Ведун поневоле

– За ткань твою, я отдарюсь в ответ, – прозвучал на пустых улицах голос растворившейся Варвары, – я дарю тебе способность видеть еще дальше, чем ты можешь ныне. И как ты осознаешь новый дар, то поймешь, что сон был не пустым…

Встрепенувшись всем телом, я резко сел, уставившись на догорающий костер глубокой и темной ночью.

Морозная, беззвездная погода, с наступлением времени Морены, давно прокралась в лагерь и все воины, включая моих новых товарищей, давно спали вповалку возле своих костров, готовясь к завтрашним испытаниям.

Отогрев озябшие руки над углями, я подбросил в потухающее пламя последние дрова, принесенные еще Олегом, и под предлогом поиска новых поленьев прошёл мимо хмурого, заиндевевшего Черниговского дружинника в темноту ночного леса.

Даже за столь короткий период мое самочувствие улучшилось, а силы восстановились внутри молодого тела. Разминая его и стараясь не думать о сне, я с удовольствием побрел между широких стволов деревьев, в черноту тихого леса, с наслаждением вслушиваясь в хруст снега под моими ногами.

Ушёл настолько далеко, чтобы ночное видение окончательно растворилось в текущих делах, и образ окровавленной матери окончательно перестал мучить моё напряженное сознание.

Собрав приличную охапку и положив её на вытоптанную тропу, чувствуя, что ныне нежить не будет мне опасна, я решил сходить за шкурой волка, которую обронил у опавшей лесины, и которая по сей час, должна была лежать там, припорошенная новым снегом.

Нежить, едва не ставшую причиной моей гибели, я застал сидящим на поваленном дереве. Леший, с грустью взирал на звезды, проявившиеся в одиноком разрыве облаков, то одним, то другим глазом. Так, как позволяла ему раздавленная голова.

– А… опять ты? – грустно протянул мертвяк, едва я попал в поле его зрения.

– Я… Все еще злишься за удар? – без злобы ответил я ему, принимая разговор.

– Да нет, – вздохнула нежить, – почто злиться? На твоем месте, я бы поступил точно также.

– Это хорошо, что ты понимаешь. Как тебя при жизни то звали хоть?

– А зла не сделаешь, имя настоящее узнав? – вопросом на вопрос ответил леший (так как зная реальное имя нежити, можно многое с ним сделать ,в том числе принудив служить обладателю столь мощного знака).

– Нет. Обещаю.

– Гай. Меня зовут Гай, – немного поколебавшись, признался мне мёртвый собеседник, – а твоё?

– Гамаюн.

– Гамаюн… странное имя, в мои времена такого не было. Имена меняются и растут вместе с народами. Когда я жил, имена редко достигали четырех знаков. А ныне… Га-ма-юн, – пробовал на вкус необычное звучание скучающий мертвец.

– Чьих будешь-то, Гай? – продолжил я бессмысленный расспрос, стараясь с новой информацией максимально удалиться от старого сна.

– Трудно сказать. Две тысячи лет назад тут только племена жили. Мы вот себя поляне величали. Хорошим народом были, развитым. С природой в гармонии жили.

– Слушай, Гай, а страшно тебе было умирать? – спросил я нежить, между делом отыскав пустую шкуру седого волка, и вновь обратив её в подобии плаща каскадом нехитрых действий.

– И, да и нет, – легко переключился мертвец на новую тему разговора, – вот когда ствол на меня падал, было страшно, а когда отмучился, дух испустил, то уже вроде и нет.

– А чего дальше то не пошёл, Гай? Зачем в тканях этого мира задержался?

– Да думал, если честно, что саму смерть обмануть смогу и настоящим Кощеем стать. Я же вроде тоже, как и ты, был из этих… из ведунов был, только в моё время их шаманами величали.

– Ну, стал бы ты Кощеем, и что дальше? (я окончательно не понимал о каком существе идёт речь, но тщательно играл в всеосведомлённость).

– Как что? – Удивился глупому вопросу Гай, – что отразилось мимикой удивления на повернутой ко мне половине лица, – Кощеи же они почти живые, Даже любить могут. Духовные муки испытывать. А я ведь к детям шёл… к жене… хотел восстать и жить так, чтобы они отличий не нашли, но сил во мне мало оказалось…

Большая, крупная слеза скатилась по его исхудалой щеке. Страшась собственной слабости, нежить резко прервала разговор и безмолвно уставилась на дрожащие звезды.

– Прощай, Гай! Да будет мирной твоя вечность, – сказал при расставании я ему и завернувшись в шкуру, подхватив охапку дров оставленную на тропе, вернулся в сонный лагерь под подозрительным взором бодрствующего дружинника.

Глава 12. Вечевой колокол

Словно обезображенная покойница, сожжённая и поруганная Рязань, предстала перед нашими очами спустя несколько дней пути.

Проломленные внутрь ворота были запорошены вездесущим снегом и реагировали на малейшие движения живых легким, колыхающимся в воздухе густым пеплом, богато усыпавшим тела животных, людей, остатки домов и уцелевшие после лютого пожара, укрепления.

Потерянные, потрясенные люди разбредались из разбитых ворот туда, куда глядели глаза, приглушенными выкриками делясь страшными находками, друг с другом.

Кто-то нашел распятое тело на покосившихся воротах пепелища, кто-то раздетую догола и поруганную женщину со вспоротым животом, кто-то угольки, оставшиеся от малых детей, сбившиеся в кучу посредине обрушившейся избы.

Помниться, был и вообще дикий случай, когда в одном из опрокинутых котлов, обезумевший дружинник, нашел обваренные куски человеческих тел – враг не щадил никого, злобно уничтожая гордый, самобытный народ, посмевший встать на пути и стремительных, степных завоевателей.

Отряд Коловрата, к которому беспрестанно присоединялись небольшие группки людей во время движения к Рязанскому пепелищу, ко времени вступления в город достиг численности в полутора тысяч бойцов, готовых, в праведном гневе, пойти за своим могучим предводителем хоть в адское пекло, если то потребует общее дело.

Небольшое воинство, по всеобщему согласию было разделено на две неравные части.

Первая – пехота, большая часть воинов в которой, были плохо вооружены и не имели защитных доспехов, для удобства получила название «волчков».

Вторая – конница, несравненно малая часть, состоящая в основном из хорошо вооруженных воинов Черниговской дружины и, на общем собрании, получившая прозвание «соколиков».

Похудевшие кони, брезгливо принюхивались к поруганной земле, не желая искать в тошнотворном, пахнущем гарью рубище корма для пропитания. Их можно было понять, ведь буквально каждый аршин земли был богато пропитан русской и степной кровью.

Тел монголов практически не было, что вызвало страшные пересуды среди рядов дружины, дескать, монголы неуязвимы и практически не понесли потерь, но данные упаднические настроения, не без моего свидетельства, были быстро уничтожены в зародыше грозным Ратибором.

И не зря – чуть позже несколько разведчиков, посланных осмотреть окрестности, вернулись с известием о том, что обнаружили огромное кострище, полное элементов костей и металлической утвари.

Так, грозный хан Ордынский, оказал честь своим павшим воинам, сложив на берегу Оки невероятно большой костер, по своему дикому, степному обычаю погребения.

Не всех воинов монголы смогли почтить, как полагается. Видимо пламя от горящих изб вздымалось столь сильно, что ближе к центру Рязани улицы были богато усыпаны телами иноземцев, определяемыми лишь по кривым саблям, лежащим подле, позволяя прикинуть страшный счет расплаты за нападение – за каждого Рязанца независимо от пола и возраста ордынцы платили двумя, даже после того, как пали стены.

В каком состоянии пребывал Евпатий Коловрат, лишившийся отечества, трудно описать пером – гнев поглотил все его сознание, превращая в воплощение потустороннего духа отмщения.

Ни единый мускул не дрогнул на его лице, ни единая слеза не оскорбила его очей, но алое пламя, заполнившее все его внутреннее пространство, видимое мне столь же явно, как свет солнца, выдавало сведущим людям истинное состояние витязя.

Мое восприятие после странного сна чудесным образом дополнилось, в который раз. Открыв очи, после нового, короткого путешествия в царство Морфея поутру, я не мог отделаться от странного наваждения, будто бы в районе солнечного свечения живого человека легко колеблется легкое свечение, выдающее эмоциональный и духовный фон рассматриваемого.

Подобное же свечение, намного более блеклое и размытое иногда встречалось и над павшими телами, выдавая присутствие тени усопшего над местом упокоения.

Сведущих людей во всем отряде оказалось трое – я, Олег и Ратибор.

Уловив случай, высмотрев, что подле меня нет никого из дружинников, Ратибор завладел моим вниманием, неожиданно завязав разговор:

– Ульв научил? – спросил схимник меня, не обращая ни малейшего внимания на пепелище вокруг.

– Он самый, – не стал лукавить я об истинном происхождении своих талантов, – о свечение душ я стал видеть буквально вчера.