Индульгенции

– Заработаем кучу бабла на этом, – хихикает Ольга и начинает сползать по мне вниз, но я знаю, что она просто дразнится.

Она проводит лицом по части прикрывающей меня белой простыни, где явственно отпечатался мой утренний стояк. Недолго ласкает щеками через простыню неуверенно покачивающийся член. Смеется, встает и спрыгивает с кровати. Я даже рад тому, что она ничего не стала предпринимать. С годами это становится гораздо проще. Первое время всегда хочется друг друга по-страшному, новизна ставит препятствия, а страсть их сметает. Потом секс становится либо более разнообразным и даже извращенным, либо обыденщиной, на которую не так уж много надежд. Сейчас я понимаю, что второе у меня с Ольгой вытянулось во весь рост. Но дело, конечно, не только в сроке.

Рабочий день не задался. Выжрав с утра самую здоровую банку «ред булла», я ощутил такой дьявольский прилив сил, что за три часа оформил всю документацию за отчетный период, подлежащую отправке генеральному в течение дня. Всю вторую половину дня я просто тупил на «вконтакте» и прочих увеселительных сайтах, параллельно высылая отчеты, якобы собираемые в реальном времени и лениво отвечая на звонки подчиненных. Это было для меня редкостью, но иногда я позволял себе расслабиться, если считал, что достаточно неплохо поработал. Когда ко мне решил нагрянуть директор, я инстинктивно дернул «альт-таб», и на весь монитор расползся отчет, который я должен был готовить в это время.

К вечеру мы с Ольгой решили, что никто ничего готовить не будет, и мы ужинаем в «Двух палочках» на Невском, потому что ей захотелось чего-нибудь попроще, поэкстремальнее. Я лениво лакал крем-суп из лосося, потому что остальное меню мня почему-то жутко раздражало и я был не голоден. Ольга уплетала «филадельфию». Меня раздражали ее повышенная любезность с косоглазым пареньком-официантом, его ехидный взгляд, сползавший с блокнота для записи заказа на ее декольте, но я молчал.

– Нас приглашают на свадьбу будущие Ивановы, – сообщила мне Ольга.

– Круто, – кивнул я. – Ты хочешь туда пойти?

– Конечно! Шутишь? – она несколько возмутилась моим тоном, потому что по нему сразу стало ясно, что я не хочу идти на эту дерьмовую свадьбу ее слабоумной подруги-парикмахерши и какого-то менеджера по продажам, приехавшего то ли из Тобольска, то ли из Мухосранска. – Лидка меня с тапочками съест, если я не явлюсь.

– А если я скажусь занятым?

Ольга отложила палочки и посмотрела на меня с явным укором – когда она так делала, ее черты лица становились разительно острыми, раздражающими. Я махнул рукой и, отбросив ложку в сторону, стал допивать крем-суп прямо из миски.

В тот вечер мы прогулялись по летнему городу – просто, незатейливо, без особой цели. Вечером у нас был бурный секс, каких давно не бывало. Когда Ольга уснула, положив голову мне на грудь, я долго смотрел в потолок, пытаясь понять, что же я чувствую по отношению к ней и на сколько этого еще хватит. Не понял. Уснул.

Мы сидим в местном ресторане и попиваем вино, ожидая, пока мне принесут что-то мясное, заказанное Ольгой. Она уже получила свою рыбу и сейчас немного обеспокоена фактом, что я не стал ковыряться в меню, как было принято у меня в новых заведениях, а просто предложил ей самой заказать на свой вкус. Я говорю, что надо бы сходить к местным горам, половить острых ощущений. Ее успокаивает тот факт, что я проявляю хоть какой-то интерес к реальности вокруг, потому что вчера мне было не до этого. Я прикидываю, во сколько обойдется реализация моего же предложения. Моя кредитка страдает уже который день, но это лучше, чем бесконечно менять наличку. Ну, по крайней мере, мне такие обмены кажутся бесконечными.

Иногда я задумываюсь о том, как вообще выходит, что такие средненькие, обычные люди, как я и Ольга, не страдают недостатком денег и жизненных удобств.

Ольга перекладывает бумажки и переправляет данные в документах, используя интернет, и имеет за это полторы тысячи долларов. Я перекладываю бумажки, строгаю отчеты, измываюсь над торговыми представителями и получаю за это около трех тысяч плюс всяческие компенсации – разумеется, все это серыми. Мой официальный оклад – двадцать пять тысяч, и я вроде как не ропщу. Есть и другие люди. Кто-то спасет человеческие жизни и имеет тридцать российских. Кто-то убирает улицы и имеет десять. Но все они не имеют высокого уровня негативного стресса, а я имею, поэтому мои доходы обоснованы. В конце концов, каждому из нас платят столько, сколько мы стоим. Я не знаю, сколько стою я, поэтому не готов открыть свой бизнес – ведь в таком случае мне придется платить себе самому.

– Ты прикинь, Сашку Мельникова уволили по статье, за коммерческий шпионаж, – Ольга наивно считает, что эта новость должна меня поразить до глубины души. – Докопался, блин. Теперь еще, говорят, его могут посадить.

– Круто.

Каждый копает, где может и как может. Я никогда не осуждаю тех, кто добывает деньги преступным путем – разве что, тех, кто обирает инвалидов, пенсионеров – то есть, немощных, неспособных сопротивляться. В наших краях стать по-настоящему успешным человеком без подвязок – примерно как построить коммунизм. План на теории есть, но с реальностью общего имеет меньше, чем ничего. Я тоже на свое место, конечно, упал не с улицы. За моими плечами институт, получение пожизненного отвода от всякого дерьма вроде армии и сборов, старания родного дядьки, пообещавшего после гибели моих родителей, что я не пропаду. Его усилиями я и попал не на место сраного стажера в захудалой двухэтажной конторке с окладом, достаточным на оплату кредитов за «фокус» и «однушку» в Девяткино, а в приличную организацию на солидных условиях. От дядьки я получил одно-единственное наставление, и звучало оно: «Не охеревай». Большего и не требовалось. Я не прыгал выше планки, а планка методично поднималась, и все были довольны.

Я и сейчас, вроде как, доволен.

Вспомнив тот ужин в «Двух палочках», я сразу вспомнил другой – несколько месяцев спустя, в «Траттории Роберто» на Фонтанке. Тогда я вроде как случайно задал Ольге вопрос – знакома ли, мол, она с одним пареньком, моим дальним родственником, недавно переехавшим в Питер. Она сказала, что нет, что никогда его не видела. У меня же информация была несколько иной. Тогда я испытал это омерзительное чувство, которое ненавижу до глубины души. Оно вырастает само собой и начинает манипулировать мной, вне зависимости от разумных контраргументов в его адрес. Сейчас оно стало слабее, но память четко рисует его портрет.

Удушье. Ощущение, что желудок и пищевод сжались, и аппетит, даже если он и был, пропал начисто. Кусок не лезет в горло. Я ощутил тогда это все сполна, замолчал, и спустя пару минут Ольга осторожно поинтересовалась, в чем дело, а я промолчал, потому что счел нетактичным начать устраивать ей допрос, тем более, что ничего криминального я не узнал, и раскалывать ее было, по сути, не в чем. Ну, кроме того, что она завуалировала определенный вечер, в течении которого тусовалась в странной компании, тогда как я предполагал, что она с подругами. Сильнее всего меня коробило то, что этот вывод я сделал сам, и что тогда она не говорила мне, что не будет яшкаться с компанией из пятерых пьяных ублюдков с вечно распухшими яйцами и двух невменяемых шалав гостиничного типа. Но никаких фактов против ее верности не было, и я заткнулся. Подавил в себе ощущение уязвленности, горечи, мимолетного разочарования. Выпил еще вишневого сока. Откинулся на спинку стула. Снял галстук. Приклеил к лицу благородную мину человека, любующегося своей женщиной и счастливого от факта обладания ею.

За столиком справа сидит стайка молодых людей дворовой внешности. Я не совсем понимаю, по какой ошибке они попали на этот курорт, и на местных уж точно не тянут – причем, не только по языковому критерию. Скорее они тянут на тех ребят – «пацанчиков», которых можно увидеть во дворе с бутылками «балтики» и «невского» в компании своих милых синющих «телочек». Они обсуждают мусульманство. Один из них возмущенно сообщает друзьям, что мусульмане, мол, бросают все свои дела, даже разговор с собеседником, если наступает время их намаза. Более того, отхлебнув пива, добавляет он, эти товарищи еще и носят у себя в кармане свернутые коврики для совершения молитвенного ритуала. Вся компания немного зависает, потому что никто не уверен – посмеяться над этим или проявить уважение к чужой религии, как нынче рекомендует уголовный кодекс. Судя по крестикам на шеях многих, они православные христиане, но мне кажется, что ни один из них не только не сможет перечислить десять заповедей, но и отличить на глаз семь смертных грехов от семи гномов.

Нас обслуживает официантка непритягательной внешности с потрясающе уродливыми очками в оправе из двух неправильных овалов. Я поражаюсь иногда тому, как люди непривлекательной и даже отталкивающей внешности умудряются покупать и одевать вещи, которые попросту делают из них чудовищ, вместо того, чтобы пытаться мало-мальски украсить себя. Официантка доливает Ольге «шардоне».

Слева брюнетка с огромными сочными сиськами, щедро приподнятыми маленьким лифчиком и обрамленными платьем, заканчивающимся на уровне сосков – так, что видны краешки их ареол, возмущенно заявляет, что открытие церкви летающего макаронного монстра в стране – это кощунство по отношению к православию. Я не понимаю, почему всех «руссо туристо» здесь так понесло на религию, но догадываюсь, что это, опять же, как-то связано с последними принятыми законами на тему терпимости к вероисповеданию ближних. Брюнетка хороша. Она продолжает распространяться на тему того, как мало внимания уделяется духовности в современном мире и, закидывая в себя остатки белого вина из немаленького бокала, жестом требует у ближайшего официанта налить еще. Я не сразу замечаю, что между ее сисек аккуратно запрятался довольно массивный черный христианский крест. Когда Ольга замечает, что я уделяю внимания этому моменту, она едко улыбается, потом театрально надувает губки. Я улыбаюсь в ответ, вроде как виновато. Идиллия.

– Слушай, а Светка вышла-таки замуж, – выдает Ольга, отпив вина.

Светка – ее двоюродная сестра. Они довольно близки, и Светка раздражает меня гораздо сильнее, чем Ольга в месячные и эти отвратительные черные тальятелле с огромными глазастыми креветками за тридцать евро вместе взятые.

– За того агента по недвижимости, с которым год жила, – продолжает Ольга. – Я вообще заметила в последнее время среди людей тенденцию выскакивать замуж побыстрее, соображать детей по молодости, пока не поздно. Может, и нам что-то такое замутить, а?

Я не очень понимаю, всерьез она или в шутку, но наш возраст и финансовый статус вполне позволяет заговорить о браке и детях всерьез. Вот только есть еще кое-что, что несколько меняет ситуацию.

– Не знаю… – заминаюсь.

Господи, как бы я хотел трахнуть эти сиськи…

– …мне кажется, что это… – снова заминаюсь.

…взять эту суку, сорвать с нее крестик, воткнуть длинной частью ей в зад и посадить на него, а потом просунуть между ее сочных буферов…

– … не самая лучшая идея на данный момент. Я уже говорил, что институт брака, как мне кажется…

…и кончить прямо между них, залить ей всю грудь спермой, а потом заставить все стереть руками и сожрать.

– …несколько изжил себя. Нам ведь и так неплохо, а?

– Да, я слышала все это и раньше соглашалась с тобой, – жмет плечами Ольга. – А сейчас начинаю задумываться об этом. Ну, знаешь…

Она не продолжает. Принимает расстроенный вид, и мне даже кажется, что она действительно несколько расстроена. Смотрит в тарелку. Измельчает вилкой зелень. Возможно, ее действительно расстроила моя позиция и то, как я ее высказал. Это значит, что она еще что-то чувствует, что для нее что-то имеет ценность. Она чувствует, что что-то во мне не так. Я, наверное, должен бы обрадоваться этому, но по факту мне плевать. Я вижу кое-что другое.

Я отрезаю маленький кусочек мяса, кладу его в рот, долго и упорно, с сизифовой настойчивостью жую его, но проглотить не могу. Быстро протискиваю кусочек за щеку и тактично отпрашиваюсь в туалет.

Захожу в кабинку, выплевываю мясо в унитаз. Захлопываю крышку и сажусь на нее. Я не знаю, почему все так часто повторяется. Иногда мне кажется, что вся моя жизнь – сплошной набор репликаций одних и тех же моментов. Повторения дней. Повторения моментов. Повторения ощущений. Желудок отказывается принимать еще что-то. Я ощущаю, как внутри все сжимается, и представляю себе Ольгу в свадебном платье. Хныкаю. Спускаю воду в унитазе. Стараясь не зацепить взглядом свое отражение в огромном зеркале, выхожу из туалета.

Сразу же ловлю с ближайшего столика стратегически важную информацию на английском о том, что WikiLeaks «выгрузил» в Сеть около четырехсот гигабайт разоблачений, но все они под ключом, а ведь так хотелось посмотреть. Прыщавая девчонка, которой это все с фанатизмом рассказывает паренек в очках, явно скучает. Я был бы готов ее развлечь, не будь она страшнее моей половой жизни в 14 лет и не жди меня еще пока Ольга.

Сажусь обратно.

– Тебе нехорошо, милый?

Подтягиваю уголок рта в ответ.

– Нормально. Что-то аппетита нет. Наверное, этот сок испортил.

Логика моего суждения запредельно стройна, но Ольгу это не смущает, да и вряд ли она вообще меня слушает. Я смотрю на нее украдкой, стараясь не поймать ответный взгляд. Черту я пересек. Но застрял где-то посередине. Я ничего не чувствую. Вообще не понимаю, что делать дальше.

– Ты меня любишь?

Вопрос заставляет Ольгу замереть, медленно поднять взгляд на меня, отложить вилку, которая только прекратила издеваться над зеленью и принялась за рыбу. Рыба оказалась удачливее.

Ольга мнет губы, легонько чешет щеку, облизывает губы.

– Странный вопрос, милый.

– А что такого? Я его никогда не задавал.

– Я тебе тоже. Мы, вроде как, договорились не парить друг друга формальностями, а руководствоваться чувствами.

Золотые слова. И ведь она не врет – она так и делала всегда. Вопрос лишь в том, куда она вставляла здравый смысл, чтобы все, что она строила чувствами, не рухнуло, как замок из песка, построенный малолетним инвалидом по уму. В моей голове крутится фраза «Два с половиной года».