Индульгенции

– Наверное, да. Но ты не хочешь ответить?

Она улыбается – натянуто, с горчинкой. Кладет руку на мою, безвольно протянувшуюся вдоль стола. Наверняка, ощущает холод. Я сейчас, наверное, также холоден, как когда-то была залитая чем-то серым и бесформенным рыба на тарелке Ольги. В моей голове крутится фраза «Два с половиной года вдребезги». Забавная фраза. Даже смешная.

– Давай, не будем конкретизировать. Мы вместе, и мы чувствуем друг друга, ведь так? Этого достаточно, правда?

– Ну, да, – киваю я. Мне не нужно больше ничего говорить. Ей тоже. – Ты права.

Вопрос оказывается исчерпан. Я сам удивляюсь тому, что в глубине души ждал хотя бы красивой лжи. Женщине легко соврать о чем-то практическом, ощутимом, о том, что можно пощупать, но она принципиально будет демонстрировать свои чувства, чтобы сохранить последний фиговый листок, прикрывающий свою лживую сущность. Не все женщины такие, я знаю.

Это я такой везунчик.

Я практически никогда не поднимал руку на женщин. Это даже странно, с учетом того, с какими интересными личностями мне приходилось иметь дело, и сколько раз меня подмывало не доказывать свою очевидную правоту словами или демонстративным уходом, а ударом в область лицевой структуры украшенного сиськами и наивными глазками раздражителя. Единственный раз, когда я допустил применение силы, имел место быть как раз при Ольге. Она вывела меня из себя своими воплями настолько, что я оттолкнул ее в комнату, как бы намекнув, что ей пора прилечь и остыть, иначе ее ПМС разрушит ее жизнь. В каком-то плане это помогло, потому что, треснувшись об пол, она молча отказалась от моей поспешной помощи, подошла к кровати и улеглась. Я ушел. Вернулся с извинениями, огромным букетом и еще какими-то там увещеваниями. Она дулась еще где-то сутки, и у нее все прошло, благо, реальной боли она не испытала. Вот только у меня ровно в момент, когда у нее отлегло, на душе завелись дикие саблезубые кошки и начали скрести во всю силу.

Я понимал, что не ощущаю себя виноватым, что все извинения были ложными. Понимал, что по сумме ее достижений и сказанного в тот день, ее следовало как следует огреть по темечку плазмой, но вместо этого я пытался просто отстреливаться. В итоге, я ощущал себя униженным и подавленным. Вопреки традициям последнего времени, я пошел прогуляться через город, в летний выходной. Припарковав машину в районе «Адмиралтейской», я пошел на Дворцовую, чтобы вспомнить детство и юность, в которых гнездились еще теплые ассоциации с этими местами. Взрослая жизнь принесла Европу, всяческие разновидности южных курортов, лыжные курорты и обычная, характерная для простолюдинов прогулка в центре города стала чем-то экзотическим, чужим, как шаверма у метро для завсегдатая хороших ресторанов.

На Дворцовой, только я вышел с проезжей части на пешеходную зону, ко мне подскочила девушка в костюме гусара с неимоверно высоко задранными корсетом сиськами и спросила, можно ли меня арестовать на несколько снимков. Я хотел ей мило улыбнуться, просто за ее сиськи и милое личико, но что-то меня остановило, и я, просто гавкнув «Нельзя», продолжил путь. Направившись в сторону Миллионной, я ощутил жуткую вонь дерьмом и, оглянувшись, понял, что все в порядке – на площади стояло пять колесниц с понурившими головы лошадьми. Лошади выглядели настолько печально, что мне сразу вспомнилось стихотворение Маяковского из школьной программы. Эмоций у меня это, впрочем, не вызвало, и я пошел в обход к Дворцовому мосту. Перешел его, ощущая омерзение от трущихся через толпу вонючих велосипедистов, вопящих малолетних идиоток и толп гастарбайтеров.

На Стрелке, на спуске к воде, мужик в рубашке и брюках активно предлагал прохожим выстрелить из сомнительного вида золотистой пушки в сторону Невы. Успеха его призывы не имели, и, когда к нему подошли актер в костюме Петра и какая-то телка в бордовом платье с ним, мужик, по крайней мере, обзавелся компанией для болтовни. Затем ко всей этой пестрой компании подошла другая – из двух теток в солнцезащитных очках на пол-лица, двух маленьких девочек и паренька лет десяти. Дети захотели сфотографироваться с довольно стремно смотревшейся царственной парой, и их желание удовлетворили. Потом Петр стрельнул у одной из теток несколько сигарет, вежливо поблагодарил, и сладкая парочка выдвинулась вниз, к воде. Дети стали тормошить пушку, но из нее так никто и не выстрелил. Мужик с пушкой заболтался с одной из теток, хлещущей пиво из стаканчика. Они довольно долго курили, и она довольно внимательно слушала его рассказ о том, как он гладил свою рубашку и еще о чем-то там.

Для меня все это было экскурсом в неизведанное. Я здорово отвык от всего того бессявязного бреда, который происходит летом в этом городе. Я забыл про Ольгу, ее самомнение и мои страдания из-за него.

Одинокая и не очень красивая девушка, сидящая на гранитной стене с пачкой ряженки и толстой книгой и охраняющая свою и еще чью-то сумку, смотрелась как-то жутко, и я решил пойти дальше. В итоге, пошел обратно, к машине.

Действительно, стало легче.

Ольга загорает, натершись каким-то дорогим до изумления средством для защиты кожи. Она с серьезным видом утверждает, что с ним она может лежать хоть в километре от солнца, и ее кожа не обгорит и не иссушится. Она плохо училась в школе.

Мальчик с надувным матрасом неопределенной расцветки улетает с разбегу в море. Родители, видимо, только сейчас заметили его побег и пытаются докричаться до него через дым своих сигарет, но выходит не очень.

Девушка в майке с надписью «Wakeupyourlife» сидит в шезлонге, и ее плечи ярко-красного цвета. Видимо, у нее нет волшебного крема, как у Ольги, но у нее есть неплохие сиськи, и она явно не русская, и это возбуждает.

Я пытаюсь расслабиться, спокойно полежать, позагорать, но выходит скверно. Как оказывается, и безбрежного моря, и наполненного солнцем воздуха мне сейчас мало, чтобы забыть о том, что меня ведет то ли к пропасти, то ли к взлету. В воздухе царят блаженство, далекие крики чаек, визг детишек. Откуда-то справа Джоан Осборн орет о том, что бог мог бы быть одним из нас. Это снова приводит меня к мысли о православной брюнетке и ее грудях. С другой стороны, у кого-то в мобильнике раздается «О боже, какой мужчина», и мне становится мерзко, но мелодию вовремя останавливают. Здесь, вроде как, не так уж много народа – благо, курорт не из общественно доступных, – но все равно людей, и особенно – русских, больше, чем мне хотелось бы. Но на частный сектор на пляже я раскошелиться не готов, хотя Ольга предлагала оплатить его сама. Мне было бы там еще менее уютно. Наедине с ней я бы сейчас точно свихнулся.

Я умудряюсь расслабиться и уснуть, а когда просыпаюсь, не обнаруживаю ни Ольги, ни ее маленькой сумочки, только пустой шезлонг. Передвигаю спинку своего к стоячему состоянию. Я немного обгорел, но дремал явно не долго. Пытаюсь отследить следы на песке, но ничего не выходит. Осматриваюсь и нахожу взглядом крытый пляжный бар. Былой опыт подсказывает, что заскучавшая Ольга могла двинуть только туда. Я горько усмехаюсь тому, насколько хорошо ее знаю, когда вижу ее за стойкой – болтающую, смеющуюся. Какой-то испанец или вроде того явно пытается ее закадрить, а его резервный вариант – блондинка с солидными формами, но без какого-либо макияжа, сидит рядом и тоже хихикает, попивая пина-коладу из бокала с развесистым декором. Когда парень пытается приблизиться к лицу Ольги, она со смехом отмахивается от него и немного отодвигается. Я мысленно ставлю ей плюсик. Когда же этот южанин нагло хватает ее за талию и придвигает вместе со стулом к себе, она просто смеется и не сопротивляется, и все встает на свои места. Я осторожно смотрю на нее, и спустя короткое время она меня замечает, хотя практически не подает вида. Что-то объясняет парню. Тот разочарованно цокает языком и предлагает соседке Ольги потанцевать. Та пожимает плечами и уходит с ним туда, где лучше слышно лениво сводимый местным диджеем долбежный хаус. Ольга машет мне рукой. Я ухмыляюсь, иду к стойке. Мне уже плевать. Хотя, если честно, желудок снова сжался. С этим действительно ничего так быстро, как хотелось бы, не поделать.

В очередной раз убеждаюсь, что земля – квадратная, и всех нас закидывает по одним и тем же углам. Уж здесь-то я точно не планировал встретить Мишу Чиркова – моего экс-коллегу по «Санрайзу» – конторе, закончившей свой век совершенно бесславно. Мы встречаемся в мужском туалете, моем руки, жмем их друг другу и выходим покурить.

Миша рассказывается, что после облавы ОБЭП в «Санрайзе» и краха этой «молодой и динамично развивающейся компании» дела у него пошли только в гору, и он не жалеет ни о чем. Говорит, что планирует купить новую хату в Приморском районе и расширить загородный дом до семиста метров.

– Надолго здесь?

– Да нет, на недельку, – он активно жестикулирует, мимка на пределе; возможно, кокаин. – Приехал с одной, дочь важной шишки в «Роснефти». Надо окучить и произвести впечатление.

– Истощить кредитку? – по-доброму подначиваю.

Он толкает меня в плечо, и мы оба смеемся, и это уже не та реальность, где я жду точки невозврата.

– А ты-то как сам?

– Да, потихоньку, – жму плечами и смотрю вдаль. – Со своей тут. Нынешней.

– А говоришь, как про бывшую.

– Да?

– Ага. Может, ну их, и пойдем, да нюхнем? – без обиняков предлагает Миша.

– Не. Не сейчас.

– А у тебя есть номер Аслана? Который всякие редкости доставал.

– Есть.

Я даю ему нужный номер, и он долго молчит, и я тоже, но никто из нас не уходит.

– Я пока не буду ему звонить, – вздыхает он почему-то. – Но чувствую, в какой-то момент, мне припрет. Не могу жить скучно, знаешь? Не угорать.

– Понимаю.

– А ты?

– А я отдыхаю. Фильтруюсь, адаптируюсь. Но созвонимся как-нибудь.

– Конечно. Ну, я погнал. Пора прочищать зойкины скважины.

– Зайкины?

– Нет, зойкины. Она – Зоя, прикинь?

– Страшно себе представить.

– Сиськи – лакшери, – улыбается во все зубы Миша, машет рукой, отворачивается и уходит.

Я долго смотрю ему вслед, наблюдая за тем, как отдаляется мое убежище от Ольги. Или от того, что я сам себе надумал в ее лице.

У меня нет его номера. И у него – моего.

Я думаю только об этом, возвращаясь на пляж, где уже лежит уставшая от коктейлей Ольга.

Серега позвонил мне в тот вечер нежданно-негаданно. Твердил, что надо поговорить. Его голос уже намекал на то, что случилось нечто страшное, и у него, быть может, есть последний шанс что-то исправить. Правда, по тому, как он произнес в конце разговора «давай», можно было сделать вывод, что шанс уже исчерпан, и ему просто надо высказаться. Так, в общем-то, и вышло.

Мы встретились в кафешке недалеко от моего дома. Серега был на взводе. Его потряхивало, и речь его была обильно сдобрена чем-то крепким, хотя он и был за рулем. Сомневаясь, что он принимал корвалол, я поинтересовался, какого хрена он поехал пьяным.

– Какая разница? Дай мне в морду.

От такого предложения я, несмотря на его соблазнительность, признаться, опешил.

– Поехал вконец?