Властитель груш

– Не буду я тебя убивать, гнида ты эдакая, – налётчик фыркнул; вместо презрительного смешка послышался какой-то мерзкий всхлюп. – Только напинаю слегка по шарам, чтоб урок получше задержался!

Тиллер вовремя успел подобраться, так что башмак встретился с его телом совсем не так смачно, как задумывалось. Но всё-таки достаточно чувствительно, чтоб из его глотки вырвался радующий душу вой. Благослови Господь того, кто придумал остроносую обувку!

– Не лезь к нам в Грушевый Сад, Тиллер! – Карл отвесил ещё несколько увесистых пинков по рёбрам, от которых прикрыться было труднее. – Не лезь в Сад, крыса трущобная!

– Карл! – Лапа Стефана опустилась на плечо и хорошенько тряхнула. – Мы всех воспитали. Пора линять.

Даголо с отвращением взглянул на вымазанные в крови пальцы и приподнял голову. Вряд ли удастся на обратном пути не закапать себе грудь.

– Угу, – буркнул он, отступая на пару шагов от стонущего Тиллера.

Лишь затем чистенький меч вернулся в ножны. Незачем давать трущобному вояке соблазн вспомнить о другом спрятанном кинжале и пустить его в ход.

– Помоги Сику…

Бедолага почти сумел выйти из положения «сидя на заднице» – не хватало ещё потерять его в… в своевременном решительном отступлении.

– Валим, ребята!

Карл недовольно крякнул, присев рядом с брошенной дубинкой, и поплёлся к выходу из ржавого тупичка. Высматривать дорогу приходилось поверх пальцев, что зажимали нос.

Давненько его уже не били по лицу – достаточно давно, чтобы он забыл, как это паршиво! Всё же будь Король Треф хоть трижды ссученным негодяем, в одном он точно прав: на одном мордобитии ехать больно и по итогу совсем уныло.

Подарок матушки

Поздним вечером после закрытия в конторе Треф воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным щёлканьем костяшек на счётах, приглушённым бормотанием и редкими пьяными выкриками с улицы.

Колум быстро пересчитывал выручку. Под светом трёх ламп все черты на его маленьком лице сузились и заострились, зато огромный шнобель будто вытянулся ещё сильнее прежнего. «Сто три… сто пять… сто пятнадцать…», – тонкие губы едва заметно шевелились в тени. Чем дальше, тем меньше он бормотал промежуточные числа и тем живее восклицал: «Ещё на полмарки[15 - Марка – единица веса серебра или золота (около 240 г) и счётная денежная единица, а также крупная монета соответствующего веса]!» – и только затем смахивал капельки пота с покатого лба.

Под конец лета Кальвар успевал основательно нагреваться за день, а больших окон в этом доме не полагалось. Поджарый Колум целиком погрузился в счёт, но и плотно сбитого Якоба Трёшку духота не слишком отвлекала. Монеты он перебирал медленнее, зато работал молча и не останавливался, даже когда промокал ветошью мясистые щёки и приплюснутый нос. Туговатый, но верный и старательный – почти готов тоже возглавить бригаду. Как ни прискорбно, лично оказаться во всех нужных местах хотя бы по очереди за час сам Готфрид уже не мог.

На столе, разумеется, преобладала мелочь. Половинчатые, полные и двойные талеры с профилем архиепископа – сладкий кусок размером аж с одну четвёртую общего пирога. О золоте можно только помечтать. Зато тонкие пфенниги, двушки, трёшки, пятаки и толстые гроши шли валом, так что даже полуграмотный Якоб в устном счёте достиг небывалых высот. Но всё же это деньги. После игр с крестьянами на гуся, мешок зерна или штуку полотна будешь на любой медяк молиться.

Отто Штюмм, первый среди кальварских счетоводов и обжор, записывал результаты подсчёта и суммировал их с внесёнными в книгу записями. Самый тучный из четверых, он стоически сопел, каждую минуту утирался большим цветастым платком и многозначительно кряхтел «Гхм-кхм!» в ответ на особо заметные суммы. От покашливания все три его подбородка колыхались, а линзы в раздвижной оправе так и норовили сползти с блестящего красного носа.

Когда он поправлял стекляшки, его кабаньи глазки казались такими же огромными, как блюдца Даголо. Из-за всего этого Карл и Эрна потешались вовсю, да и сам Старик порой начинал острить, когда они вместе со Штюммом напивались. Готфриду было плевать. Пусть хоть в носу ковыряется за работой – лишь бы гроссбух соплями не вымазал.

Сосчитав последние столбики, Колум сообщил ещё несколько чисел и осведомился, наблюдая, как счетовод делает заметки:

– Не слишком быстро?

– Не, – коротко ответил тот, не поднимая головы. Его короткие толстые пальцы порхали над счётами, как ласточки над утёсом.

– Мать моя, ты что же, всё это запомнил?

– Дурак шоль, гхм-кхм?

Толстяк продемонстрировал восковую дощечку, на которой всё это время что-то помечал стилусом и иногда ловко зачищал написанное. Всю её испещряли цифры; в этой чехарде столбиков и строчек делец едва нашёл только что названные пфенниги.

– Мне не надо все суммы помнить. Только где я их записал.

Оторвав нежный взгляд от серебра, Гёц жестом велел Трёшке собирать деньги и сухо добавил:

– Ладно, у нас есть дополнительные траты, так? Носатый, ты зашёл к Томасу?

– Угу. Его вовсю лихорадит после болота. Доктор Крант говорит, через неделю будет на ногах, но за руль ему лучше не становиться ещё хоть неделю после.

– Передай ему вот. Штюмм, запиши в расходы ещё тридцать шесть.

Шульц передвинул к Колуму три увесистых гроша. В ближайшее время никаких потайных перевозок под носом у герцога не ожидалось, но вечная беда таких делишек – в их внезапности. Придётся раскошелиться, чтобы сдёрнуть высококлассного контрабандиста с койки. Траты, траты, траты…

«Тук-тук. Тук-к-к. Тук-тук», – прозвучала входная дверь. Удары костяшками пальцев, не кулаком, условленная последовательность и длительность – свои пришли. Штюмм спокойно протянул руку к трости с железным набалдашником и поставил её рядом. Готфрид поднялся из-за стола.

– Где сундучок Даголо?

– Тут!

Якоб вытащил из-под стола увесистое вместилище для регулярного баронского сбора. Вид битком набитого ларца разжигал скорбные мысли, так что делец молча протянул подручному последний мешочек и поспешил отвернуться к двери.

– Это Альфи, должно быть, – пояснил Колум, взглядом проследив за тяжёлой палкой счетовода.

Либо так, либо кто-то схватил одного из Треф и основательно поколотил, выспрашивая, как попасть в контору. Рискованная ставка, но такие в игре тоже имеются. Чтобы убедиться, Гёц заглянул в изогнутую трубку с системой стёкол и зеркалец внутри. Цвергская поделка показала ему тонкую фигурку и жизнерадостное лицо Валета.

– Гёц! Колум! Трёшка! Мэтр Штюмм! – воскликнул Альфред Ренер, едва просочившись внутрь. – Как я рад наконец вернуться домой!

– Как Хафелен, гхм-кхм? Ещё не смыло? – вежливо поинтересовался Штюмм, укладывая в пузатую холщовую суму письменные принадлежности.

Валет махнул рукой.

– Скука смертная! Винокурнями и красильнями не воняет, облапошить не пытаются, в карты не играют, девки дурёхи, пиво кислое. Сидишь целый день в гавани и пялишься на кораблики, как идиот. Через день ясно, почему Гёц оттуда дёру дал.

– Это с тобой не играют, – заметил Шульц, складывая руки на груди. – Поблагодарил бы Господа за то, что в тот раз догадался моего папашу на помощь позвать, пока тебе пальцы не поломали.

– Да это уж вечность назад было! А скучал я на той неделе.

Отто степенно кивнул каждому из четверых мужчин, забрал сумку, подцепил трость и побрёл к выходу, покачивая брюхом на каждом шагу. Гёц сделал знак подчинённым.

– Носатый, проводи. Якоб, ты зайди к Боврису и отправь сюда Вольфа, как придёт.

– Гёц, да меня в Саду даже собака не обмочит!

Фыркнув, счетовод приподнял тросточку и стукнул по дощатому полу. Послышался глухой и тяжёлый металлический звук – другой конец палки тоже был окован железом.

– А если даже попробует…

Король Треф пожал плечами и повторил жест. За толстяка он действительно не настолько беспокоился – просто озвучил самый подходящий повод услать лишние уши. Понимание отразилось сперва на лице Колума, затем Трёшки и наконец Штюмма – по мере утолщения.

– Лахтсегели передают привет своему младшенькому, – насмешливо произнёс Альфред, когда оба засова на двери лязгнули снова и они остались наедине.