем мог охватить своим вниманием бывший подполковник, поэтому проникновение всё равно состоялось.

Но для Миши это прошло незаметно. Он весь вечер провёл рядом со Славой, глядя на вращающиеся кассеты, мигающие лампочки индикаторов и море голов в зимних шапках-формовках, мода снимать которые так никогда и не наступила.

Вместо того чтобы идти в зал танцевать, его внезапно накрыл «синдром попутчика», но он тогда ещё не знал этого названия. Оказалось, что в пионерском лагере рядом с чужими людьми он раскрывался легче и полнее, чем в родной школе рядом с теми, с кем учился девятый год. Было не по себе от мысли, что он пойдёт сейчас в зал и будет танцевать так, как умеет (а никто этого в школе никогда не видел). Казалось, что проще и надёжнее сидеть здесь, в полумраке, при свете старой настольной лампы, которая выхватывала только их со Славой носы и руки, смотреть на колышущуюся стрелку индикатора усилителя и не давать ей упасть в красный сектор перегрузки.

Этот уголок диск-жокея обладал для Филатов магической силой. Люди, танцующие на бетонном полу столовой, вообще не представляли, что происходит в углу сцены, где на широком подоконнике возле стола с магнитофонами была навалена куча верхней одежды. Пацаны, приготовив зал, не стали спускаться в раздевалку, а бросили свою одежду здесь. Шапки, шарфы, варежки, «Аляски» – всё было перемешано, словно в миксере. Можно было лечь на эту кучу сверху и подремать под монотонный грохот колонок.

Миша аккуратно повесил на спинку второго стула рядом со Славой свою зимнюю куртку (мама была бы не в восторге, зацепи он ей какой-нибудь гвоздь в полу сцены), отклонился назад, нашёл в ней карманы, сунул туда руки и раскачивался на стуле, иногда давая советы напарнику, который был полностью поглощён процессом, но даже при наличии чувства ритма и умения играть на гитаре включал порой друг за другом совершенно несовместимые песни. Филатов чувствовал его промахи очень точно, а недовольный ропот танцующих девчонок подтверждал его мнение.

Он навсегда запомнил это ощущение – когда зал возмущен темнотой в углу сцены, где в размытом пятне света угадывается лицо того, кто ставит музыку. Общий шумный выдох, а иногда и свист, и крики – были как обвинительный приговор. Хотелось срочно всё исправить, убрать ту песню, что с ходу не понравилась всем, и найти другую, чтобы вверх взлетели десятки рук и ты услышал одобрительное: «Красава, давай, чувак!»

Слава пару раз сделал так, поменяв песню после первого куплета. Когда это случилось в очередной раз, Миша наклонился к нему и шепнул:

– Их здесь человек двести. Под каждого не подстроишься. Если каждый хотя бы раз свистнет, а ты будешь вестись – у тебя кассет не хватит.

Слава посмотрел на него, вздохнул и согласно кивнул. Филатов откинулся обратно на стуле и сам поразился тому, что он сейчас сказал. То, что работа диск-жокея не должна выглядеть как нервные попытки угодить всем и каждому, он понял ещё в школе. Любая композиция – даже та, что разогнала сотню человек с танцплощадки к стенам – не должна обрываться внезапно, словно ты чувствуешь себя виноватым. Аккуратно подбери что-то более интересное, подготовься, включи. С первыми хитовыми аккордами тебе простят все предыдущие ошибки…

На этой дискотеке он впервые заметил, что существуют девчонки, которые танцуют перед сценой и смотрят на диск-жокея. Двигаются крайне однообразно и в ожидании, что их заметят. А вот если заметил и махнул рукой – тут всё и начинается. Тебе покажут фигуру в «ангорке», ноги, обтянутые джинсами, мамины зимние сапоги на каблуках. И ты даже в полумраке увидишь, сколько там на лице косметики с блёстками. Он имел неосторожность приветливо поднять ладонь одной такой, из соседнего класса – и она, продемонстрировав, будто в фигурном катании, всю обязательную программу, решила исполнить и произвольную, пытаясь подняться к нему.

Слава коротко посмотрел на неё и сказал Мише:

– Вот бабы тут сейчас нафиг не нужны.

Спасло их то, что девочка была не очень трезва. Невидимая сила несколько раз оттаскивала её от сцены, не давая взобраться. Лестницу рядом она не замечала. Наконец она смирилась с этим и перешла к показательным выступлениям, но парень на неё старался больше не смотреть.

Слава тем временем прошёлся по Modern Talking, C.C.Catch, в зале прозвучали и Joy, и Sandra, и «Мираж», и Fancy, и ещё много исполнителей, о которых Миша не имел до сегодняшнего вечера ни малейшего представления. ABBA и Boney M он знал плохо, а потому даже не представлял, кто в эти минуты поёт, но зал реагировал восторженно. Кто-то подкидывал вверх шапки, где-то визжали девчонки. Судя по запаху, умудрялись даже курить втихушку за шторами. В целом ничего непредсказуемого не происходило.

Ровно до тех пор, пока на плечо Филатова не опустилась чья-то рука и не дыхнули перегаром из-за спины:

– Пацаны, а чо, Шатунова не будет? А потом медлячок бы какой, у вас тут есть кого позажимать.

Следом он услышал дрянной смешок, обладатель которого этим дребезжащим звуком хотел оправдать просьбу и показать, что все тут типа друзья и понимают, что почём.

Миша оглянулся и увидел перед собой лицо Глобуса – пацана, который ушёл из школы после восьмого класса в «фазанку». Все учителя без исключения вздохнули с радостью и наверняка выпили по бокалу шампанского, избавившись от него. Отличался парень наглостью, смелостью, любовью к дракам и другим проявлением физической силы. Также предпочитал воровать то, что плохо лежит и пить всё, что горит.

Филатов не сомневался, что в кармане у Глобуса спрятан нож. Он хотел сказать, что уже скоро собираются поставить «Белые розы», но вдруг понял, что их нет. Слава принадлежал к секте отрицателей Шатунова и включать его и не думал, о чём и поставил в известность хулигана, про которого раньше даже и не слышал.

– Не понял, – Пацан убрал руку с плеча Миши и зашёл к ним сбоку, наклонившись и заглядывая диск-жокею в глаза снизу вверх, словно жалобно прося. – Как так получается, что я хочу, а ты против?

– Так и получается, – буркнул Слава, начиная понемногу соображать, что одним разговором тут вряд ли обойдётся. – У меня программа, я её с директором согласовал.

«Правда?», – хотел спросить удивлённый Филатов, который впервые услышал о программе, но Слава толкнул его под столом коленкой, и Миша согласно закивал головой, хотя меньше всего ему хотелось продолжать участие в этой беседе.

– Да мне твой директор до ноги, – Глобус сменил интонацию на максимально жёсткую. Тени от лампы ложились на большую стриженую голову, из-за которой ему и дали прозвище, закрывая пол-лица, глаза блестели от злобы и алкоголя, а правая рука зачем-то скрылась в кармане потёртых джинсов.

Филатов тревожно обернулся на входные двери, у которых стояли директриса и завуч. Они разговаривали между собой и не смотрели в зал. Похоже, обстановка беспокойства у них не вызывала. Военрук в недрах школы охранял другие двери. Судя по тому, что им в лица сейчас дышал перегаром бывший ученик – охранял так себе, на троечку с минусом.

– Даже если бы я хотел – у меня всё равно «Ласкового мая» нет, – развёл руками Слава. – Мы его не брали с собой.

Слово «мы» взволновало Мишу. Ему очень хотелось выпасть из разговора, но напарник не давал этого сделать.

– Так я тебе помогу, – выпрямился Глобус; роста это ему почти не добавило. – Крапаль! – позвал он.

Из темноты появилась ещё одна мальчишеская фигура. Крапаль был примерно одного возраста с другом, Филатов его тоже знал в лицо, но никогда не сталкивался в школьном дворе или на улицах квартала – да и слава богу. Местом обитания подобных типов служила старая заброшенная котельная неподалёку. Там они торчали целыми днями, курили, выпивали, что-то жгли, дрались, забирались под самую крышу и стреляли из рогаток по голубям, кидали ножи, играли в карты. В общем, жили насыщенной и крайне бесполезной жизнью. Педагоги старались лишний раз предостеречь своих учеников от посещения котельной, упоминая жуткие смерти от наркотиков, ножей и палёного алкоголя. Именно поэтому для таких, как Миша, каждая встреча с этими хулиганами была настоящим испытанием.

– Чо? – спросил Крапаль. Он подошёл поближе и сунул свою голову между Глобусом и Славой, словно собирался стать между ними посредником в разговоре.

– У тебя кассета с собой?

– А то.

Он вытащил из кармана куртки МК-60 без коробочки с аккуратной надписью «Ласковый май. 1-й альбом». Почерк был очень похож на девчачий.

– Чо смотришь? – спросил Крапаль Филатова. – Моя кассета. Теперь моя. А была – дуры одной из сорок второго дома. Вот нахрена она зимой с мафоном выперлась на улицу?

– Мафон мы ей оставили, – поднял палец вверх Глобус. – Мы ж православные.

Откуда ему в пятнадцать лет пришёл в голову такой аргумент, представить было невозможно, да и вряд ли он хорошо понимал смысл сказанного им слова.

Диск-жокей молча взял протянутую ему кассету.

– Русская? – спросил он так, словно она была измазана в солидоле. – Не, у меня деки «Денон», я такую фигню в них ставить не буду. Потом всё заскрипит, головка посыплется.

Миша не смог скрыть свой разочарованный вздох. Конфликт мог сейчас закончиться, но Слава решил его продолжить.