Сибирские светлые иные: сборник. «Чувства, Энрике и Тиль», «Василий и Анастасия: история любви и смерти», «Песнь Химауры и Осени»

– Вот видишь… Просто я иногда люблю угощать своих подчиненных, но не всех. А раз уж ты Волшебница, почему бы не отметить принятие на работу? Кстати, спасибо, что оценила мой подарок, – и он с улыбкой перевел взгляд на подвеску на шее девушки. – Ты меня не бойся, милая. Просто не повезло тебе в жизни с настоящими мужчинами, попадались одни уроды, а тут – хлоп! – и сам парень инициативу проявляет! Пусть кулон станет оберегом. Вот так. Я хочу выпить за это. – Энрике сидел вполуоборота, держа узенький винный бокал за ножку тремя пальцами. – Я специально выбирал вино слабой крепости. Ты же это любишь. – И отпил немного, изумляясь светлому перезвону бокалов при свечах.

– Да, конечно, я очень тронута. Мы и правда очень здорово съездили на те поля, где Химаура не властна, и я очень рада, что ты меня сразу понял. Просто, когда я первый раз позвонила в Штаб, ты отвечал по телефону довольно холодно. Вот и подумала не так.

– А что «так»? Я же не знаю, кто ко мне заявится. Вот и держу такую марку. Ты не испугалась. Зато поняла: я не чмо зеленое, пьющее из банки «ягуар». Я вообще ненавижу всю эту химию, меняющую структуру ДНК. Это та же Химаура, только в банке. Теперь о другом. Я не люблю, когда навязываются и строят глазки. Потому и разговариваю довольно холодно. Для своих есть сотовая связь. Слушай, надо бы обменяться телефонами. Только одно прошу насчет этого: не звони в пять утра.

– В такое время я никогда не позвоню: я же понимаю, что так не делают. Меня воспитали по – другому и приучили не вестись за парнем в дом после первой встречи. Вот и все… – Девушка прихлебнула вина из бокала.

– Мне например нравится с тобой разговаривать… Очень приятно. – Энрике улыбнулся.

– Мне тоже… Слушай, можно задать вопрос не к столу?

– Давай. А какой?

– Почему ты так увлечен историей строительства Братска? У тебя книг об этом – аж целый шкаф… Я никогда раньше столько не видела! У меня был давний друг, историк, его звали Вова, у него этого добра было в квартире под потолок, желтые газеты, очерки, рисунки… Это вовсе не Иной, а человек. Он любил собирать очерки о Ангарской деревне и рисовать карикатуры. Хороший очень человек. Он был мне как отец, вот только мать моя его не любила. Но ты – зачем собрал у себя столько книг?

– Я говорил, что над Братском висит Химаура. Должна же она была откуда – то взяться. Вот и собираю все о строительстве города. По – моему, ты слишком рано задала этот вопрос. Я потом расскажу. Да, я здесь давно, и пытаюсь найти ключ к Химауре уже много лет. Она на меня не действует: прибыв сюда, я поставил вокруг себя мощный энергетический барьер, и все излучение Братского кошмара отлетает от меня, как мяч от стены. У тебя же такого барьера нет, и поэтому черная гадость может и на тебя подействовать, Волшебница. Я подарил тебе кулон, это будет оберег от первосортной грязи. Кроме книг о городе, у меня куча кассет с записями хроник. И там, поверь, есть такое, от чего волосы дыбом встают! Девяносто первый год чего стоит, когда здесь проходили митинги против выбросов… Я сам был на них, и, поверь, хорошего мало. Одни и те же лица, бесконечные похороны детей и молодежи, – алые, обитые бархатом гробики, жуткие надгробия со «срезанным» наискось верхом, а сами люди были все постаревшие лет на десять… Серые лица начала девяностых, и пустые, злые глаза… Ни улыбок, ни смеха… Все одеты одинаково… О детях вообще не говорю… Ходячий ужас… Что морально, что физически…

– Да, Энрике… Мое детство пришлось на самое начало девяностых. Я очень хорошо помню, как было множество собраний в центре города, мои бабушка и дедушка ходили туда… Один раз взяли и меня, но я просто не понимала, о чем говорят. Было скучно. А сами выбросы да, очень, очень превышали норму. Когда мы однажды ехали в машине на дачу зимой, через завод, я, шестилетняя, обратила внимание на то, что на снегу присутствует непонятный рыжий осадок. Родители объяснили, что это грязь от колес. Снег пах… выбросами. Очень много людей тонуло на льду Водохранилища. Как говорила бабушка: «Одни шапки остались». Чистого снега в городе почти не было. Потом почти каждую неделю, Энрике, под нашими окнами играл похоронный марш… И на соседней улице было то же самое. Как – то раз летом я с бабушкой пошла за хлебом, прошли в ближайшие дворы, видим: у подъезда гроб. Я, пятилетняя, удивилась, спрашиваю: а кто это умер? Отвечают: «Бабушка умерла». Меня в те годы насторожило, почему столько смертей.

– Да, Тиль, было именно так. Бесконечные гробы и плач… Смерть гребла всех без разбора. Что ни неделя – то горе. Да и меня самого тошнило от выбросов аж в Сумраке. Мне показалось тогда, что даже Тьма отступила назад, слыша бесконечные вопли на кладбищах. А ты тогда была еще совсем маленькая, и тебе говорили, что умирают пожилые. Мимо моего дома также проезжали грузовики с гробами. За ними шел оркестр, и после этого мне стал сниться весь этот ужас… Когда Темные начинают слабеть, Химаура принимается именно так косить местное население, чтобы уравнять весы. И, Тиль, в роддомах у младенцев иногда не раскрываются легкие, вообще. Такие дети живут всего лишь несколько часов, а после умирают. Уму непостижимо, КАК они в утробе еще выживают?! Либо рождаются с двумя – тремя сердцами, и аппендицитами. Было и такое. А тебе говорили совсем другое, чтобы не шокировать. Я и сам не знаю, почему в самом начале девяностых гробы обивали алым бархатом. Выглядело просто устрашающе. Даже наши, дозорные Светлые, иногда боялись лишний раз на улицу выходить.

– Энрике, а как же тогда город не вымер? Мне было страшно. Я, помню, переживала за бабушку, боялась что она уйдет за хлебом например и не вернется. И вот тогда я впервые задумалась о том, чтобы стать чем – нибудь волшебным. И вот, я Иная. Странно, но я тебя в детстве на улицах города не видела. Единственное, я видела один раз мельком парня с такими же волосами, как твои. Высокий, стройный и невыразимо прекрасный… И от него струилось Добро…

– Возможно, это я и был. Но я тебя не могу помнить. Это неважно. Главное – мы познакомились, общаемся, и сейчас сидим здесь, за столом при свечах… – Шеф сидел, немного откинувшись на стуле, по – прежнему держа бокал с вином. Он совсем не пьянел, а просто наслаждался общением с прекрасной девушкой. – Хорошо, милая, не будем больше говорить о экологии и о гробах. Я потом объясню отчего у меня столько хлама про Братск. А ты не треплешься о тряпках и прочей дряни! Мне это нравится. Странно, что мы не встретились раньше. Меня бесит, когда я иду по улице, а девицы без царя в голове на золотую шевелюру таращатся. Приходится иногда просто мысленно внушать им, что я опасен. Знаешь, даже на сходках Иных зеленые подростки на шею пытались броситься. Но нет! Я что, не знаю разве, что это малолетнее быдло мечтает поставить меня рядом с собой и хвастаться – вот мы какие крутые, красавца отхватили! А вот этого в моем случае никак быть не может! Моя работа заключается в том, чтобы мочить особо опасных тварей, насилующих наивняк. Вопрос решается обычно либо арестом с лишением Силы, либо убийствами. Обычно я сам всякую мразь бью насмерть, либо этим занимается кто – то другой. Ладно, поработаешь потом, все сама увидишь.

Тиль внимательно слушала. Ее сердце учащенно билось. И она решила спросить, наконец, о катане в углу.

– Очень древняя катана, я могу таким лезвием легко гвоздь перерубить. Ей где – то лет семьсот. И я рад, что она тебе понравилась. Вы похожи…

– Я тоже умею неплохо обращаться с мечом, в Питере учили. Конечно, я с тобой не равняюсь, но фехтовать люблю. Это здорово освежает и голову, и душу. Особенно когда чувствуешь непереносимое одиночество. А после наступает легкость, сексуальная разрядка.

Энрике оживился.

– Здорово! Мне бы хотелось поглядеть на твое умение рубиться… Это красиво очень – девушка с катаной… все равно что гимнастка с лентой. Просто в Братске есть кадры, которые очень любят мечом махать где не надо. За тебя! – это был такой своеобразный тост.

– Как ты уживаешься в современном ритме – тусовки, дискотеки… джин – тоники, и, конечно, сногсшибательная внешность? Что касается меня, то я, клянусь, не собираюсь вешаться тебе на шею. Целоваться тоже. Зачем мне морально насиловать юношу, если он не виноват в том, что его мать – природа создала симпатягой?

Энрике глянул на гостью с безграничными благодарностью и уважением:

– Хм… Спасибо. А если я пройду мимо и случайно задену тебя рукой или плечом, или просто позову в кафе в знак благодарности? Если сам начну глазки строить? Или подойду сзади и обниму за талию в знак дружбы у себя в кабинете, когда все разойдутся по домам? – Парень понимал, что у него снова пошло возбуждение, и так решил немного «спустить пар». Заодно проверить, сорвется Волшебница или нет. Нет, она была спокойна, очень спокойна. Потому Пресветлому эта девушка все больше и больше нравилась. Он с чудовищным трудом пытался не представлять ее обнаженной, но нет! Сейчас кельт все скинет со стола на пол, возьмет Тиль силой. «Твою мать, да что это со мной?! Я хочу тебя, всю, отиметь прямо здесь, и сейчас, потому что остальные подобные давно в земле сгнили! Ты прекрасна, как звезда в ночном небе, невинна и чиста! Дай мне себя, и вся наполнишься смыслом! Твою мать… заткнись»! – Это же не приставание, не насилие.

– На меня это не подействует, Энрике. – Тихо произнесла Иная. – Хоть за грудь бери – не дамся. Я не реагирую на манипулирование взглядом. Только отчаяние заставит меня уступить. Никакие уговоры не заставят меня спать даже с другом, Ваша Светлость. Даже ради того, чтобы было о чем вспомнить. Даже ради золотых волос и великолепного тела. Даже если ты на самом деле ас в сексе. Я дам понять, что я не вещь. Хотя по тебе видно: в случайных связях не состоял. Необычайно мудрые голубые глаза, а глубокая, внутренняя составляющая блокирует вожделение.

Хотя сама она думала иначе: «ХОЧУ, ХОЧУ ТЕБЯ обнять, поцеловать! Хочу, чтобы ты вошел в меня, хоть поцелуем, хоть членом, научи любить! Я целую твое тело, твои губы, локоны… и все никак не могу насытиться… Этот аромат ментола в венах… Я отдамся, если сам предложишь, но не сразу, а потом… когда поработаю! Ты сам припечатаешь меня к стене, порвешь блузку, потом твои уста начнут целовать шею, одновременно рука крепко сжимает грудь, а потом и плечо, попеременно, и мне это нравится! Ты берешь меня за бедра и начинаешь целовать взасос, причем очень аккуратно и нежно… Легким шоком тело полуобнаженной Волшебницы пронзает святая Боль, которая называется Гранью Детства и Юности. Я тебя чувствую везде, и вот ты начинаешь ломать мою детскую Сущность, и по всему телу разливается золото – огненная нега, а после мне уже плевать – бери, бери и люби… Твое стройное тело пахнет медом и орехами, и меня все это еще больше возбуждает».

Это тайное желание не могло никак долететь до Энрике. А он, налив чая в кружку, принялся расспрашивать напарницу о ее интересах. Ему понравилось, что Тиль имеет художественное образование, обожает палеонтологию, любит Средневековье и кельтику. Потом шеф просто включил тихую музыку и предложил вспомнить все Светлое и чистое в Мире, откинуть, наконец, Химауру из головы и морально окунуться в море одуванчиков. А когда гостья спросила, сколько парню лет, то тот ответил: «Люди столько не живут». Тиль по сути было плевать, какой у Энри возраст, но она поражалась его выдержке – железной. Ему же через пару дней заступать на смену, и даже раньше.

– Я помогу тебе адаптироваться на местах, Тиль, не волнуйся. Если надо будет поправить здоровье, я могу сделать лечебный массаж. Будешь ходить ко мне в гости, будем общаться. И хрен с ней, с Химаурой, выдержим и ее! – Кельт приобнял напарницу, положив ей руки на плечи. Они оба уже сидели на диване, слушая гармонию звуков Рейки, а молодая листва за окном вторила паре. Которая сама не представляла, ВО ЧТО выльется их взаимная симпатия со временем. Наконец, часы, висевшие на стене, пробили десять вечера, и Тиль, серьезная и повеселевшая, стала с мобильника звонить домой, сообщив, что скоро будет. Конечно, она не могла остаться ночевать у шефа, которого знала уже второй день. Энрике просто довез девушку до дома, после поцеловал руку в знак уважения. Его волосы на фоне постепенно темнеющего неба стали очень яркими, их цвет просто бил в глаза…

– Послезавтра приходи на работу, буду ждать. И не опаздывай. И помни – несмотря на юный вид, я начальник. Если будут вопросы – обращайся. – Тут он слабо улыбнулся. – Спасибо за то, что пришла. Ты замечательная!

Тильсирвэ покраснела, ее губы налились алой кровью. Застеснялась, смутилась, сраженная красотой юноши. Если бы у него за спиной распахнулись крылья, его бы нереально было отличить от Ангела. Энрике ласково погладил ее по голове, а после сел в машину. Девушка хотела заорать «Стой!», но кельт уже повернул ключ зажигания и поехал. Слезы наворачивались на глаза похорошевшей Девы, она мечтала побежать вслед. И снова мысль: «О Боже, КАК же он красив! Я хочу его, всего, НАВСЕГДА»!!!

В кармане заверещал мобильник. Звонили родители. Тиль стала объяснять, что ее типа задержали, но те, осыпая Волшебницу бранью, заставляли подняться в квартиру. Дома последовал скандал до небес вместе с бесплодными попытками Иры – Тиль объяснить, что ей уже восемнадцать, и она имеет право хоть до утра гулять. Предки не слышали ее, и, в очередной раз хлопнув дверью своей комнаты, девушка принялась пить валерьянку, прекрасно понимая при этом, что спирт уже может быть перерабатывает печень. Но, тут же вспомнив о Энрике, девушка рухнула на кровать и забылась сном.

Ей снилась Божественная сцена секса с золотоволосым парнем, как все ее естество растворяется в этом благороднейшем мужчине. Его тело было похоже на ожившую статую, белизна кожи цвета снегов, а нектар, бьющий в тело Тиль, оказался слаще меда. Очень не хотелось приходить в себя от поцелуев шефа, и девушка утонула в золотом поле его локонов. С губ парня лилась Нега, и красивое тело Энрике бы «заткнуло за пояс» любого паренька – модель. Действительно, а что этот красавец делает в Братске, где скоро совсем житья не будет? Сон был сладок, пробуждение тяжелое. Утром Тиль уже не хотела никуда идти, потому что боялась встретить шефа где – нибудь в аллее. Следующее утро выдалось таким же ясным, но зато теперь Волшебница была полна радости.

7

Город Братск очень много воспевался во время стройки. Люди верили, что Город Юности заткнет за пояс многие тогдашние мегаполисы, поскольку был построен чисто на энтузиазме. Молодежи послевоенного времени хотелось выплеснуть свою молодую энергию, неважно куда, лишь бы излить со всеми вытекающими. Вот и подались на стройку. По – своему их заворожила река Ангара, безумно красивая природа, но дело есть дело…

На стройке плотины изначально не было девушек, а парням жутко, как это бывает, приспичило трахаться. Обезумев от воздержания, мужики дали объявление на радио, что хотят видеть там – то там – то возле себя красивых девушек, что на стройке очень скучно и тому подобное… Раз – два, дело недолгое, и наконец в один из весенних или осенних дней понаехали на поездах девки в коротких юбках, и чуваки, понятно, просто озверели. Парни брали их на руки и, укрыв кителями или куртками, уносили куда – то. По палаткам пошел повальный трах, да тока ума у девиц, видать совсем не было, зато груди и все остальное при себе. Стройка шла дальше, и в палаточном Братске скоро стал раздаваться младенческий вопль. Кажется, жизнь удалась: стройка века идет, у каждой девицы есть парень и ребенок. Но! НО НЕ ВСЕХ ЭТО УСТРАИВАЛО. НЕ ВСЕХ!

На стройке ГЭС единственным молодым человеком, кто не поддался массовому искушению приезда девиц, оказался некий Олег Аренский, по характеру и внешним данным совершенно непохожий на остальных строителей.

Угрюмый, сторонящийся от выпивок по вечерам, этот строитель больше всего ценил красу души. Безумно красивый, непьющий и некурящий, он не желал общаться со сверстниками. Всегда одетый в клетчатую рубашку, черные штаны и старые сапоги, незнакомец носил также на себе некое подобие кепки. Зачем приехал в такую глушь, что забыл? Наверное, просто так, от нечего делать. На стройке был еще один Олег Аренский, но что с того? Первый Олег, который полностью проигнорировал приезд на ГЭС девиц, почти никогда не улыбался, и чаще обычного бродил в лесу, когда была возможность. ПОКА… ПОКА ВСЕ НЕ СКРЫЛОСЬ ПОД ВОДОЙ ПОСЛЕ ПЕРЕКРЫТИЯ АНГАРЫ.

Этот парень, когда пришло несколько поездов с девицами, напрочь проигнорировал постановление их встречать, после праздновать… Даже когда из поездов стали выходить пышногрудые девицы, и строители принялись с бешеными глазами их хапать и утаскивать, Олег просто остался у себя в палатке, один, а после долго плевался от омерзения, запивая омерзение чаем из граненого стакана, кусая бутерброд. «Твою мать, – думал он, снимая кепкообразный головной убор, и расплетая свои длинные золотые локоны, – во маразм: трахаться придуркам захотелось! Это же надо додуматься после воздержания – дать объявление по радио, и еще наврать в три короба, что здесь царит сплошная романтика! Романтика, конечно, в мороз под пятьдесят градусов! А уж трахаться в такой дубак – вообще эксклюзив! В палатках… даже в таких крепких… Сугробы здесь – почти по шею. Желаю вам всем зарыться в свои норы и совокупляться там, пока х… не отмерзнет!» Да, от такого положения вещей Олегу было плохо, да вдобавок его все, кому не лень, за глаза называли бабой: за золотые длинные волосы. Смеялись: «Зачем нам бабы – у нас есть Аренский! Вблизи или издали увидишь – пока подойдешь, уже и перепихиваться не хочется! Да ты бы лучше обрезал свои лохмы, а то скоро в палатке вставят! Зачем тебе член, ты же у нас девушка! В твои двадцать лет надо бы переиметь девок сто, а ты у нас кажись импотент! Скоро приедут девушки – и будет счастье! Так ты ревновать начнешь…» – такие обидные вещи приходилось парню выслушивать. Но он не обижался, понимая, что быдло переделать нереально, что они никогда не поймут его душу.

Быдло рано или поздно наберет себе в койки «лягушек» и будет счастливо… Аренский допил первую кружку чая и сыпанул на дно ложку соли. После отрезал себе ломоть черного хлеба с салом и глубоко задумался. Большая зеленая палатка вполне протапливалась, пахло табаком, дровами, мороженой рыбой вперемешку с ароматами грязной одежды и многим еще чем… Никакой романтики от стройки Олежа не испытывал. Он достал из внутреннего кармана теплой куртки амулетик в виде некой древней подвески кельтов и долго, любовно глядел на это маленькое чудо. Потом опять налил себе чая и вновь закусил. «Очень плохо, что люди, понаехавшие сюда, не представляют даже, ЧЕМ закончится их затея»… Думать об этом уже было невозможно, и молодой строитель Братска вовсе не желал делить «счастье» молодежи по поводу стройки. Он остро страдал от одиночества в моральном плане и потому давил его в постоянном чае с бутербродами. А то и с рыбой, которой было полно.

Когда была возможность, Аренский уходил в лес, как говорилось выше, унимать всю свою душевную боль. Тайга приняла его с распростертыми обьятиями. С восхищением, зачарованно парень разглядывал сосны, лиственницы, доселе невиданные травы, слушал пение птиц… Ангара была в то время еще совсем юной, невинной девушкой – красавицей, никогда не видевшая людей. Далеко – далеко, насколько видел глаз, простиралось великолепнейшее плато, заросшее девственным смешанным лесом. Как бескрайняя зеленая пена, несколько агрессивная, лечебная, плато впустило на себя человека, который яро начнет все крушить и ломать… Пропитанный сосновыми фитонцидами воздух успокаивал вечно юную душу Олега, исчезала тревога, и наступало блаженство. Единение с Природой… В Ангаре плескалась самая различная рыба, хариусы, и еще много кто…

Там плескался и Аренский, догола раздевшись, и потом, в чем мать родила, прыгая с разбега в девственно – чистые воды. Красивое юное тело не боялось даже холода, и хрустальная вода даже осенью не приносила парню никакого вреда. Он так и зимой иногда плавал, и вообще довольно часто так занимался любовью с речкой. Лежал на спине и смотрел в голубое, бездонное небо, изучая облака и мечтая здесь остаться навеки… имея девушку Ангару постоянно, почти каждый день. А она в благодарность будет одаривать рыбой, и много еще чем… Иногда строитель оставался ночевать возле небольшого костра, сложенного у берега, не боясь ни волков, ни медведей. Только тогда он мог быть самим собой, играть на флейте и говорить Природе спасибо за понимание и рыбную лювлю, за грибы и ягоды…

«Ты идеальна, Ангара… Ты живая женщина, воплощение всех моих грез… Не требуешь невозможного, не кричишь, что я урод или импотент, последнее что кстати неправда. У меня все со здоровьем в мужском плане в порядке. Своим святым журчанием, Ангара, ты лечишь и радуешь мою бессмертную душу. Как же я хочу встретить девушку, подобную тебе»! Олег не знал и не представлял, что спустя двадцать с немногим лет родится Та, которую он полюбит до беспамятства и на всю оставшуюся жизнь…

«Олег, почему ты не приводишь сюда своих товарищей»? – послышался юноше ответ.

«Девочка моя, они коммунисты… Они создали свои идеалы и явились сюда за наживой. Они хотят построить здесь город. И не только»…

«Я знаю, что такое город. И ты мне нравишься. Поэтому плавай во мне, о странник. А я отблагодарю».

Олег глубоко вздохнул и нырнул. В этот момент он действительно напоминал девушку с золотыми волосами. Холодная вода возбуждала, жгла сердце… Вертясь, словно русалка, строитель думал: «Как же люди глупы! Они приехали сюда ради наживы и денег! Я мерзну в этой мерзкой палатке, терплю унижения, безразличия, насмешки… но иначе мне нельзя. В России террор. Мне некуда деться, вот и приехал на стройку, чтобы посадить здесь Светлое начало. Природа этих древних мест девственно чиста. Она как ребенок, который всем доверяет и никому не желает зла. А люди – что люди? Братья меньшие»…

Стройки еще не было, когда люди обдумывали план: взрывать лед и вбивать сваи для фундамента ГЭС следует на Падуне, на Порогах… Между скал. В мороз… Олег не думал об этом, изумляясь наивности приехавших… Конечно, иногда он помогал таскать бревна и укладывать их куда надо, но уже тогда его сердце почуяло: творится нечто страшное… И когда мужики валились от холода и усталости, Аренский пытался находить с ними общий язык. Иногда это получалось и давало свои результаты, но все равно на молодого парня глядели как на марсианина и спрашивать прямо, какой хрен его сюда понес… Крутили пальцем у виска, ругали… А после разговоры были примерно такими, независимо где, на свежем воздухе или в палатке:

– Олег, – всегда подсаживался кто – нибудь, пахнувший табаком и спиртом, – я вот смотрю на тебя и думаю: чего тебе здесь надо? Ты ни с кем почти не разговариваешь, не куришь, не пьешь, девиц не ебешь, – непорядок! У нас вон, в каждой палатке, по красавице, все пышногрудые, накрашенные, ты дурак, что не пошел выбирать себе девку! С фонарями обыскались тогда: а где наш Олег?

Аренский строго, мудрыми глазами глянул на сопляка – матроса, явившегося сюда гормоны вышвырнуть к чертям на природу, иметь девок и быть как все, и потому молвил довольно холодно:

– Какое твое дело, зачем я здесь нахожусь?! То, что я бревна таскал для свай, это тоже моя работа. Советую не лезть ко мне в душу вообще! Что касается девок, для меня все они как крашеный забор, в них души – то нет! Как жирная тарелка от блинов! Я когда их увидел – захотелось бутылку водки залпом выпить, лишь бы глаза не глядели на этих ****ей… Они не в моем вкусе, я лучше коня отимею, чем этих лягушек! В свое время я СТОЛЬКО женщин перетрахал, что ты бы на моем месте просто сдох! Ты бы стер член до основания, как морковь о терку…

Пару секунд собеседник молчал, а затем запрокинул голову и принялся громко ржать. Он потом просто согнулся пополам, вытирая слезы от смеха. Олегу захотелось стукнуть его чем – нибудь тяжелым, чтоб совесть проснулась.

– Да… Ну ты и выдал! Да кому ты такой нужен, убогий и дурашный! Вот загремишь в лагеря – тогда поймешь, что такое настоящая жизнь! Мы коммунисты, и не должны подводить тех, кто нас сюда отправил! У тебя есть партбилет? Башку обреют, и закончится твоя бабья манера носить длинные волосы! А то отымеем, всем скопом, ты ж ненормальный!

Вот этого Аренский снести не смог. Он схватил стоявшую рядом на пне бутылку водки и от души врезал эгоисту. Тот, выплевывая зубы, вцепился в обидчика. Обычная драка закончилась разниманием соперников. Прибежавшие на крики товарищи поначалу пинали обоих, а потом едва растащили. И только Олег знал, ЧТО начнется еще на стройке Братска… и всеми силами пытался убедить многих в ошибке расчетов. Это было тщетно: молодые коммунисты были упрямы и эгоистичны. Лишь Аренский не был затуманен бредовой мечтой и коммунизмом – потому что был ИНЫМ. НЕЧЕЛОВЕКОМ. ВЕЧНО МОЛОДЫМ.