Сибирские светлые иные: сборник. «Чувства, Энрике и Тиль», «Василий и Анастасия: история любви и смерти», «Песнь Химауры и Осени»

«Ах, Анастасия, как же мне плохо без тебя… Когда же мы окажемся с тобой в одной постели… если, конечно, не откажешь… Хотя уже все равно… И я ничего не смогу изменить… Двести лет почти прошло… А все нет тебя, Настенька… Нигде… Хотя… может ты еще и не родилась, а может уже родилась, но я не знаю, где ты. И от этого факта еще горше. Ты умерла, Настя, чтобы воскреснуть… вновь. А я просто бессмертный кельт. Измученный любовью к тебе… НЕВАЖНО, есть у кого дети или нет, – я не знаю, Настя, когда мы встретимся. Обещал выдержать – выдержу, любимая! Хотя, может любви не существует для таких, как я? Наверное нет. Проще жить словно машина, чем ненавидеть. Да, на стройке меня несло от чувств к тебе, так, что мечта воплотилась в реальности некоторое время… Да… Я обнимал свою невесту, погибшую, возле березы и ЛЭПин, не желая осознавать, что это всего лишь больное, воспаленное воображение, горе, проросшее сквозь века, последняя радость… Но девушка была живая, теплая, добрая, в советском платье. И это была моя возлюбленная… Тебе не разрешили долго находиться на Земле, предсказание сбывается, но узнаешь ли ты меня? Я да. А ты наверняка нет. Марфа сказала – я стану барином, я стал им – начальником Светлых Иных в Братске. Что дальше? Пустота, скука однообразия, невозможность вернуть то, что потерял»…

Где ему было знать, что Анастасия уже родилась заново и ходит по земле в Братске, но пока еще не дано этим двоим по – настоящему встретиться. И даже почувствовать друг – друга. Знал бы он, что дочь Владимира и есть та самая Настя, которую он так ждет!!! Та, о которой говорила Марфа! Но еще девочка. И не вспомнится она Гвелду до поры до времени. Кто знал, что Владимир через семнадцать лет умрет страшной смертью – у него пойдет гангрена легкого, и ему ампутируют сначала одну ногу, потом вторую. Гангрена докончит добрейшего человека, больного раком легкого, на операционном столе…

Энрике перетянул волосы тесьмой, набросил на себя камуфляж, и взял в руки гитару. Почесав усики, он мрачно смотрел на инструмент, потом попытался что – нибудь спеть о боли бытия. А тем временем за окнами трещал мороз да разливался яд выбросов. От которого житья просто не было. Энрике спал, и ему снились события почти двухсотлетней давности, снилась погибшая невеста, снилась ее душа в палатке… и крик на строителей: «Да вам всем бы отравы… да побольше»! Как в воду глядел – отрава теперь это выхлопы из труб. И девушки из палаточного Братска заглядывались на этого Иного… и влюблялись. И прыгали к нему в палатку, подкараулив. Даже шестнадцатилетние девочки мечтали с таким переспать. А ему было все до лампочки на стройке.

Он однажды просидел с гитарой почти всю ночь, не смыкая глаз. Мучаясь от невыносимой боли в сердце… и от страстных снов… Отныне до неопределенного срока ворота в Европу и в другие места ему заказаны. Но здесь некого винить – Гвелд сам это выбрал. И все – таки, как он оказался в России, и кто такая Настя?

– 19 —

По заснеженной равнине легко неслась бричка, запряженная тройкой вороных лошадей. Ничего из себя она не представляла, единственное, что было интересно, это молодой парень, сидящий в ней, и он с огромным интересом разглядывал прекрасные пейзажи за окном. Длинноволосый и благородный, необычный по своей внутренней природе, незнакомец был новичком в России конца восемнадцатого века, иностранцем, типа графа Калиостро, только БОЛЕЕ круче…

Отрок по имени Василий, неразговорчивый, нелюдимый, почти бесчувственный, ехал в деревню на поселение. Только вот в какую? На календаре стоял 1798 год, страной правила династия Романовых, Василию было все равно, кто там правит, но ему не по нраву пришлось наличие крепостного права. Да, пока он ехал по Русской земле, до места назначения, видал он русских баб, – говорливые и голосистые, даже вульгарные в этом плане. Исплевался по пути, но различных кушаний откушал, диву даваясь разнообразию кухни новой страны, которую посетил. Василию также полюбилась баня, «вымывающая различные вредные соки из тела», но уж больно жарко! Сам незнакомец приехал из Праги, до этого в Китае жил, и знал множество чудных тонкостей, коих не видал русский глаз никогда, кроме фарфора. Также у юноши был таинственный меч – кладенец: катана – талисман. Волшебная, заговоренная. И очень опасная для тех, кто ее захочет украсть.

Вера северной страны была православная, и понравились иностранцу русские храмы видом, особенно в Петербурге.

Сколько парня не спрашивали, кто его отец и мать, говорил одно: не помню, не знаю. И немудрено: на вид лет двадцать стукнуло. Двадцать или нет, а уже начитан, образован, мудрец молодой и множество языков знает. Никому не было известно, где Васька родился. А самому ему было глубоко параллельно на то, ЧТО о нем думали. Он по морали глубоко, коренным образом отличался от обычного русского мужика: не сквернословил, не пил, не курил, не жевал табак, не прелюбодействовал с сенными девками. Иностранец, ряженый – наряженный, в русское платье, да так, что невозможно и понять, что он и не рожден в России.

Юноша очень быстро освоил русский язык и письменность, практически говоря без акцента. Как с пеленок в России рос! А откуда взялось это имя – Василий? А просто один раз его на станции спросил смотритель, как звать, юноша и сказа первое имя, которое больше всего понравилось, и с тех пор стал так зваться. Нельзя сказать, что Васька все принял в стране, куда явился на неопределенный срок, только старые привычки у него остались. Понравилось ему также то, что почти в каждой крестьянской избе очень много хорошеньких ребятишек, кои с малолетства наравне работают с родителями в поле.

Узнал новичок, что есть на каждое имение, на каждую волость, на деревни помещики, барины, барыни, и именно помещики покупали, обирали, обдирали, продавали, дарили крестьян, коих даже за людей и не считали. И убивали даже, и не только… Крестьянскому народу, чтобы его не трогали, приходилось работать от зари до зари. Васька пожил в таких поселениях недолго, проездом, но нигде при таком раскладе себя своим так и не почувствовал. Ну погуляли в Троицу, или на Ивана Купалу поплескались в реке, и кругом слышно вокруг новичка: «Вася – Василек, а возьмешь меня женой»? От таких приставаний парню становилось просто мерзко. Тем более среди девок и парней был распространен блуд – общий секс, групповуха в избах и на природе, если выразиться современным языком.

И Василий искал такое место в огромной стране, где бы и душа радовалась, и никто бы не лез к нему. Он сидел в бричке и думал, где бы окончательно приткнуться и отдохнуть. Была у молодого парня еще одна особенность: везде, куда ни приедь, в любой деревне или в селе, ведьмы и колдуны его как огня боялись и даже не подходили близко. А почему? А потому, что на самом деле Вася был мощным Светлым Архимагом, Иным, известным на всю Европу Инквизитором из Праги – Энрике – Гвелдом. Он приехал оттого, что в Европе гремели революции, и хотелось просто найти себе местечко. А то то в Чехии громыхнет, то во Франции, то еще где – то… Не нравится европейцам королевская кровь ныне… Ну и ладно, уедем от греха подальше… Он и уехал… Достало потому что все. Вот так и стал Энрике Василием. Ложным русским парнем. Россия – чистый и благородный край.

Реки завораживали Гвелда, возлюбил он боры сосновые и леса, равнины, но вот женщин не желал очаровывать, а тем более связываться с ними. Он словно вкусил уже кучу раз яблоко юности, прелести молодости, и переел так, что больше не хочется. Ну значит ему хочется ощущений поострее. Все достало, все приелось… И вот с этого «приелось» все и началось у парня в России вплоть до 2015 года…

Осиянный эпохой Возрождения, Василий – Гвелд мечтал не о простых интрижках и о быстром сексе в кустах или еще где – то, а о высоком чувстве. Вот только где на землях Российской Империи отыскать свою Прекрасную Королевну? Которая бы соответствовала внутреннему образу в голове? НИГДЕ Вася не видел такой женщины. Он сидел в бричке в тяжелой лисьей шубе, и золото волос, словно солнце, ниспадало волнами на сильные плечи. Власы были перетянуты кожаным ремешком.

Удалая тройка неслась дальше, разбивая снег серебристыми подковами. И породистые лошади, казалось, не знали устали. В кармане шубы Васька сжимал деньги.

Васька приказал остановиться у трактира, чтобы хоть немного отдохнуть. Там его по ошибке приняли за барина, только Иному это было что называется «до лампочки». Гвелда больше всего беспокоило, где бы осесть надолго… Вовремя сел – за окном завыла вьюга, ехать дальше было просто невозможно. Сенные девки поглядывали на красавца с испугом и интересом. А тот, сурово оглядывая помещение, просто грел замерзшие руки, на пальце холодно сияло серебряное колечко. Ближе к ночи на дворе все стихло, взошла Луна. Она невольно напомнила кельту о Родине, те времена, когда мир еще молился старым богам. И не раз иностранцу в бледном свете казалось – во взвихрениях снега танцуют эльфы и феи. Да, было время… И увы, больше такой эпохи никогда не будет… Василий вдохнул свежего, морозного воздуха, с наслаждением прикрыв глаза. Все его естество пело, особенно душа радовалась лунному свету. Спутник Земли словно напоминал о былой радости своим черепообразным ликом. Омыв планету серебром.

Где – то у леса далеко зазвенел колокольчик, видимо тоже кто – то торопился либо домой, или просто ехал мимо. Русский дух чувствовался во всем – в чудных, как печатный пряник, избах, изукрашенных наличниками, в необычной росписи посуды, особенно красив оказался сам самовар. Интересный, и одновременно странный быт русских, женщины и девушки похожи на матрешки – красятся много и наряды яркие. Инквизитору нравились белые, тонкие, а не то, что ему на одном дворе «посчастливилось» увидеть один раз. В другой крестьянской избе ему очень вымотали нервы бабы, во весь голос поющие… Просто устал от хора…

«Зачем же столько красок в одеждах и столько румян на щеках? Ведь так пестро! Были бы Девы лучше подобны березам, тихи, скромны, не крикливы… Да, меня многие принимали за графа, и за барина, что не есть любо. Также нехорошо, когда девицы заглядываются на власы… Словно гиря их взор… А глаза бывают – то похотливые, так и жгут, возжелав лоном мой уд… Нет, не будет таким хохотушкам от меня ничего! Не глядите… А ежели бы вы были как голубки, то да, сам бы утащил на сеновал любить… Да и не желаю я этого… Нет Любви в этом Мире для меня, а лишь души насилье… Есть приданое у девки – она будет замужем, нет – останется старой девой… Пойте, пойте, бабы, о прошедшем лете молодости, когда красны вы были, краса была, как у берез, и заставляла биться сердца парней неистово ваша невинность. И чем боле голова кружилась от страсти, тем сильнее возжелались вы… – думал потом Василий, с горечью оглядывая всех за столом. Он все понимал. Кому – то здесь не хватило в свое время любви, кому – то гордыня глаза застила, кто – то просто самоутверждался, а иногда вообще встречался подростковый разум. – Что же вы творите, бабы?! Неужели непонятно: мужская логика правит миром, а женская – загоняет ее в гроб. Женщина, ты занимаешься хозяйством, – моешь, метешь, печешь, но более всего моешь – зачем тебя родили?! Только для этого?! Для чего ты живешь?! Чтобы тереть грязь до самой смерти?! Нет! Зачем тогда жить – то?! Когда – нибудь наступит время, когда женщина перестанет быть только мойщицей и уборщицей, и детомашиной. А сейчас – это просто дорога в никуда»…

Василий вновь вышел на улицу и стал снова наслаждаться ароматом мороза. Он снял шапку и встряхнул золотом волос. Они засияли вместе с серебряными звездами снега, парень рухнул в сугроб и с наслаждением потянулся. Русский воздух и правда был каким – то особенным, с привкусом минерала, что говорило о климате этих мест. А бабы в избе продолжали петь. Иной закрыл глаза и вспомнил свою «человеческую» юность. А ведь на самом деле любить он умел, и еще как! А как занимался любовью – и словами не описать… Когда все это повторится вновь – неизвестно. Красивое тело Василия здесь никому не принадлежало, как и его сердце, и нравом златовласый парень походил на сокола или орла. Суровый, прекрасный, мудрый и страшный для многих… И его трели души не каждый смог бы понять и услышать правильно. Парня действительно очень смущали яркие наряды, и потому он после купил русскую белую рубаху с алым цветком, и русская песня лилась над заснеженным полем, непонятная, с оттенком убитой юности… Народная, такая странная… Далеко – далеко в лесу завыла стая волков. Голодная.

– 20 —

Как – то раз, у каких – то крестьян, Василий угощался щами, свининой и солянкой, когда его взор вновь пробежал по столу, на котором была шикарная скатерть. Сотканная заботливыми руками и дивно расшитая, – птицы, звери, яблоки, и голова девичья… До прекрасного изделия было страшно дотронуться, не говоря уже о том, чтобы не залить супом. В избе в красном углу стояла икона с лампадкой, приятно смешивался запах дров и ладана. Черно – белого окраса кошка мягкими лапками ступала по дубовому полу, и словно хотела показать Иному всю свою кошачью женственность, без слов конечно. Умные, большие, раскосые глаза животного были подведены двумя полосами. «Идеален и дивен кошачий облик»… – и сразу вспомнились русские сказки и былины. Больше всего Гвелда удивило, что в большинстве сказаний фигурировал постоянно Иван. Почему только он? Что за имя? От слова Ива? Или потому, что Ива серебристая, потому и побеждает этот отрок Змея – Горыныча? А проще дракона. А где горы сами, откуда появляется Дракон? Почему Змей выходит охотиться вечером? Горы на седом Урале? Этого Гвелд так и не смог понять.

Он назвал себя Василием, чтобы никто не цеплялся. А может из – за глаз своих и названия цветка полевого? Глаза голубые, чуть ли не синие, словно озера Скандинавии… в кои можно влюбиться до беспамятства. В золото волос – и подавно. Вася нежно глядел на кошку, и та сразу запрыгнула к нему на колени. Замурчала. Юноша нежно почесал ее за ушами и представил вместо нее у себя на коленях девушку. Он гладил кошку и задумчиво глядел в окно, где вновь выла вьюга, и сквозь вихри снега бледным пятном просматривался лунный диск. Душой Василий был похож на сокола, на орла в небе одеянием, и сердце его было подобно чайке над волнами. Также иностранца изумило, что в русских деревнях вообще нет портретов, не то что за границей. Гигантская страна, а такого развития, как в Европе, почти нет, по крайней мере, не видел еще. Лишь в Москве и Петербурге сходство душу греет. А так… что есть деревня, что нет ее – лишь чистая Природа помогает адаптироваться и усвоиться. Когда «Василий» двести лет прожил в Китае, там было на что поглядеть и чему поучиться.

Мудрость во взгляде воинов, кроткость черноволосых девушек, и нет такого выпендрежа, как в России. И даже музыка полна какой – то магии, и изяществом Силой Природы, и много еще чем… Там можно часами сидеть на берегу озера в кимоно и размышлять о Вечности, слышать голоса Богов и ветра. Да и одеяния китайцев излучают интересные мысли – там каждый вышитый цветок имеет свой особенный смысл. Каждый стежок на кимоно – целая философия. Потому такие одеяния приятно носить, чувствуя, что это часть тебя. Не нравилось там Гвелду то, что женщины там были почти бесправны, да и ходить почти не могли – им с семи лет туго бинтовали ножки. Золотоволосый кельт не вызывал шока у китайцев, поскольку те понимали – хоть и европеец, но себя не выпячивает. Жил вечно молодой мужчина себе да жил, никому не мешая и постепенно совершенствуя свои навыки владения оружием у монахов Шаолиня. Не плакал, не ныл, терпел, как настоящий мужчина, и в итоге за два века стал таким мастером, что любой бы позавидовал. Последний учитель Энрике, Лэ Хань, выковал парню талисман – катану, и Гвелд носил ее с собой, не расставаясь. Но настал момент, когда Китай пришлось покинуть навсегда и перебраться окольными путями в Российскую Империю.

Он привык ко всему утонченному и поначалу от Империи шарахнулся. Шарахнулся и от вида самих русских женщин в деревнях. Некоторые в прямом смысле кидались на шею на остановках и лезли целоваться. Имя Василий по – скандинавски прозвучало бы Василевс. Отщипнув от пирога, поднесенного на рушнике, кусочек, и лизнув соли с мизинца, маг внушил мысленно визгуньям – девкам, что мол женат уже, и от него отстали. После он высказал слуге Ивану, крестьянину, свой гнев и все, что думал о девицах – прелюбодейках. Возмущался Энрике долго. И диалог был примерно такого содержания:

«Да неужели вся Империя кишит такими»?!

«Нет, Васька, это просто вековые обычаи создали такую загадочную русскую душу, все бабы в усадьбах и деревнях такие, как ребятишек начинают плодить… Нарождается много душ, двенадцать – семнадцать. Дети – это радость здесь, работнички – парнишечки матушке с батюшкой помогают»…

«Не считаю я благом рожать почти каждый год, сам знаю, что тело изнашивается и старится раньше времени, да половина младенцев помирает во младенчестве, Иван. Да и родами мрут женщины, что это за жизнь? Это же не курица – птица, коя несет яйца, женщину не зарубишь топором на суп, она же живая, свобода нужна девице! Тогда и краса будет полезна и не вульгарна, Ваня»!

«Никак не понимаешь ты, Вася, – женская любовь также коварна, как и хитрость. С виду баба или девка может быть добра, а вот как сядет на шею, словно лошадиный хомут, – тогда все… Вот оттого и прозвали их всех ведьмами, Васька… от глаз горящих, словно в печи угли… Суров ты, барин… Где мы ни проезжали – всем отказ даешь, не хочешь жену выбрать! Посмотрим, что будешь в Петербурге делать перед белыми и худыми, как мрамор, барышнями».

«Меня везде ведьмы боялись, Иван. Сам не знаю отчего. Да, есть во мне что – то отталкивающее. Здесь они живут на самых окраинах деревень, ворожат по картам, старым колдовским книгам… Иногда я встречал целые деревни колдунов и всегда старался их не обижать. Девки в Империи слишком вертлявы и ветрены, как я заметил. Для меня здесь любви НЕТ. Ежели и выберу да полюблю, то лишь такую, коя будет бледна лицом и скромна. ДА ТОЛЬКО ГДЕ ТАКУЮ НАЙДЕШЬ»?!

Иван посмеялся над мнением хозяина насчет девушек, выпил стопку водки, вытер усы и бороду и весело глянул на юношу, который спиртного даже и в рот не брал за вечер, и не жевал табак. Русский мужик дивился – «Дивен облик души твоей, Васька, а власы словно из солнца сделаны! Даже у наших парнишечек нет таких! Зря ты не желаешь пустить эту красу свою, свой лик, себе на пользу. Ох, девки будут ради тебя поля обегать нагими, только бы на сеновале с тобой оказаться! Ох, Васька! Пропадешь же со своей суровостью! Хороши наши девки, только ты этого не понимаешь… Куда денешься, влюбишься и женишься, детишки все будут золотовласыми и голубоглазыми»!

«А ну – ка брось это! Не смей так думать! – отрезал Вася довольно резко. – Не нужно ради моего облика решать мимо меня о женитьбе и детках! Мне все равно, КТО или ЧТО в меня влюбится! Я одинокий волк, и этим ВСЕ сказано. Мои предпочтения СОВСЕМ другие, не суди по себе и не судим будешь. Ты не думай – я наделен способностью читать мысли окружающих, и довольно»!

Иван испугался и решил перевести разговор на другую тему.

«Ты еще не ведаешь русские пляски, культуру и историю… Девки – это ладно, но жить придется так, как заведено в народе! Не гневайся».

Гвелд озирался.

Красота северного края была никак не похожа на все, что он видел раньше. Даже в Норвегии и Финляндии природа была другой – кругом витал дух предков – саксов, викингов, норманнов, и прочих древних народов, то же самое и в Венгрии, и Румынии… Но Россия была непонятная страна. Отличия были и в песнях. Манеры также удивляли. Удивило и то, что вера православная. А кухня поражала воображение. Но страхи русских казались Энрике дикими, удивился и тому, что мужики в основном бороду носят, хотя молодые парни оказались очень даже ничего. Девицы как правило грамоте не обучались, они занимались рождением детей и домашним хозяйством. Но ведь вечно это не могло продолжаться!

Прошло несколько недель. Василий стоял на дороге и дышал свежим зимним воздухом, ароматом снега, глядя в степь, где возле леса была деревня. Весь день там и возле народ веселился, ел и пил, плясал… Наконец, оттуда двинулся свадебный поезд. Песни, игра на дудках, балалайках, пир на весь мир… Визги и костры… Свадьба. Как без нее? Значит, у кого – то приданое появилось. Василий мысленно пытался осознать и привыкнуть к обычаям новой страны… зажатой в клещи крепостным правом…

И вот, после всего этого Вася откушал щей и положил ложку в горшочек. Подозвал к себе сенную девку и спросил ее:

«Красавица – девица, изволь спросить: давно ли на Руси свирепствует крепостное право? Почему же вами управляют, как вздумается, и не считают за людей»?

Девушка низко поклонилась и молвила, от страха пряча глаза:

«На Руси – матушке это давно. Мы все не имеем права ослушаться барина, хотя многие бегут в казаки. Барин может нас продавать, дарить, убить, отправить учиться на себя, и не только. Мы, души, отдаем ему часть скота, урожая, хлеба… Или запорет ослушника до смерти, если поймает, или розгами по пяткам».

Ужаснулся Гвелд и опустил кошку на пол. Такого беспредела он явно не ожидал. Он был ошарашен, что человека можно просто так продать… КАК СКОТИНУ?! Вот именно. Крестьяне, выходит, были низшим классом, это так, вещи в обиходе, но живые. Юноша со страхом озирался, слушая весь расклад, думая, что и его теперь можно будет так продать или убить, но быстро успокоился, зная, что сможет кому угодно голову заморочить магией. Но вот как можно торговать девушками, детьми, парнями?! Мальчика можно было отдать в лакеи, в повара, парикмахера, конюха… девушку в балерину… А после просто либо «выбросить», либо запороть. Девушка заплакала, после продолжила:

«Двести девок наш барин купил, как прислуг за своим поместьем. Увели, увезли – и все, исчезли. Ни замужества, ни подруг, ни деток»…

«Это невозможно! Человеком нельзя торговать как рабом»!

«А ты сам разве не слышал об этом? Русский ведь»!

Гвелд понял, что пора спасать положение. И он принялся врать довольно убедительно:

«Я недавно ехал через поле, кони понесли, я упал на дорогу и сильно ушибся, и теперь иногда забываю, что мы крепостные. Я бывал во многих странах, и здесь избы по сравнению с тем, что повидал, похожи на пряник печатный. Живые дома. Где много ребятишек. Не бойся, не тронет тебя барин. Иди».

– 21-

…Сорокоградусный мороз вихрем влетел в зеленые палатки рождающегося города. Люди пока что спали. Олег Аренский удивлялся, как долго же стоят палатки в лесу, где мошки море, жара и холод, климат… Людям нравилась таежная советская романтика. Знал Олег, что приезжали художники, писатели, певцы, поэты и прочие в Старый Братск, который когда – то принял приезжих как своих. Были и детский сад, и школа, и магазины… Красивый был город, дышащий древностью… БЫЛ. Косицы девушек в палатках от мороза превращались в лед, примерзая к брезенту или еще чему – то… Уже раздавался визг бензопил, кто – то пытался пилить мерзлые деревья, и этот визг резал по сердцу. Кто – то вылез тоже и пытался разжечь костер. Люди хотели хоть как – то в мороз разнообразить жизнь в тайге.

Кроме этого, на всесоюзной стройке что – то не заладилось. Молодежь стала более агрессивной, некоторые зачастили в лес выбираться и в итоге пропадали на несколько дней. И лишь Аренский понимал – Темные держат слово. Заслали своих. С последней надеждой отвоевать свою землю, которая уйдет под воду НАВСЕГДА…

Нет, еще не перекрыли Ангару совсем, но было очень больно и горько от следующего факта – ложе Водохранилища в некоторых местах было усыпано спиленной древесиной, но для таких нужд построили БратскЛЕС. Не помогло, множество деревьев остались гнить… ПОЧЕМУ?! ЗАЧЕМ?! Сказало начальство – пусть, значит пусть, пропадает! Убирать некому. Одинокие печи старинных погибших изб, словно скелеты, обнаруженные в стенах старых замков, плакали и истошно вопили в Сумраке. Черная энергия пепелищ расползалась по некогда благодатному краю, орошенному слезами местного населения, где больше никогда трава не вырастет, где никогда не будут выращивать хлеб… И опустевшая железная дорога тоже никогда больше не будет носить на себе поезда, ее бросали… как и аэропорт в Старом Братске, и Николаевский Завод, и много еще чего ушло впоследствии под воду.