История села Мотовилово. Тетрадь 10 (1927 г.)

– И Россия-то велика!

– Тогда обратись в Нижегородскую губернию и сразу же меня отыщешь!

– И она просторна!

– Тогда вот, что понаведывайся в Арзамас, а там тебе любой мужик скажет, в которой стороне село Мотовилово находится! Пока до Мотовилова то добираешься немало лаптей поизносишь! – не отступая от закомуристого разговора, шутника Николая, передавал ему свои возражения, тоже видать балагур, пустынский мужик.

– А уж, если, ты окажешься в Мотовилове, тогда тебе любой ребенок скажет, где проживает Николай Сергеич Ершов! Кто он такой, что из себя представляет, чем занимается, что в хозяйстве имеет и какие планы в голове у него возникают. Вот тебе и весь мой адрист! – закончил свой витиеватый разговор Николай с незнакомым мужиком, – норовя выпросить у него еще табаку, чтоб было чего курить на обратном пути.

А в другой стороне, около увязавшего воз Семиона Селиванова шёл другой разговор. К Семиону подошел рыжий, пожилой, пустынский мужик и спросил его:

– Слушай-ка дедок, ты ведь из Мотовилова? Аа!

– А что?

– Дружок мой, там у вас проживает. Вместе с ним мы на гражданской войне воевали. Не знай жив он, или нет?

– А кто он такой? – полюбопытствовал Семион.

– Гришка Семин!

– Как же, как же… Жив он. Живет он, как раз у меня в ж..е. Мой-то дом окошками-то в улицу глядит, а Гришка-то своим домом, мне как раз в зад упер. У нас дворы-то, видно, сполились. Гришка-то, еще, мне близким сродником доводится, а его-то мать Оксинья, мне троюродной сестрой доводится, а мы с Гришкой-то кумовья. А вообще-то он мне двоюродный племянник, – так с большими подробностями, разъяснял Семион, о родственных узах между им и Гришкой.

– Ты уж тогда, передай им с его бабой, по большущему привету от меня лично, скажи ему, мол твой друг из Пустыни Фролка Харитонов, приветы передал!

– Скажу, скажу. Непременно передам твои приветы Гришке, как только приеду домой, сразу и скажу!

– Ну вот, спасибо! – поблагодарил Фролка Семиона.

Всю дорогу, Семион твердил про себя, чтобы не забыть о фролкиной просьбе, а как стал подъезжать к Мотовилову, из головы выдуло, запамятовал. По приезде на место и разгрузившись, мужики разъехались по домам, чтоб распрячь лошадей и снова собрались в доме Крестьяниновых, чтоб, после трудов праведных, выпить и закусить.

– Ты Семион Трофимыч, больно скоро опьянел! Не успели по первому выпить, а ты уж захмелел! – на ухо проговорил Николай Ершов Семиону, сидевшему с ним рядом.

– Я с утра нежрамши, вот самогонка-то и бо?рит. Вот это зараз сгогочу и спать захочу! – подвигая к себе тарелку с жареной картошкой проговорил Семион Николаю.

– Смотри с голодухи-то не объешься! – полушутейно предупредил его Николай.

– А ты, что плохо закусываешь? – спросил Семион Николая.

– А зачем я много буду есть сейчас, коли завтра опять есть захочу, – отшутился Николай. – Я мясо мало ем, а вон какой толстяк! Любой мужик в меня влезет и во мне повернется, –самовосхваляюще проговорил Николай.

– Нет, а у меня с голодухи брюхо к спине подвело! Так-что, на чужбинку-то, я поем, у приволья-то досыта, доотвала!

И он дорвавшись до привольного хлеба навалился так, что чуть не объелся, еле успел на двор выпорхнуть. По прибытии со двора, Семион снова сел за стол и разговорившись стал восхвалять хозяина.

– Мне, Федор Васильич, твою выручку, перед богом не замолить. Помнишь, весной-то я к тебе с просьбой обратился насчет хлеба, а ты сказал: «Есть у меня немного залежалой ржи, разве выручить?» И выручил! Спасибо тебе за это, век не забуду! А мне только бы до жнитвы дотянуть, а там… И нынче вот у вас лафа! Ешь сколько душа желает! Спасибо Федор Васильич, – невнятно разглагольствовал подвыпивший Семион. Вообще-то, он когда трезв, разговаривал мало, и в беседу ввязывался без особого азарта, с неохотой. Имея, свою манеру разговаривать с людьми, если она велась за столом, то он обычно облокотившись обеими руками о стол, закрывал рот и нос сложенными лодочкой, наподобие ракушки, ладонями. И когда ему нужно было, что-либо сказать, он размыкал “ракушку” и скупо выпустив несколько слов, ракушка снова закрывалась, до следующего изречения. А вообще-то среди разговаривающей компании сидел “букой”. Подали по третьему стакану. Семион с большим аппетитом поднес стакан к полуоткрытому рту. Сквозь донышко стакана, видны были его увеличенные стеклом, лацкающие о края стакана, полусгнившие зубы и лакающий рот, со всеми его розоватыми внутренностями. К исходу он налычелся как Зюзя и и болтливо развязал язык.

– Когда я выпью, всех богаче бываю! – осмелев, басисто горланил он.

– Но ведь, богатство-то твое обманчиво, и только когда пьешь! – урезонил его хозяин дома Федор. – Вот ты баишь богатый бываешь, а сам баил, что у тебя копейки рисовой за душой нет! – ввязался в разговор Ершов.

– Как нет? – возразил Семион. – Я только вчера на улице нашел старинный медный пятак и не поднял его.

– А что?

– А так! Наклонился, глянул, а он кверху-то решкой летит.

– Ну и, что; поднимал бы и клал его в карман, чай решка-то непомеха! – подзадоривал Семиона Николай.

– Как не помеха! Ведь решка-то не к счастью!

– Эх ты, какой недогадливый! А ты бы поднял, в руках-то перевернул бы три раза. Вот и орлом бы он у тебя на ладони очутился, – поучал Семиона Николай.

– Ну я этого не знал, – спохватился Семион.

– Пойду его поищу может найду. Он в траве валялся. Я вот, удивляюсь, кто не пропивает, куда же деньги девают? – ни к кому не обращаясь вопросил Семион.

– Я вот, например, крупные-то под матрас кладу, а мелкие-то курам, выбрасываю, а они их, что-то не клюют! – отшутился Николай. – А если, к примеру, в город за каким-либо, товаром ездить приходится, то семье своей, я каждый раз по калачу привожу. Вот денежки-то и расходуются, а ты говоришь: куда деньги деваются! – добавил к разговору о деньгах Ершов.

– А я вот, хотел было одеяло купить, а то одеваюсь шубой, а вголова-то кладу Дарьин кафтан, а оно непомерных денег стоит, а деньжонки-то в кармане присмирели. Но все-же голицы новые купил! – с добродушной улыбкой высказался Федотов.

– Слушай-ка Семион Трофимыч, возьми у меня плуг на подержанье. Он мне пока не нужен, замени соху-то, я соху-то давно на дрова исковеркал! – расщедрившись под хмельком-то, предложил свой плуг Ершов Семону.

– А ты, что без плуга-то делать будешь? – поинтересовался Иван.

– Да так, решил без плуга, пропадай моя телега все четыре колеса! – поговоркой, отшутился Николай. – А по правде сказать, я собрался двухлемешный плуг приобрести. В журнале “Сам себе агроном” я вычитал, что такие плуга в Нижнем Новгороде продаются.

– Ты Миколай, видимо, хочешь по-новому, по-научному землю-то пахать, культурным хозяином заделаться намереваешься! – с нескрываемой иронией, высказался Иван Федотов.

– А то как же, агроном-то, что в прошлый раз на лекции-то говорил: «Пора кончать с темнотой и отсталостью в деревенском быту!»

– Что дело, то дело! – отозвался Иван.

– И я бы двухлемешный плуг купил, да кишка тонка – на простой-то денег не хватает. Приходится с сохой-матушкой не расставаться, – вставил свое слово Семион. – Да видно устарел я совсем. В молодости то, не я был большой охотник до бабьего струменту, а теперь повесь мне его на нос, не почую чем пахнет. – А сбавь мне годиков двадцать, я бы еще показал свою удаль и поучил бы кое-кого, как действовать среди баб. А теперь, таскай, мурзуй зубами, кошка, этот самый бабий струмент, я и брысь не скажу! –говоря это, Семион, и не чуял, как на его хрящеватом, с орлиной отвисью, носу, скопилась и надолго угнездилась, желтоватая капля, и как через дыроватые его штаны, половой вопрос просился наружу. Не спрашивая разрешения хозяев, которые страстно не любят и не переносят табачного дыма в их избе, Семион закурил свою спутницу-трубку. Дед Василий, сидевший на кутнике и наблюдавший за опьяневшими мужиками, не выдержал, чтоб не сказать: «Курильщик, что собака, которая улучив свободную минуту, садится на землю и растопырившись начинает лизать свое неприглядное место. Так и курильщик, делать нечего, так он закуривает. Дымя коптит небо, прокапчивает внутренность, смердящим дымом, отравляет воздух, душит окружающих людей».

– А вон ученые бают, я это из журнала вычитал, что мы все, люди, от обезьян произошли, – как-бы между прочим высказал Николай Ершов.

–У-у-у! Мразь какая! Если бы я точно знал, что я в действительности от обезьян произошел то я, сейчас-же бы залез на колокольню и бросился бы оттуда вниз, положив на землю, где упаду борону к верху зубьями! – высказался по этому поводу Семион.

– Нет, вовсе, мы не от обезьяны произошли, а от Ноя! – вступил в разговор дед Василий. – Ведь после Ноевого-то потопа, осталось всего четыре мужика: сам Ной со старухой, да три его сына с женами. И вот доподлинно бы узнать от кого именно я произошел, от Сима, или от хама, или от Иафета. Тому, кто сказал бы мне правду я бы тысичу рублей дал бы! – восторженно проговорил Николай.

– Я тебе об этом достоверно могу сказать, с улыбкой ввязался в этот разговор, имеющий историческое значение, заинтересовавший всех, сказал Иван Федотов.

– Ну скажи, коль знаешь согласился Николай.

– От Сима, не мог произойти, потому, что ты не еврей, от Хама, тоже не мог, ты не хам, а значит, от Иафета.

– Пожалуй, это верно, так оно и должно быть, – согласился Николай.