Детский мир

– Прибить дуру надо, одичала средь варваров.

– Ха-ха-ха! – загоготали, как безумные.

Мальчик резко отпрянул от меня, от нас всех, прильнул к бетонной стене, съежился, маленькими испачканными ручонками прикрыл головку, и лишь глаза, эти большие блестящие глаза учащенно заморгали, но прямо, пытливо глядели на солдат, стремясь понять их.

– Кузьмин! Твою мать! – пропала изысканность в голосе капитана. – Пшел вон! Все вон отсюда!

– Ну-ну, не усердствуй, все мы на посту, – пробурчал на ходу кто-то, и уже снаружи другим певучим голосом: – А шальные пули летают, где настигнут – неведомо.

– Эх! Яблочко, куда ты катишься, – запел пропитой хрипотцой другой, – ко мне в рот попадешь – не укатишься.

А капитан подошел к мальчику, крепко прижал к себе, склонился, и поцеловав в щечку, поглаживая, мягким шепотом:

– Ты завтра придешь со скрипкой?

– Учитал заплещает.

– Тогда я сам приду, тебя послушаю – застегивая пуговки на куртке мальчика, потом, став на колено, очень аккуратно очищал засохшую грязь со штанин, и как бы улавливая мою мысль: – Завтра пойдем на базар, ботинки зимние тебе купим.

– Бабушка Учитал и Ложа сказали, что скоро Новый год будет, им на лаботе теперь деньги дадут, и они мне все новое и ботинки блестящие купят.

– Теперь мальчик вновь выпрямился, посветлел и, заглядывая в глаза капитана, уже доверительно водил пальчиком по золотистой пуговице на бушлате, в то время как капитан, усердно возился с отклеившейся подошвой на ботинке мальчика, пытаясь крепче перевязать ее шнурком.

– А еще, а еще, – загорелись глаза мальчика. – У нас будет елка, зеленая, как в вашем телевизоле и плидет дедушка, его зовут Молоз, и он ласкажет мне сказку и подалит много-много, вот столько, – и он развел ручонки, – подалков, а там и конфеты, и шоколад, и йогулт, и яблоки, и даже бананы.

– Завтра, завтра, я тебе все это куплю, – с удивительной нежностью любовался капитан мальчиком, сидя перед ним на корточках. – Я бы тебе давно все это купил, так разве этих архаровцев одних оставишь? – тяжело вздохнул капитан, от каких-то мыслей меняясь в лице и вставая. – Тебе пора домой, стемнело.

– А вы мне еще машину купите? – оживился мальчик, снизу пытаясь заглянуть в глаза, взволнованно задышав. – Такую класную, большую, – самосвал называется. Мне папа такую в «Детском миле» покупал. Там много было иглушек, и много было детей, и я с ними иглал, и в войнушку тоже. А вы не умеете иглать, и автоматы у вас воняют, они глязные, не такие, как в «Детском миле» были. А где сейчас «Детский мил»?

Я увидел, как в страдальческой гримасе изменилось лицо капитана, дернулись сжатые губы, и как он увел растерянный взгляд в сторону.

– Так где же «Детский мил», где? – слегка дергая бушлат военного, повторил мальчик, и не дождавшись ответа, перевел вопрошающий взгляд на меня, прямо в глаза. – А вы дядя, знаете, где «Детский мил»?

Я оторопел, тоже отвел взгляд и потом, ища поддержки, посмотрел на военного; наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочитал в моих, но в его глазах была крайняя тоска и усталость.

А мальчик, не дождавшись ответа, с детской непосредственностью продолжал:

– Вот видите, ничего вы не знаете. Значит, плохо учились. А бабушка Учитал все знает. И она говолит, что «Детский мил» там, где мои папа и мама, и скоро они все велнутся, и щалик велнется… Может, даже сегодня ночью, если вы опять стлелять не будете.

– Так кроме нас кругом стреляют, кругом бомбят, – виновато развел руками капитан.

– Да-а – как-то не по-детски вздохнул мальчик, опустил голову и, уже не глядя на нас:

– А когда же ваша война кончится?

– Скоро, скоро кончится, – совсем неуверенно сказал капитан, кладя руку на голову ребенка.

А мальчик вновь устремил взгляд на военного и совсем тихо:

– Вы давно обещаете. Пойду домой. Учитал, может плишла, волнуется, искать будет. Снова полугает, – он сделал пару шажков к выходу, остановился, обернулся, и очень ласково: – А вы мне и домой покушать дадите?

– Конечно, дам. Вот пакет я тебе приготовил.

– Спасибо. Вкусный у вас хлеб. А Учитал меня лугает, говолит, я поплошайка. Но они тоже кушают. А денег у нас давно нет.

Мальчик двумя ручонками буквально выхватил пакет, не удержал, положил и с нескрываемым любопытством заглянул в него:

– О-о! Моложеное!

– Это не мороженое, – также склонился военный. – Зимой мороженое не едят. Это масло, вот сгущенка. Ты ведь любишь сгущенку?

– Ой, как я люблю сгущенку! Это объедение! На хлеб намажу и буду долго-долго есть!

– Ну, давай, уже поздно, – настойчивые нотки зазвучали в голосе капитана, – мои ребята тебя проводят.

– Не-не, не надо, – широко раскрылись глаза мальчика.

– Учитал и Ложа военных боятся. Меня лугать будут.

– А как ты пакет унесешь? Да и темно уже.

И тут без заминки мальчик сказал:

– А меня дядя пловодит.

– Он задержан, – командный тон появился вновь в голосе капитана.

– А зачем его заделживать? – удивленно продолжил мальчик. – Ведь он без олужия.

– Это жизнь, война – назидательно сказал капитан, и, вздыхая – Понимаешь?

– Не понимаю, – в глазах мальчика появилось то ли смятение, то ли еще что, и он вновь вглядывался прямо в глаза офицера. – А вы ведь говолили, что жизнь – это сказка, а сказка и есть жизнь.

Капитан потупился, нервными движениями достал из кармана сигареты. И в это время мальчик подошел ко мне, взял за руку:

– Отпустите его, пожалуйста, – сказал он так же просяще, как ранее просил еды.

Офицер медленно прикурил, часто глубоко затягиваясь, провел тяжелым взглядом по всей моей фигуре.

– Не думайте о нем плохо.

– Откуда тебе знать, как я думаю? – отводя от нас взгляд, жестковато ответил военный.

– Знаю, – как-то загадочно произнес мальчик, чуть погодя слегка дернув меня, – отпустите нас.

На слове «нас» он сделал до того значительное ударение, что капитан встрепенулся, резко глянул в нашу сторону, остановил взгляд на наших сцепленных руках. С нетерпением ожидая решения, я в упор смотрел на командира блок-поста, и мне показалось – не что иное, а лишь потаенная ревность тенью легла на его лицо.

– Идите, – тихо вымолвил он, устало подошел к нарам, грузно сел, швырнув в угол окурок.