Индульгенции

Хотелось бы понять, как именно до этого дошло. Мне все объяснили, но я ничего уже не понимала. Сначала была паника, а потом – меня словно ударили по голове, и я начала тонуть. Мне в руки суют кофе, и я отпиваю немного, но кофе слишком горячий, и я обжигаю язык. Хочется еще немного поплакать, но уже нечем. И нужно просто делать какие-то вещи, в которых заложен какой-то смысл – и все это только для тех, кто смотрит со стороны.

Допив кофе, я вытаскиваю телефон и звоню своей двоюродной сестре Юле. Мы не встречались уже год, хотя живем в одном городе. Перед новым годом у нее умерла дочь, но я узнала об этом из третьих рук. Я сослалась тогда на занятость и на то, что у Леши проблемы с работой, хотя я сама ничего толком не делала и не искала возможности помочь своей семье деньгами. Он говорил, что все сделает, а я просто заперлась и ждала чуда. И встречалась с Антоном.

– Привет, Юль.

– Привет, Анечка. Ну, как ты?

Мы находим друг друга только в бедах. Все мы можем объединиться только в бедах – тупые русские люди. Наслаждаемся своей жалкой жизнью, пока что-нибудь ни случится. И потом уже находим своих родных и бывших друзей, которые оказываются не бывшими.

– Поможешь с похоронами? А то я не знаю, как да что, да и…

– Как думаешь, Леше надо знать? – спрашиваю я у Кирилла, позвонив ему после Юли.

– В любом случае, у него запрет контактов, пока он в изоляторе, – отвечает Кирилл. – Можно найти возможность, но оно того вряд ли стоит. Я помогу с похоронами, если нужно…

– Нет, помочь с похоронами мне уже нашлось кому. Нам нужен Леша, – прерываюсь, понимая, что говорю что-то не то и договариваю шепотом. – Мне нужен…

Кирилл снова рассказывает о положении дел, явно пытаясь меня отвлечь, но во мне слишком много…

Антон

…и что меня не покидает чувство, будто мы с ним знакомы. Но я бы запомнил такую лживую номенклатурную физиономию. И определенно приписал ему несколько ярлыков для верности.

Константинов кладет карту в конверт и прощупывает его, словно проверяя, что там еще есть.

– Значит, приобщим к материалам дела сразу после экспертизы.

– Позаботьтесь о том, чтобы экспертиза была проведена как можно быстрее.

– Хорошо. Я Вас понимаю. Посадить невиновного человека для меня грех, – показывает крестик на шее, чем вводит меня в легкое недоумение. – Не переживайте. Все будет в рамках правового поля. Вы ничего не передавали адвокату?

– Нет. А почему вы спрашиваете?

Этот вопрос либо выпал случайно, либо должен меня отвлечь. И как мне это узнать наверняка?

– Я к тому, что мы все понимаем, кто пострадавшая и насколько приковано внимание общественности и отца пострадавшей к процессу.

Опять же – либо откровенничает, либо отвлекает. Вертлявый ублюдок.

– Частные структуры всегда находятся под давлением, и поэтому доверять им не стоит, – продолжает он. – Адвокат может быть перекуплен, и он может попросту дисквалифицировать улики. Но что более важно – с ним договориться вы не сможете, потому что он на ясном глазу будет клясться, что действует в интересах клиента.

– У страха глаза велики?

– Вроде того.

Константинов еще раз пожимает конверт, вроде как показывая, что понимает объем его содержимого наощупь.

– Вы же понимаете, что остаток моей благодарности придет после заседания, ага? – добавляю, на всякий случай.

– Конечно.

– И мой личный интерес должен быть никак не отображен в дальнейшем.

– Безусловно.

После выхода от Константинова, я обнаруживаю два уведомления на мобильнике.

«Zuvielzeit»

Это смска от нее.

И пропущенный от Леры. От Леры, который наверняка знал, как серьезно то, что было у него на записи, и ничего не делал. Этот коллаж сообщения и звонка лишний раз напоминает мне о том, что геи в Европе – просто геи. А в России даже геи – какие-то пидорасы. И несмотря на приток беженцев, войну в Сирии и прочее дерьмо я хотел бы вернуться туда…

Леша

…отпивает свой кофе и покачивает головой.

– И что, будет хуже? А? – усмехаюсь ему в лицо.

– Ты явно недооцениваешь нашу работу, – вздыхает, будто правда чем-то опечален. – Ты только вышел из изолятора, и это путешествие должно было тебя чему-то научить.

– А именно?

– С представителями власти не надо спорить, – он снова закуривает; как всегда, чтобы позлить меня. – С нами надо дружить.

Я молчу. Не знаю, что меня так переклинило в тот раз, когда я хотел срочно позвонить адвокату. Просто достали эти уроды, которые со мной даже не разговаривали. А вот с Константиновым я бы не хотел разговаривать, а он наоборот так и трется.

– Смотри, нам нужно приобщить к делу анализы крови жертвы. Это улика защиты, по идее, но я тоже имею право ее задействовать. То есть, я могу изменить требование в рамках применяемой статьи или просить о переквалификации дела, если считаю это справедливым. Понимаешь?

– И что нужно?

– Так вот, анализы крови есть. С наркотой. Но у лаборатории есть сомнения в их подлинности, нужен повторный анализ, а средств в бюджете на все не хватает. Нужен мой запрос.

– Ты денег что ли хочешь?

– Все хотят, Леша, – нагло усмехается. – Но я-то предлагаю тебе сотрудничество.

– Ни хрена вы не докажете. А если докажете – запрете на поселение, а я выйду по УДО. Я все знаю.

– Не зря ты сменил адвоката, – опять вздыхает, как баба, и тушит сигарету в пепельнице. – Тогда у меня все. Ты только подумай на досуге, почему твой адвокат ни разу не обмолвился об анализах крови. Ладно?

– Ага, – бурчу, просто мечтая вернуться в камеру.

– Кстати, тебе понравились праздники в СИЗО?

Молчу, потому что ответить на такое – слишком унизительно.

– Просто в рамках правового поля я вынужден буду просить продлить арест. Суд у нас не сильно торопится. А у обвинения улик достаточно.